Елена Асеева - Грань
В первый миг своего пробуждения Витька залюбовался этим толстоватым прусаком, живущим по всем правилам жизни таких же, как и он сам, тараканов. Неторопливо таракан подполз к маленькой сквозной дыре в полотне вагонки и, остановившись, заглянул в нее, наверно, надеясь увидеть там знакомые рыльца таких же, как и он сам, прусаков.
«А, ты, – тихо прошелестели слова внутри утомленного и больного мозга хозяина дома, – ты, Виктор, ты не хочешь увидеть человеческие лица. Лицо своей жены Ларочки, сына Виталеньки, твоего отца Сергея Николаевича, брата Гены. Неужели ты хочешь видеть лишь рожи упитых выродков, потерявших человеческий образ, или, может, ты хочешь видеть перекошенные злобой морды некошных?.. Что, что ты хочешь видеть перед собой – рожи алкашей, морды некошных или… или лица твоих близких?» Близких… родных… родственников… людей, с кем у тебя кровная связь… С кем ты спаян, слеплен, объединен, пока живешь… пока стучит твое сердце, глубоко вдыхая и выдыхая, работают твои легкие… С кем ты родственен своей бессмертной, вечной душой.
– Дед… дедушка… дедуля… дедуся… – шепчет Виктор Сергеевич, с трудом раскрывая, разлепляя потрескавшиеся, сухие губы, и, подняв руку, проводит ладонью по телу, касаясь поверхности влажного, холодного свитера, старых, давно не стиранных и напрочь мокрых штанов, ощущая свои ноги, не отпиленные, а находящиеся на прежнем месте.
Витька лежит на боку, скрючившись и поджав к груди ноги, и поэтому так легко ему нащупать под штанами живую плоть, провести пальцами, дотронувшись до старых, изношенных, без каблуков, со шлепающе-оторванной подошвой, ботинок.
Теплые, медленно-вялые, ленивые слезинки скупо вытекают из глаз и, скатываясь по коже, срываясь, громко бухая, приземляются на деревянный пол сенцов, так что своим буханьем они пугают флегматичного таракана, продолжающего заглядывать в дыру и двигающего своими тонкими усиками. Таракан, услышав этот громкий бух, испуганно вздрогнул своим большущим телом и мигом исчез в дыре, направившись к таким же, как и он… к своим близким… родным… родственникам: отцу, жене, сыну, брату. Ведь он, этот простой таракан, живет лишь инстинктами, он не ведает, что такое душа, а потому не может пропить ее и превратить свое рыжее, толстоватое тело в спившуюся, мертвую и разлагающуюся заживо плоть.
– Дед… дедушка… дедуля… дедуся… – тихо произносит Виктор дорогие когда-то сердцу слова и старается вызвать в себе воспоминание о близком человеке и этой памятью прогнать, навсегда прогнать мучителей некошных, которые непременно, стоит ему лишь подняться с пола, вновь явятся, чтобы продолжить издевательства и доведение его до безумия, его – Витюшеньку… Витеньку… Виктора… Виктора Сергеевича… Витьку… шлёнду немытого.
– Дед… дедуля… мать… мама… мамочка, спасите… спасите! – едва шевеля губами, произносит он вслух, страшась подняться и не зная, не ведая, что предпринять, чувствуя ледяное дыхание зимы, вошедшей в неотапливаемый дом.
Трах-тух-тух, – раздалось прямо над головой несчастного алкоголика. И Витек тяжело и испуганно содрогнулся, приблизив согнутые в коленях ноги прямо к подбородку, и закрыл глаза, понимая, что это заработал холодильник, который, так и не осуществив своего желания и не набив полностью свое много лет пустующее нутро, загудел лишь для того, чтобы доесть его, и теперь, наверно, намеревался откусить ему плечо или, на худой конец, вгрызться в спину, которая была ближе к нему и мясо на которой хоть и с трудом, но все же можно было отколупать от белых костей.
Виктор Сергеевич так же, как и холодильник, затряс своим телом, и голова его, и руки, и ноги судорожно зарябили, а зубы и вовсе принялись стучать точь-в-точь, как прежде клацала дверь «Атласа».
«Бежать! Бежать! Бежать… туда, к людям!» – эта умная мысль, уже не раз посещавшая мозг Витька, снова там появилась и пронеслась с огромной скоростью.
И Витек, до сего дня не предполагая в себе такой быстроты и даже не опираясь на стены, стремительно вскочил на ноги, при этом неудачно задев головой свисающую в черном пластмассовом патроне, покрытую пылью лампочку, скупо освещающую сенцы. Звонко ударившись об макушку Витюхи, прикрытую склеенными в плотные пучки червеобразными лохмотьями волос, своей раскаленной, тонкой стеклянной поверхностью, на доли секунды, лампочка приросла к ним. И мигом послышалось тихое шипение и потрескивание, словно от жара лампочки вспыхнули и загорелись на макушке каштанового цвета, с мелькающими меж них белыми прожилками, волосы, и сенцы наполнились тонким запахом паленой шерсти.
