Виктория Токарева - Сволочей тоже жалко (сборник)
Семинар окончился. Пятеро были рекомендованы в Союз писателей. И маргиналка в том числе. И щедрый троечник.
Руководителям семинаров предложили остаться еще на три дня. Просто отдохнуть.
Стасик рвался уехать, но его отговорили, и он остался. Зашел поэт Огнев с бутылкой, и понеслось. Руководителями семинаров были: Огнев, Солнцев, Озеров. Настоящими фамилиями их были: Гуревич, Зельдович и Шапиро. Что касается Костина и Галина, это папа Костика и муж Гали.
Стасик любил своих коллег – каждого за свое, за талант и высокий профессионализм, но ему хотелось к Ларе. В сердце как будто торчала заноза. Он себя успокаивал, какая разница: сегодня, завтра… Один день ничего не решает.
Лара лежала посреди кухни мертвая.
Ее смерть – как бы продолжение диалога со Стасиком. Ты так, а я – так. Смерть – это был ее ход, подобный ходу жены Сталина. Сталин – так, а Надежда Аллилуева – так. Застрелилась. Отомстила.
Что произошло с Ларой – непонятно: она отомстила или просто умерла? У нее было больное сердце. Надорвала сердце, и оно не выдержало. Остановилось.
Последующее вскрытие постановило: она умерла от несовместимости двух препаратов. Она запила водкой то, что не совмещается с алкоголем. Это выяснится позже. А сейчас Стасик ходил вокруг Лары кругами, останавливался, вглядывался в ее лицо. Пытался понять – было ли ей больно, страдала ли она в свой последний час?
Лицо Лары было спокойным, разглаженным, слегка надменным. Казалось, она хотела сказать: теперь живи и радуйся. Без меня.
Стасик позвонил в скорую помощь. Приехали.
Откуда-то возникла тетка с похоронными услугами. Должно быть, скорая помощь была с ними в связке. Получала процент.
Услуги оказались неправдоподобно дорогие. Стасик заказал гроб класса «А», в каких хоронят президентов. Можно было и подешевле, но Стасику хотелось платить максимально.
Ночевать он поехал домой. К Лиде.
Лида испугалась, что Стасику придется отвечать перед законом. Существует статья: «Доведение до самоубийства». Но для этого надо, чтобы кто-то возбудил дело. Никто не возбуждал. Некому.
Ольга Степановна оказалась в больнице с обширным инфарктом. Отец Лары, Яков Григорьевич, вообще не борец. А подруги Лары не хотели взбивать горестный коктейль и тратить на это время. Суды продажные. Справедливости не добиться. И Лару не вернуть. К тому же непонятно: совмещение препаратов было случайным или намеренным? Многие считали так: зачем убивать себя? Убила бы его, Костина. Дура, хотя о покойниках плохо не говорят.
Все дальнейшее Стасик помнил кусками. Помнил кладбище. Пятилетний Алеша жался к ноге Якова Григорьевича. Яков Григорьевич часто моргал красными воспаленными веками.
Народу пришло неожиданно много. Маленькая толпа. Нарядный лакированный гроб. Лара – красивая, спящая, воплощенная жертва. Толпа плакала именно от жалости. Убили ангела. На старика с Алешей невозможно было смотреть.
Потом крышку гроба закрыли. Гроб опустили в могилу. Несколько человек бросили вниз горсть мерзлой земли. Молодой могильщик подбежал к коллеге, второму могильщику, тихо сказал ему: «Ельник». Второй ловко спустился в могилу и стал закрывать гроб еловыми ветками. Откуда взялись ветки, Стасик не заметил. То ли ветки уже лежали внизу, то ли их опустили сверху.
Закрыв гроб еловыми ветками, оба могильщика быстро и ловко забросали его землей. Работали они слаженно. Профессионалы.
Поминки проходили в Доме литераторов. В Дубовом зале.
Алеше здесь нравилось. Было тепло. Его все ласкали. Он не сидел за столом, а бегал по красивой лестнице вверх-вниз.
Стасик пил и напряженно думал: зачем могильщики закрыли гроб ельником? Чтобы не поцарапать землей? На лакированной поверхности царапины особенно видны. А зачем беречь гроб, если он все равно будет зарыт в землю… И вдруг его осенило: перепродать. Под покровом ночи выроют могилу, вытащат гроб, приведут в порядок и перепродадут в ту же похоронную контору. А Лару куда? Хорошо, если переложат в дешевый гроб. А могут и просто вытряхнуть в мерзлую землю.
В некоторых религиях хоронят без гробов, но ведь это могилы в другом климате. А здесь…
Стасик налил водку в фужер и выпил весь фужер. Водка действовала как наркоз, становилось не так больно.
