Юлия Монакова - Говорят, под Новый год…
Как она вынесла это не только морально, но и физически, как не сломалась?.. Но факт оставался фактом – каждый вечер, уложив Степана, Вера торопливо одевалась и уезжала, стараясь не встречаться виноватым взглядом с тоскливыми и злыми мужниными глазами. И каждое утро, ровно в семь, она приезжала обратно домой и занималась своими обычными делами: готовила завтрак, будила сына, собирала его в детский сад. Откуда она черпала силы? Вероятно, из своей всепоглощающей любви.
К слову, Вера раньше и не думала, что способна так легко и изощрённо лгать. Она быстро выучилась блестяще импровизировать и выкручиваться. Во время телефонных разговоров со свекровью или в моменты её редких (к счастью!) визитов Вера жизнерадостно расписывала Стёпкины успехи, и вообще своим видом и тоном давала понять, что у них в семье всё просто прекрасно. Ей невозможно было не поверить – она буквально расцвела в эти дни, и коллеги на работе льстиво вздыхали, маскируя зависть:
– Ой, Верка, неспроста ты так похорошела – а ну-ка, признавайся, второго ждёшь?
Приятельницы тоже завидовали – умница, красавица, любимый сын, муж на руках носит… Но правду Вера рассказала своей единственной близкой подруге – Юльке Князевой, бывшей однокласснице. Та не осуждала, а всегда сочувственно выслушивала и давала ненавязчивые, но очень уместные советы.
А затем Мишке предложили контракт на год в Смоленске. Условия были настолько замечательными, что отказаться от этой работы мог только полный дурак. Мишка дураком не был, и потому поставил Вере ультиматум: или она переезжает с ним в Смоленск, или он разрывает их отношения, потому что любить и страдать на расстоянии он не намерен. И Вера, ни секунды не колеблясь, подала на развод.
Для её окружения это стало громом среди ясного неба. Даже для Антона – он, кажется, всё ещё надеялся, что гулящая жена одумается и вернётся в лоно семьи. А может, его вполне устраивало такое положение дел: формальнные приличия соблюдены, всё шито-крыто… Теперь же настала пора сбросить маски и объявить всему миру о том, что их пара давно распалась.
Подруги даже не думали скрывать своего осуждения и в глаза называли Веру идиоткой. Некоторые откровенно злорадствовали. Многие недоумевали – мол, ну баба просто с жиру бесится, чего ей ещё не хватало? Больше всех бушевала свекровь, вопя, что Вера недоделанная Анна Каренина, и что если ей вдруг вздумается сигануть под поезд, все будут только счастливы. Вера стискивала зубы и никак не реагировала на оскорбления. «Молчи… Терпи…» – повторяла она про себя, как заклинание. Она действительно была виновата, чего уж там. Но сердце при этой мысли тут же начинало бунтовать – виновата? В том, что полюбила? Да знаете ли вы, все осуждающие, что это такое – настоящая любовь? Та, от которой в глазах темнеет и дышать тяжело? А если вы сами никогда не сходили с ума значит, и не любили никогда. Значит, осуждать Веру не имеете права…
Был ещё сын. Любимый до боли в сердце, единственный, родной сын. Вера, конечно же, не собиралась от него отказываться. Но Антон в этом вопросе был категоричен:
– Степана я тебе не отдам. Мальчик должен расти с отцом, а не с чужим дядей.
– А как же я? Я же мать! – пробовала возразить Вера. Антон лишь недобро усмехался в ответ:
– Ну что ж, попробуй его у меня отобрать. Но суд будет на моей стороне, сразу предупреждаю.
Могла ли она тягаться с известным адвокатом? Вера и без проверки знала, что в этом деле муж непременно выиграет.
– По крайней мере… – облизав языком пересохшие губы, выговорила она, – по крайней мере, я хотела бы с ним видеться… Как можно чаще…
– Я подумаю над этим, – холодно пообещал Антон. – Откровенно говоря, я не уверен, что ты такая уж хорошая мать, и что общение с тобой будет Стёпке на пользу.
Это был удар в самое сердце, и Вера залилась слезами. Она – плохая мать? Да разве она не сидела у постели своего сына по вечерам, не читала ему вслух сказки, не пела ему колыбельные песенки? Разве не баловала его, не холила, не лелеяла, не учила читать, писать и считать? Не играла с ним в машинки, солдатики и в роботов? Не водила в цирк и в зоопарк?
– Это всё прекрасно может делать и няня, – бросил Антон, словно прочитав её мысли. Вера выложила свой последний козырь:
– Но я же его очень люблю…
Муж был жесток и неумолим:
– Ты никого не любишь. Ты просто взбесившаяся самка. И уж поверь, я сделаю всё, чтобы оградить мальчика от твоего влияния.