– Ах! – воскликнул Виктор Сергеевич и, дернув головой вправо, оторвал макушку от прислонившейся к ней лампочки.
Стеклянная, с выпуклыми, гладкими, прозрачными боками, лампочка, расстроенно отделившись от столь приятно пахнущей головы, закачалась вперед-назад, намереваясь нащупать столь ценную для вкуса живую плоть, дающую силы и крепость. И вторя этому покачиванию, недовольно, негромко заскрипели белые, гибкие, усыпанные мелкими черными пятнами, провода, на каковых будто рвались туго натянутые жилы, с трудом удерживающие расшалившийся патрон и вставленную в него лампочку.
Позади Витюхи, где находился холодильник, вновь что-то глухо затарахтело, и ни секундочки не мешкая, несчастный мученик и одновременно все еще хозяин дома ломанулся ко входной двери, намереваясь покинуть этот злополучный дом и умчаться с этого двора туда, к людям, не важно – родственникам, близким, брату, сыну, жене, отцу – лишь бы к людям.
Одним прыжком покрыв расстояние до двери, Витька протянул руки вперед, надеясь схватиться за ручку, и, скинув с железной самодельной петли погнутый в разных местах, с покатой спиной, крючок, толкнуть обитую дерматином и утепленную поролоном дверь да покинуть дом… Однако вместо коричневого дерматина, хоть и рваного, местами прожженного и демонстрирующего в разрезах и дырах желтый, изъеденный поролон, его пальцы наткнулись на все ту же липовую вагонку, потемневшую и отсыревшую, украшенную черными пятнами.
– Как же так? – испуганно вопросил Витек, обращаясь неизвестно к кому, и, страшась, что «Атлас» теперь решит напасть сзади и поглотит не только ноги, а всего сразу, целиком, понизив голос, прошептал: – Где же дверь?.. Ведь тут всегда была дверь… Куда же она подевалась?
Дверь, как верно подметил хозяин дома, до этого момента и впрямь была на этой стене, она вела прямо во двор и всегда открывалась с таким скрипом, точно тяжело стонала… Но теперь ее на положенном месте не было… Не было… Дверь, ведущая в кухню, была, стоящий позади Витьки впритык к стене, почти в углу, холодильник «Атлас» (и хозяин дома, порывисто оглянувшись, посмотрел на «А..а.») был, а спасительной двери, обитой рваным дерматином… не было! Двери, ведущей из этого кошмара в тот человеческий мир, где живут люди, такие разные люди – близкие и далекие, родные и чужие, с белой, смуглой, желтой, черной и красной кожей, с каштановыми, белокурыми, русыми, чернокудрыми волосами, имеющие разные оттенки глаз, формы ушей, носов, губ и лиц, – словом, в тот живущий, думающий и чувствующий мир двери не было, а стена в этом месте была плотно обита липовой вагонкой.
– Да как же так, как же… – прошелестел Витюха сухими губами и принялся руками ощупывать деревянные стены, наклоняясь, выпрямляясь и поднимаясь на носки в поисках двери наверху, в стыках стены и потолка, стены и пола, ощупывая покрытые черной, густо-сплетенной паутиной углы, обшаривая саму вагонку, сам деревянный потолок и слегка кривой, идущий на склон, пол.
Он сжал правую руку в кулак и начал простукивать стены сенцов, в надежде достучаться до двери, но в ответ слышался лишь гулкий отзвук дерева, свидетельствующий о том, что там, за вагонкой, находится плотная кирпичная стена. Внутри несчастного Витька, где-то в глубине его ущербной душонки, разом возникали и перемешивались мучительный страх перед неизбежностью и дикий ужас понимания, что в пропаже двери виноваты, несомненно, те два некошных, а может, негромко тарахтящий позади него холодильник.
Раскачивающаяся, судя по всему, пьяная лампочка с несвойственным стеклу постоянством желала ухватиться за лохматые волосы Виктора всякий раз, когда он проходил мимо, простукивая кулачком потолок. Верно, она намеревалась еще отхлебнуть того самого паленого запаха волос и, опьянев сильнее, получить удовлетворение от жизни и довольство от собственной злобной значимости.
– Была же, была дверь… Куда же могла она подеваться? – горестно пыхтел себе под нос Витюха, и всхлипывал переполненным соплями носом, и, не в силах плакать, все время страшась холодильника, некошных, лампочки и собственных глюков, еле слышно поскуливал, вторя словам и постукиванию о дерево, не прекращая ни на миг поиски двери.
Трах-тух-тух, – очень громко зашумел «А..а.», и дрогнувшие руки Виктора на миг замерли, перестав прикасаться к полотну вагонки.
