И. Евстигней - Переводчик
– И зачем он тебе?
– Да я тебе уже говорил. Чтобы проконсультироваться. Мне на практике перевода задали перевести на русский одну его работу, а я никак не могу разобраться с некоторыми моментами, не могу понять, что именно он имел в виду. Вот и хотел спросить у него самого…
– Ты врешь, – Тай сидела на кровати и пристально смотрела на меня.
– …Вру, – кивнул я.
Чёрт, Алекс, уж в твоём-то возрасте пора научиться врать женщинам… мммм… более убедительно!
Я тоже привстал на постели, обмотал вокруг бедер простыню – да нет, никакой повышенной стыдливостью я не страдаю, просто не могу вести разговоры с женщинами на отвлеченные от секса темы в голом виде – и пододвинулся к Тай.
– Солнышко, понимаешь, мне правда нужно найти этого человека. Не для плохих целей, поверь мне. Просто мне нужно кое-что у него спросить. Это связано с его исследованиями. И очень важно для меня. Я вчера попытался его найти, потратил полдня, но мне сказали, что он уволился полгода назад, и, где он сейчас, никто не знает. Тогда я попытался найти его последние работы, чтобы попробовать разобраться самому, но тоже никакого результата. Поэтому я и подумал, что, может быть, у вас на филфаке остались какие-то его труды…
Тай продолжала смотреть на меня с подозрением, но, кажется, немного успокоилась. Ещё бы, когда на втором слое страстно внушаешь женщине о том, как безумно хорошо тебе с ней было в постели….
– Так ты ничего не знаешь?
– О чем?
– О том, что твой профессор сошел с ума и его были вынуждены поместить в клинику для душевнобольных? Оказалось, что он уже пару лет страдал сильнейшим психическим расстройством, но ему удавалось как-то скрывать это от окружающих, даже от родных, представляешь? Но потом уже скрывать стало невозможно… К нам приходили из службы безопасности, изъяли все его работы, сказали, что они неблагоприятно воздействуют на подсознание человека и могут привести к таким же последствиям, как у профессора.
– Теперь понятно…
Ну вот, Алекс, теперь-то точно тупик. Работ профессора в свободном доступе не осталось, все прибраны к рукам спецслужбами. Попытаться пробраться к нему в больницу? Ну, во-первых, неизвестно, в какой клинике он находится. А, во-вторых, если всё так серьёзно, то наверняка к нему приставлена такая охрана, что и комар не пролетит…
– А ты ведь не местный, да?
Я улыбнулся и покачал головой:
– Не местный. Почти не местный.
– И откуда ты? – Тай пристально смотрела на меня.
– Из России.
– И ты не студент?
– Нет. Хотя был им когда-то, конечно. Но сейчас я работаю, уже пять лет. Переводчиком.
Она сидела на постели, поджав по себя ноги, и молчала. Какой я всё же козёл…
Я протянул руку и ласково провел ладонью по её волосам.
– Прости, солнышко. Я не хотел так, правда. Не хотел тебя обманывать.
По крайней мере, нарочно. Просто не знал, как поступить лучше…
Неожиданно она подняла голову и посмотрела на меня каким-то странным, бессмысленно-нежным взглядом:
– А знаешь, мне всё равно, кто ты… Ты… замечательный, кем бы ты ни был…
Потом обвила меня руками, прижалась ко мне своей полной грудью и, уже медленно сползая вниз, скользя языком по моему животу, пробормотала:
– Я вспомнила, у меня где-то осталась одна работа этого твоего профессора… Принес нам её в литературный клуб почти перед тем, как его забрали… Я взяла её домой, чтобы почитать, отредактировать второй слой. А потом, когда всё это началось, совсем про не забыла. Лежит где-то в книжном шкафу. Я тебе ее найду потом… потом, хорошо?.. Мой милый…
Уже под утро, когда свежий ветер наполнил просторную комнату шумом прибоя и терпким соленым воздухом, я дрожащими руками расправил на полу трехметровый отрез ткани. Уставшая Тай, которую после нескольких бурных любовных спаррингов я безжалостно заставил искать в шкафу обещанную работу профессора, мирно спала на своей королевской постели. От волнения иероглифы прыгали у меня перед глазами, я до боли всматривался в узорчатые строки… Ничего. Совсем ничего. Я посмотрел на дату. Написано всего семь месяцев назад. На полтора года позже, чем то исследование, которое я переводил в России… Ну а что, собственно говоря, ты хотел? В глубине души ты же знал, с самого начала знал, что всё, что привиделось тебе той ночью, – не более чем бред… Но ты обрадовался этому бреду! Вцепился в него мертвой хваткой, ухватился как за предлог, лишь бы только куда-то бежать, что-то делать, искать, суетиться, потому что… потому что уже вовсе невозможно было, невыносимо жить наедине со своими мыслями… с самим собой…
Я поднялся с пола, прошел на кухню и поставил на огонь крошечный стеклянный чайник. Отыскал в верхнем шкафу бумажный пакетик с зеленым лунцзинем и бросил щепотку в заварник. Вскоре плоские листочки начали медленно набухать, в прозрачной воде заскользили золотистые и зеленоватые змейки, воспаряя в воздух терпкими весенними ароматами. Отрез пудрового шёлка лежал тут же, на столе, куда я его в сердцах швырнул по приходу на кухню, и весёлый утренний бриз ласково теребил свисавший со стола край ткани. Я бездумно смотрел на мягкие переливы шёлка, и вдруг вновь почувствовал это. Это было странное чувство, словно на глади реки кто-то тонким прутиком только что написал свою тайную мысль. Водная гладь безмятежна, но ещё хранит на себе след чужой тайны… Я подошел к столу и прочитал. Это была та же самая мысль, которую я прочитал несколько дней назад, с раскалывающейся от похмелья головой, сидя на полу своей воронежской квартиры. Только на этот раз выраженная более четко, ясно и убедительно. Дышать стало тяжело, на лбу выступили капли ледяного пота. Я дрожащей рукой поставил чашку с чаем на стол и медленно сполз на холодный кафель.
