Виктория Токарева - Банкетный зал (сборник)
Частный детектив из Англии советовал Гарику браться только за такие дела, которые совпадают с его нравственными принципами. Чтобы не было противоречий между поступками и убеждениями.
– А зачем это тебе? – спросил я. – Ты хочешь сделать кому-нибудь услугу?
– Если не передумаю, – сказал Гарик.
– Не передумаешь.
– Почему это? – обиделся Гарик.
– Потому что ты любишь материальные блага. Тебе нравится иметь все.
– Иметь все и не иметь ничего – одно и то же, – с убежденностью сказал Гарик.
– Возможно, – согласился я. – Но лучше это утверждать, когда имеешь все. Иначе это выглядит как платформа неудачника.
– Иметь все нужно только для того, чтобы плюнуть на это «все» и выйти на новый виток.
– А что на новом витке? Как там живут?
– Как ты…
– То есть…
– Любовь. В широком смысле слова: все отдавать ближнему и ничего не просить взамен. Такие люди редкость. Но они всегда были. И есть.
– Предположим, что я на новом витке человеческого сознания. Но мне-то от этого что? Какая польза?
– Ты долго будешь жить. Таких, как ты, природа долго держит на земле.
Я закрыл глаза. Во мне с каждой минутой нарастала какая-то общая разряженность, будто меня с большой глубины поднимали на поверхность.
– Кто знает, – тихо сказал я. – Если меня проверить по машине, может, я по призванию пират в далеких морях. Может, моя стихия – отбирать. А не отдают – убивать.
– Но ведь и пирата могут убить.
– Могут. Но когда он живет – он живет.
– Неизвестно, о чем думает пират, когда он остается один.
Гарик подошел к телефону и набрал номер.
– Скажи моей жене, что я у тебя, – торопливо зашептал он и протянул мне трубку. Для того, чтобы ее взять, я должен был подняться с кресла.
– Я не могу встать, – сказал я.
Гарик не стал спрашивать: «Почему?» Он поднес телефон, насколько хватило шнура, и поставил его возле меня на пол.
– Гарик у меня, – сказал я, не поздоровавшись.
– Скажи, что я скоро вернусь, – прошептал Гарик.
– Он скоро вернется, – повторил я.
Жена Гарика прислушивалась, как бы определяя процент правды в моем голосе.
Гарик взял у меня трубку и повторил жене все то же самое. Привычка врать и выкручиваться превратилась у него в безусловный рефлекс. Так же как у меня – ждать. И когда Гарик говорил правду, то вроде тоже врал. Он положил трубку и вздохнул с облегчением, будто удачно проскочил сквозь опасность.
– Ну ладно, я пойду, – задумчиво предположил он и действительно ушел.
Я с трудом добрался до постели и лег прямо в пальто. Боль во мне росла, набирала силу и грозила сделаться непереносимой.
Я стал искать позу, чтобы приспособиться к боли. Потом лег на пол и принялся кататься.
Сколько прошло времени, я не помню. Но вдруг в какую-то минуту мне стало все все равно. Я понял, что умираю. Но и это мне тоже было все равно.
Человек не может смириться с мыслью о смерти, и поэтому мудрая природа опускает на него безразличие. Как самозащиту.
В литературе я читал, что перед смертью человек мысленным взором обегает свою жизнь. Я ее позабыл. Мне казалось, будто я плыву в океане на узком деревянном плоту. Мой плот чуть покачивается на волнах. Его все дальше относит от берега.
Я открыл глаза и увидел посреди комнаты Киру. Я не удивился, как она здесь возникла. Мне было все равно. Но я не хотел, чтобы она видела, как я умираю. Собаки, кстати, тоже предпочитают делать это без свидетелей.
Я усилием воли сосредоточил в себе память. Я как бы привстал с плота. Спросил:
– Как ты вошла?
– Не заперто было, – ответила Кира. – А ты почему на полу?
– Умираю, – сказал я отчужденно, будто речь шла о ком-то постороннем.
– А я замуж выхожу, – сообщила Кира и села возле меня на пол. – Ты рад?
– Да.
– Или нет?
Я устал неимоверно, мне хотелось снова опуститься на свой плот. Но я сосредоточился и сказал:
– Я рад за тебя. Ты молодец.
– Это ты молодец. Ты возвел меня в ранг королевы, и я сама стала иначе к себе относиться. А ведь другие относятся к человеку так, как он сам к себе относится. Правда?
Я закрыл глаза, и мой плот стал съезжать с волны, как с горы. Он все съезжал и съезжал… Но что-то держало меня, будто за волосы. Вопрос Киры. Она что-то спрашивала, и я не мог выпасть из времени, пока не отвечу на ее вопрос.
– Поэтому я и не работаю, – проговорила Кира откуда-то издалека. – Королевы ведь не работают?
– Не работают, – повторил я последние услышанные слова.
– Или что-то делают? – усомнилась Кира.
– Что-то делают, – повторил я.
Кира могла разозлиться и сказать, что разговаривает сама с собой, но мне было все равно.
– Что с тобой? – заметила Кира.