Поминки миновали скорбную фазу, кто-то вспоминал веселые фрагменты из жизни театра. Сдержанно смеялись. Не ржали, но было весело. Лара любила веселиться, просто в последнее время она не находила поводов для веселья, зациклилась на одной идее, которая застила весь мир. Эта идея: Костин в полном объеме. А так ли он был хорош?
Подошел Алеша. Он громко вопил, широко распялив рот.
Стасик поднял его на колени, Алеша рассказал, что на лестнице образовался еще какой-то мальчик, который пнул Алешу ногой. Очень больно. Стасик посмотрел на лестницу. Там действительно стоял чей-то отпрыск и воровато поглядывал на Стасика. Ждал, что будет.
– Что ты хочешь? – спросил Стасик у Алеши.
– Побей его.
– Это невозможно.
– Почему? – не понял Алеша.
– Потому что он маленький, а я большой.
– Да?
– Ну конечно.
– А я могу его побить?
– Вряд ли. Он сильнее тебя. И нахальнее. Не связывайся.
– Да?
– Ну конечно. Есть люди, с которыми не надо связываться.
– Тогда он подумает, что он победил.
– Пусть думает, что хочет. Ты его забудь. Для него это самое обидное.
– Что именно?
– То, что ты его забудешь…
Алеша задумался. Стасик смотрел на его тонкое фарфоровое личико и подумал: он возьмет сына к себе. Он его вырастит, воспитает и поставит на крыло. Это единственное, что он может сделать для Лары. Ты так, а я так…
Лида оказалась корявая не только внешне, но и внутренне. Она невзлюбила Алешу. У нее были свои причины. Первая: Алеша – плод предательства. Второе: этот ребенок вылез из чужого презираемого лона. В-третьих, он был как две капли похож на Профурсетку. Плебей.
Лида не желала находиться с этим бастардом (незаконнорожденным) в одном пространстве. Она постоянно требовала: «Иди в свою комнату и закрой дверь».
Алеша сидел в своей комнате тихо, как мышь, и не высовывался. Смотрел телевизор.
Клава, как ни странно, расположилась к ребенку, ходила с ним гулять. Водила в цирк и зоопарк. Алеша ее спрашивал:
– Ты в состоянии крепко стоять?
– А что? – не понимала Клава.
– Я сделаю тебе подсечку. Как ниндзя.
– А кто это?
Клава не знала, кто такие ниндзя. Серая женщина.
Лида не понимала Клаву:
– Как ты можешь любить врага?
– Какой он враг? Это же ребенок. И, в конце концов, он сын твоего мужа. Он на него похож.
Клава вонзала палец в раскаленную рану. Как она не понимала такие простые, такие очевидные вещи?
– Ты дура или притворяешься? – интересовалась Лида.
– Этот ребенок – сирота. Даже если бы я нашла его на улице, я бы его любила. А тем более – родная кровь.
– О господи! Да если бы я нашла его на улице, я бы тоже его любила. Но это – выблядок, понимаешь? Из чужой дырки.
– И что, он от этого хуже?
Сестры ссорились. Не разговаривали по три дня. Алеша боялся Лиду и за столом сидел тихо. Спрашивал у отца:
– Можно я возьму еще кусочек хлеба?
У Стасика обрывалось сердце.
– Бери сколько хочешь…
Лида распределяла еду неравноценно. Лучший кусок – Стасику, потом – себе, худший – наименее вкусный и самый маленький – Алеше.
Стасик видел это. Не делал Лиде замечания. Просто брал свою тарелку и ставил перед Алешей. А себе забирал его тарелку.
Лида кидала вилку, с грохотом отодвигала стул и уходила из комнаты.
Каждый вечер Стасик лично укладывал Алешу спать. Подтыкал одеяло подо все дырочки. Рассказывал сказку. Все, которые он знал, – кончились, приходилось сочинять на ходу. И он сочинял.
Алеша слушал. Однажды спросил:
– А мама больше не придет?
– Нет. Ее забрал боженька.
– Почему?
– Потому что она хорошая. А ему нужны хорошие люди.
– Но ведь мне она тоже нужна.
– Она тебя видит. Она нас не бросила.
Алеша молчал. К ушам сползали слезы.
Стасик вытирал своей крупной ладонью его мордочку.
– Не плачь…
– Когда я плачу, я потом крепче сплю.
После слез лучше спится.
Стасик целовал его и уходил к себе. Думал: «Вот, уже знает. С таких лет…»
Пришли девяностые годы. В стране происходили большие перемены.
Друзья звонили, спрашивали Стасика: «Как ты себя чувствуешь? Как живешь?»
Он отвечал: «Спасибо, нормально». А он себя не чувствовал. И не жил. Просто существовал.
Великий кинематограф тоталитарного государства исчез. Национальной идеей стали деньги. Миллион долларов – вот идея и мечта.
Большая государственная киноимперия раздробилась на частные киностудии. Возникло слово «продюсер».
Продюсерское кино не может быть произведением искусства. Для продюсера главное прибыль. Все подчинено прибыли.