Вера уехала, рыдая, поскольку к окончательному решению они с мужем в тот день так и не пришли. Затем состоялся переезд в Смоленск, и бытовые хлопоты на время вытеснили остальные тревоги. Когда же немного обжились на новом месте, Вера снова принялась тосковать и плакать по сыну. Антон всё ещё не решил, как им быть, и она смиренно ожидала его вердикта. Он даже не разрешал ей поговорить с сыном по телефону – и она не слышала голос Стёпика целый месяц.
Видя, как она страдает, Мишка предложил на Новый год улететь, подобно птицам, в тёплые края.
– Развеешься, оживёшь, – сказал он ей. – А когда вернёмся – обещаю, я поговорю с Антоном по-мужски. Не думаю, что он зверь, он должен понимать, как ты скучаешь по своему мальчику…
И Вера выбрала Тунис.
– Чего пригорюнилась? – спросил её за завтраком Антон, наблюдая, как Верино чело вновь омрачили тяжёлые думы. – Ты где сейчас, со мной? Или в Питере со своим чокнутым бывшим мужем?
– Нет, что ты, – она улыбнулась ему, стараясь не подавать виду, что застигнута врасплох. – Просто меня раздражает вон то семейство наших дорогих соотечественников за соседним столиком…
Мишка искоса бросил взгляд в сторону. Заботливый отец, наложив себе на тарелку всех яств со шведского стола, теперь с чрезвычайным усердием пытался впихнуть в рот отпрыска лет шести кусочек хоть какой-нибудь пищи, и громко втолковывал, как дебилу:
– Это – рыбка, сынок! Это – яичко! Ешь, ешь, наедайся плотнее, всё включено!
Мамаша же, облачённая в вечернее платье с голой спиной (это за завтраком-то!) и при полном макияже, скучала над листиком салата, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не слопать какой-нибудь фрукт – ведь во фруктах тоже безумное количество калорий!
Мишка окинул компанию оценивающим взглядом и тихо рассмеялся.
– Разве тебя не прельщает их тихое семейное счастье?
Взгляд Веры снова затуманился тревогой. Она вспомнила о сыне, об оставленном муже, и в который уже раз задала себе риторический вопрос: а стоила ли её любовь таких жертв?
– О-о-о, дорогая, ты мне не нравишься, – нахмурился Мишка. – Что за вселенская скорбь в твоём взгляде? Опять самокопания и миллион терзаний? А ну-ка вставай. Ты ведь уже доела? Пойдём, тебе нужно проветриться.
– Куда? – слабо запротестовала она. – Нам же ещё в Сиди-Бу-Саид ехать, мне надо собираться…
– До автобуса целых полтора часа, успеешь! – властно отрезал Мишка, и она подчинилась. В глубине души ей даже нравилось, что роли в их паре чётко распределены: он – сильный мужчина, она – слабая женщина, его женщина, за которую он отвечает и головой, и сердцем. С таким не пропадёшь… Да и пропасть с ним рядом было бы не страшно.
– Скажи хоть, куда мы идём? – пискнула она на ходу.
– На пляж, конечно, – снизошёл он до объяснения. – Если долго смотреть на море, всякий мусор из головы выметается без следа!
В это не слишком-то жаркое декабрьское утро берег был практически безлюден. У самого входа на пляж подрёмывал, сидя на пластиковом стуле, служащий в большой шляпе, предлагающий редким отдыхающим лежаки в аренду. Один лежак стоил два динара, и при виде каждого нового туриста глаза у служащего загорались надеждой.
– Ту матрац? – спрашивал он. Желающих на лежаки в этот откровенно не пляжный сезон находилось мало, но служащий не унывал.
При виде приближающихся Веры с Мишкой он весь подобрался и ласково заулыбался им.
– Ту матрац! – воскликнул он приветственным тоном вместо «здрасьте». – Ту матрац? – повторил он уже с вопросительной интонацией. – Ту матрац!!! – завопил им вслед оскорблённо, поняв, что его товар клиентов не интересует.
– Ту матрац, – Мишка извиняющимся голосом повторил его фразу, скорбно развёл руками и трагикомично вздохнул. Вера согнулась пополам от хохота. Всё-таки, Мишка был невероятно артистичным.
Они подошли практически к самой границе между водой и сушей и остановились, завороженно вглядываясь в морской горизонт.
– Эх, жаль, что не поплаваешь… – привычно вздохнула Вера, любуясь простирающейся перед ней водяной стихией.
– Чи-чи! Дунат-дунат! – раздалось у них за спинами, и оба подскочили от неожиданности.
– Чи-чи! Дунат-дунат! – крик повторился. Это верещал торговец какими-то сладкими плюшками. Он меланхолично брёл по песку, выискивая взором праздношатающихся туристов, и быстро-быстро проговаривал название, судя по всему, своего угощения. Сейчас он почти вплотную приблизился к ним и опытным взглядом пытался определить, стоит ли тратить на этих чудиков своё время.