– Умираю…
– Да брось ты…
– Налей мне в ванну горячую воду, – попросил я, чтобы отослать ее от себя.
Она побежала в ванную и запела. Я слышал плеск воды и ее голос.
Потом она вошла и спросила:
– Тебе как лучше, чтобы я ушла или осталась?
Мне хотелось, чтобы она ушла, но сказать это было невежливо.
– Как хочешь…
– Тогда я пойду.
Кира хлопнула дверью и побежала вниз по лестнице. Я лежал и какое-то время слышал ее шаги. Слабая тень сожаления качнулась во мне, оттягивая меня от равнодушия.
Я закрыл глаза. Меня снова потянуло в глубину океана, но я снова не мог в него погрузиться. Мне опять что-то мешало. Телефон. Он звонил беспрестанно, как будто испортился контакт.
Я протянул руку, нащупал телефон и взял трубку. Я поднес ее к уху и услышал голос Тамары. Мы жили в одном подъезде, и Тамарин голос звучал так громко, как будто она стояла здесь же и кричала мне в ухо. Она кричала, чтобы я повез ее завтра по всем фирменным магазинам: «Ванда», «Власта», «Лейпциг» и «Ядран».
Соленая волна накрыла меня с головой. Я выплюнул воду и сказал:
– Но ведь «Лейпциг» и «Власта» через дорогу.
– Ага… – заорала Тамара, будто я подкинул сухой хворост в ее костер. – «Ванда» – в центре. А «Ядран» – на выезде из Москвы. На полпути к Ленинграду.
Тамара молчала. Ждала. Я должен был ей что-то ответить.
– Ладно, – ответил я. – Если не умру…
Я положил трубку. Отдыхал. Боль куда-то ушла. Я ощущал ее как воспоминание о боли.
Может быть, цианистый калий в сочетании с яблочным джемом дает какое-то нейтральное соединение. А скорее всего Гарика просто надули. Система «я – тебе, ты – мне» оказалась ненадежной.
Я закрыл глаза и поплыл в обыкновенный сон. Меня по-прежнему чуть покачивало на волнах, но мой плот шел к берегу.
Я уже знал, что не умру. Иначе кто же повезет Тамару по магазинам…
Скажи мне что-нибудь на твоем языке
Я – никакая.
Меня никогда не заметишь в толпе, а заметишь – не оглянешься. Меня можно не заметить, даже когда я одна.
В пионерском лагере я всегда была рядовой пионеркой, меня не выбирали даже в санитарки.
В хоре я всегда стояла в последнем ряду, и мой голос лежал на самом дне многоголосья. На танцах я всегда забивалась в угол и смотрела оттуда, как лучшие мальчики танцуют с лучшими девочками.
Моя мачеха мечтает, чтобы я вышла замуж за первого встречного. А мой папа именно этого и боится.
Мы с мачехой почти ровесницы. Она обожает моего отца, его недостатки, его прошлое и меня, так как я вхожу в это прошлое. Она говорит: лучше выйти замуж и развестись, чем жить без страстей. Она не понимает, как это можно жить без любви.
В данную секунду своего существования я стою возле окна и выбираю первого встречного.
Вот идет сантехник ЖЭКа дядя Коля, тащит за собой трос. Жизнь этого человека делится на пятидневки. Пять дней подряд дядя Коля пьет водку, и тогда в нем распечатывается яркая, незаурядная личность. Он философствует, тоскует, радуется, протестует, легко перемещаясь из состояния умиления в состояние озлобления. Следующие пять дней дядя Коля лежит безмолвный, носом в потолок. Ничего не ест, организм не принимает. На его лице взрастает бурная щетина и проступают приметы начинающегося старика.
Следующую, третью пятидневку дядя Коля ходит тихий и виноватый. Берется за любую работу, и любая работа горит в его золотых руках. И в эти дни трудно себе представить, что дядя Коля может быть другим.
Проходит еще пять дней, и дядя Коля вдруг становится ко всему безразличен, в его глазах томится мечта, и он снова совершенно нечаянно напивается, и все начинается сначала, в той же последовательности.
Сейчас дядя Коля пребывает в третьей пятидневке, тащит за собой трос и, гонимый комплексом вины, готов отремонтировать весь микрорайон.
Дядя Коля скрылся за угол. Некоторое время на улице пусто. Вот из третьего подъезда выходит с портфелем мой сосед и современник. Мы не представлены друг другу, я не знаю, как его зовут. Про себя я называю его «функционер», потому что он выполняет в жизни общества какую-то функцию. У него светлая нарядная «Волга» и провинциально-значительное выражение лица.
Этот подходит в женихи больше, чем дядя Коля. За него можно было бы выйти замуж и развестись, но у него уже есть жена Рая. Они иногда выходят во двор и садятся на лавочку подышать свежим воздухом. Он смотрит вправо, Рая влево, вдвоем они напоминают эмблему двуглавого орла с головами, повернутыми в разные стороны. И нет такой силы в природе, которая бы заставила их посмотреть друг на друга или хотя бы в одну сторону. От них веет такой убедительной скукой, что эта скука достигает седьмого этажа, проникает через стекло и касается моего лица.
