Марианна Гончарова - Аргидава

– Ах ты! Ах ты бедная… – только и вздохнул устало Мэхиль.

– Что Пацыка как туча? Даже не кивнула.

– Да опять дочь ее Катерина на милиционера своего жалуется. Столько лет живет с ним как жена, работает на него, а замуж он ее так и не берет. Только обещает… Знаешь? Ну тот, который когда-то саму Пацыку в колонию упек. За копеечную кражу. То ли кукурузу с поля воровала, то ли картошку. Когда вернулась она через два года, дом ее был разорен, обворован, все ее старинные цыганские украшения исчезли. Настоящие, золотые. Только и сохранила свои колдовские подвески, что на ней в тот день были. Вот она смириться не может и злится. Люди говорят, что дочь ее сама старуха уже почти, а позарилась на милиционерское добро. Много в его доме, говорят, барахла всякого, коллекционер он. Корнеев его фамилия. Слыхала?

– Да. Слыхала. Тяжелый, скрытный человек Корнеев этот.

– Искусством интересуется, антиквариатом всяким. Так и рыщет! А Катерина необразованная, но крепкая, работящая. Видно, он и в дом ее взял, чтобы ухаживала за ним на старости лет. А та и рада. Корнеев ее сына от тюрьмы спас. Мать упек, а сына спас.

– Справедливо?

– Воровал. Пойман был на горячем. Других детей ее кого покосило пьянством и драками, а кто и сам уехал далеко и пропал. Остался этот вот, Варерик, младший. А еще племянник есть у Корнеева. Образованный парень. Не знаю, что их связывает. Отец Васыль говорит, что парень дядю не очень жалует. Но побаивается.

– Что так холодно-то? В сентябре – и холодно.

– Вот чую я, затевают что-то. Объяснить не могу, а чую. Пацыка выходить перестала совсем.

Елисеевна остановилась и беспомощно посмотрела на Мэхиля, как будто сверяла, правда ли то, что она подумала.

– А что пернатые твои кажут, а? Мэхиль? Скажи. Открой… – тихо попросила Елисеевна.

– Неспокойно, смятенно… – Остановился Мэхиль, глянув сверху Елисеевне в лицо, – плохо. Уже две луны присматриваюсь. Не могу поверить. Но… – Мэхиль потер пальцами зудящий застарелый шрам на щеке как от острого ножа. – Чаек бессчетно появилось на реке. Ликуют хищницы, кричат, ничего не боятся. Галки вдруг откуда-то на дедовском дубе поселились. Откуда только взялось их так много. Слишком много ненависти накопилось, требует выхода. Так что плохо дело. Ненастье собирается. Ненастье грядет. Война будет.

– Скоро? – тихо только и могла спросить Елисеевна.

– Не знаю. Годит еще. Присматривается. Ищет, рассчитывает, выжидает. – Мэхиль молча подошел к остановке, где уже стоял небольшой почти пустой автобус, занес сумки, отряхнул руки и вдруг тихо добавил, повторил медленно:

– Ненастье встает.

– Ненастье… – повторила Елисеевна, глядя перед собой.

– Он.

Порыв ветра сорвал кепку с головы Мэхиля, разлохматились серебристые его длинные волосы и пышная борода, ласково расчесанная Макриной час назад, еще и ручкой ее приглаженная вслед за деревянным гребешком.

…Они вышли из ниоткуда. Злые духи окаянные, рожденные болотным газом, высвобожденные темные силы, дикие, безобразные, низколобые, приземистые, едва знавшие несколько человеческих слов, кои не были им нужны. Мародеры, кочевники, полулюди, потомки ведьм и болотных духов. Самые безжалостные племена, жесточе, чем дикие звери, они не умирали своей смертью – не доживали. И никто не мог определить их истинный век. Они хватали, рвали, жгли и присваивали все вокруг, потому что мир принадлежал их вождю, а следовательно, какая-то доля принадлежала и лично им.

Первые в истории кавалеристы, лучшие в истории лучники – черные всадники – жили и умирали верхом на литых коренастых лошадях, таких же диких, крепких и жилистых, как их хозяева.

Беспамятная, необразованная, жадная чернь. Они боялись только своих безжалостных, несговорчивых, клыкастых звероподобных богов. И вождя. Царя своего. И няньку его, кормилицу, ведьму.

Европа звала его Ненастье. Вождя их. Царя их. Ненастье. Каков царь, таков и народ его. Qualis rex, talis grex. Все они были одним ненастьем. Потому что двигались быстрей грозовых туч, налетали ниоткуда, как пылевая буря, несли с собой леденящие душу убийства и полное разорение. Римские мудрецы и философы говорили, что Ненастье был первым, кто создал культ вождя, основанный на терроре и жестокосердии. Он, бесноватый и бестрепетный, не боялся погибнуть, оттого и считался бессмертным. За любой ропот, не говоря уже о трусости и предательстве, казнил жестоко и прилюдно.