Легкий шорох резко выдернул меня в реальность. Я дернулся, больно ударился затылком о ножку стола и вспрыгнул на ноги. Ох, Алекс, нервы тебе лечить надо, причем срочно, пока голова цела… Это была Тай, ещё до конца не проснувшаяся, завернутая в складки чего-то карамельно-молочно-жемчужного и оттого похожая на старинную китайскую куколку.
– Ляо-Ша, с тобой всё в порядке? – она зевнула. – Ты что, совсем не спал?
– Да… так и не смог заснуть, – пробормотал я, поспешно собираясь с мыслями. – После ночи с тобой…
Она подошла к столу, мельком взглянула на развернутый лоскут:
– А, понятно, чем занимался… И что ты нашел в этом профессоре Линге?
– Ничего особенного. Всё, что мне было нужно, я уже нашел.
Я присел на краешек стола, обхватил её за талию, притянул, прижал к себе, что есть силы. Ощутил её тёплое дыхание где-то между своим плечом и ухом, прикоснулся губами к её волосам, пахнувшим мною, и прошептал:
– Мне с тобой было очень-очень хорошо… ты меня слышишь?.. Спасибо тебе…
И, уже выскользнув от неё неверным предательским змеем, у самого порога извиняющимся голосом пробормотал:
– Тай, солнышко, мне нужно идти, хорошо? Я постараюсь тебе позвонить…
И выскочил за дверь.
Не люблю… ненавижу подобные сцены! И ненавижу себя за то, что вынужден их разыгрывать! И такие отношения тоже ненавижу! Ради чего всё это?! Ради каких там ещё высших целей, которые, как известно, никогда и ничего не способны оправдать?
И… и как же всегда невыносимо больно рвать тонкие ниточки-паутинки, которые протягиваются между людьми иногда годами, а иногда сразу же, за одно мгновение, стоит лишь сказать первое «Привет!»…
Несмотря на очень раннее утро, старомодный и трудолюбивый паромчик «Стар Фэрри» уже деловито пыхтел у причала. Я зашел на нижнюю зеленую палубу, где на неудобных деревянных скамьях дремало с десяток местных жителей. Гавань была подернута нежной утренней дымкой. Противоположный берег сонно щерился зубьями небоскребов, местами уцелевших и отливавших сизоватым блеском зеркальных стен, но большей частью полуобрушенных, изъеденных чёрным кариесом выбитых окон… Я облокотился о вытертые перила и смотрел вниз на воду, где в мягких струях, расходившихся по сторонам от тяжёлого днища-утюга, резвились оранжевые рыбки. Вдруг вдоль борта у самой ватерлинии я заметил какую-то надпись. Чтобы её прочитать, мне пришлось встать на приступок и так сильно перегнуться через перила, что лицо обдало россыпью соленых брызг.
…«Не плыви по течению. Не плыви против течения», и на втором слое «Плыви поперек него, если хочешь достичь берега», – гласили обшарпанные иероглифы.
– Эй, парень, смотри не свались за борт, – внезапно раздался откуда-то сверху добродушный голос. Я поднял голову и увидел на верхней белоснежной палубе самого настоящего капитана в белоснежной рубашке с почти такой же белоснежной аккуратной бородкой.
– А что ж вы так низко сделали надпись? Держу пари, у вас из-за неё не один десяток пассажиров пошел на корм рыбам?
– Вообще-то эта надпись не для любопытных пассажиров, – капитан весело рассмеялся. – А для меня.