А другие, то ли от дремучести своей действительно почитая его и любя, то ли от страха погибнуть, от ожидания гибели своей, казни жестокой каждый день, просто от дурного настроения царя, пресмыкаясь и лебезя, заявляли громогласно послам римским и вождям соседним, что скромен он, что ест из посуды деревянной, когда другие – из серебра и золота, что завязки на обуви, сбруя коня, меч, пояс – все у него без украшений.

– Любим тебя, посланник богов! – кричали и падали ниц, стараясь дотянуться до его башмаков, хоть кончиками пальцев прикоснуться, губами прижаться.

Толпа неистовствовала. Те, кто посильней, затаптывали слабых и детей. О Вождь. О царь наш! Их объединяла воедино слепая, угрюмая, тяжеловесная любовь к нему. Близкая к ненависти.

Вождь не верил. Никому не верил, приближенные его расталкивали толпу. «Чернь, природа твоя неизменна! – думал вождь, челюсть тяжелую выдвинув вперед, зыркая быстрыми колючими маленькими глазами исподлобья, – ты славила брата моего, посланника небес, а через одну луну ты била радостно в барабаны и отплясывала, когда он был убит, и щедро приносила кровавых жертвенных петухов на мою коронацию, ты, чернь!»

Зед. Старший брат. Любимец. Красавец. Не замечавший, с каким обожанием смотрят на него женщины. Все получавший легко и когда хотел. Без видимых усилий. Храбро сражался он, весело, широко и обильно праздновал победы. Безбоязненно плавал он в озере богини Гульде, и блестели на солнце его длинные черные густые, промытые чистой водой волосы, сверкали в улыбке его белые зубы, играли крепкие мышцы. Легки, упруги и неслышны были шаги его.

Зеда убили случайно, на охоте.

Духом ослаб Зед. О боги, что за простолюдин! – влюбился. И отказался жениться на дочери богатого вождя сарматов. Сармат обещал обученных воинов и давал в приданое византийские ковры и карфагенское золото. Ах, глупец Зед. Любовь слепит, обессиливает и нрав смягчает. Пленница Ют. Принцесса германская. «Ют! Ют!» – повторял Зед, напевал радостно.

Ют, прелестная Ют. Льняные волосы, длинные, вьющиеся, легкие. Синие удивленные глаза, непривычно белое лицо с прозрачным розовым румянцем и смешные большие ушки. Ее нельзя было назвать красивой, какими были две жены брата его, Младшего, но поневоле на ее голос или песню все поворачивали голову и невольно улыбались. Или затаивали злобу. Пленница не может быть счастливой и веселой. Пленница не может плавать в темном холодном озере Гульде. Рабыня-наложница не может стать женой вождя.

А она стала. Счастливой, радостной женой вождя. Она, Ют, готова была сидеть верхом на лошади за спиной Зеда, прикрывать собой его спину от коварного удара и подавать супругу стрелы из колчана. А вождь Зед был счастлив. И жаловал, и миловал. Миловал и отпускал пленный народ германской принцессы Ют. И прекратил набеги на другие племена. И повторял ему, Младшему: «Брат! Первое правило царя – великодушие. Царь такой гигантской империи, как наша, должен быть милосерден. Царь должен миловать. И жаловать. Давать. Одаривать. Ты – вождь, брат. Учись, пока я жив».

Он был счастлив и хотел делиться.

Бранная жизнь племен остановилась. Воины роптали. Народ проявлял недовольство.

– Вождь не может быть добрым. Нас слишком много, – ропот в войсках становился громче, негодование ширилось.

– Мы разные, – кричали воины, подстрекаемые вождями малых народов, вошедших насильно ли, добровольно ли в империю.

– Нам нужна твердая рука! – уже во всеуслышание в лицо Зеду горланили военачальники.

Назревал бунт.

Обеспокоенные советники пришли к младшему брату под покровом ночи.

– Твой народ встревожен, молодой вождь, – сказали они, принимая чаши с медом, сказали так, как будто власть в империи уже принадлежит только младшему брату. – Так дальше не может продолжаться. Наш царь, твой старший брат, хочет жениться. На взятой в плен дочери германского вождя. На рабыне! Брак вождя призван укреплять империю, а не разрушать ее. Наши воины из разных земель, из разных племен – дикие люди, они не умеют смиренно ждать, они подымут бунт, предадут и ограбят тебя, сбегут в свои края и ослабят твою армию. Только сильный вождь может удержать их вместе. Моли брата уйти.