Шамиль Идиатуллин - Город Брежнев
Услышав окрик директора, Сафаров встал, потер глаза, застегнул рубашку и неспешно побрел в сторону обрыва, ничем не показав, что делает это во исполнение просьбы – или хотя бы что услышал просьбу.
Тоже не криминал. Павел Александрович давно убедился, что Сафаров не подводит.
Он и не подвел. Виталий появился, едва директор лагеря с гостем из технической дирекции КамАЗа успели бегло коснуться вопроса «А вдруг не согласится». Почему-то Павел Александрович подумал об этом лишь теперь и тихо всполошился.
– Согласится, – уверенно сказал Федоров. – И не таких обламывали.
Павел Александрович сказал, помедлив:
– Я бы не хотел, чтобы его обламывали.
– А кто хотел бы? Не боись, директор, нормально с твоим красавцем будет. И в его интересах. Мне как раз нужны…
Он замолчал, потому что в дверь постучали. Виталий пришел.
Павел Александрович опасался не зря: Виталий немедленно уперся рогом. Выслушал просьбу, почесал кожу под усом и уведомил:
– Я, вообще-то, не шофер.
– Но рафик и пазик ведь ты… – начал, досадуя, Павел Александрович, однако Федоров перебил:
– А кто ты, если не секрет?
Он внимательно разглядывал Виталия, который, наоборот, упорно смотрел мимо него и мимо начальника. Сидел смирно, пустив взгляд по столешнице между собеседниками, говорил мало и спокойно, только на усы иногда отвлекался.
Виталий, видимо, пожал плечами – и не заметить, кабы не шелохнувшийся пионерский галстук, – и сказал:
– Вожатый.
– Ну и камазовец, так? – спросил Федоров.
Виталий усмехнулся.
Федоров покосился на Павла Александровича и сказал другим тоном:
– Виталь, войди в положение. Мне тут весь край объехать надо, время поджимает, машину вот нашли, сегодня до четырех забрать надо, но я на ней не умею, а ты спец, говорят. Здорово поможешь и мне, и всему объединению. А оно добро не забывает.
– Да ладно там, – сказал Виталий. – При чем тут не забывает как бы. Надо, так помогу.
Павел Александрович выдохнул с облегчением и начал:
– Вот и хорошо…
Но Федоров, дубина, снова перебил:
– Ну как уж ни при чем. Я, например, всегда добро помню, ну и недобро тоже. А я, ты уж поверь, не последний человек на КамАЗе, и вообще.
Виталий впервые посмотрел на него в упор и отчетливо проговорил:
– Как бы не мечтал никогда быть шохой при генерале.
Федоров, видимо, не знал, как и Павел Александрович, слова «шоха», но сориентировался быстро:
– А что плохого, чтобы при генерале-то? Всегда при большом деле, и не обижают, так?
Виталий ухмыльнулся. Федоров, будто не заметив, продолжал:
– Сытые, обутые, дети пристроены, звания и квартиры опять же в первую очередь, а?
– Квартиру мне и так как бы обещают, – неожиданно сообщил Виталий.
– Ну да, лет через пять, а на самом деле подольше выйдет. А пока в драной общаге комнату на троих делишь, так?
– На пятерых, – сказал Виталий, уперевшись в Федорова взглядом, какого Павел Александрович не помнил.
– Вот, и это надолго. А у генеральских подпевал и общаги поновее, и квартиры через годик, а то и раньше, и сервелат к праздникам. И все это достается шохам, морковкам таким, да? А хорошим ребятам, как ты вот, не достается. А знаешь почему? Потому что хорошие ребята брезгливые и высокомерные слишком и даже не пытаются…
Какая квартира через год, что он парню голову морочит, подумал Павел Александрович с досадой, но Федоров на сей раз перебил себя сам, хлопнул ладонями по столу и спросил, улыбаясь:
– Ладно, потом договорим, ехать уже пора. Поехали?
– Прямо сейчас? – удивился Виталий, глядя на Павла Александровича.
Тот неуверенно кивнул. Федоров напористо продолжил:
– А чего тянуть. Ты пообедал? Отлично. Вещи собирай и пошли. Да-да, все вещи.
– Так я с концами, что ли, уезжаю? – совсем, кажется, растерялся Виталий.
– Нет, ну если не хочешь, оставайся, конечно, – сказал Федоров, посерьезнев. – А вообще – да, программа недели на полторы-две, если сюда и поспеешь, то к самому закрытию, смысла нет. Лучше вместе в Бегишево и махнем, как машину сдадим. Но это уж как отработаешь, конечно.
– А оформление там, перевод…
– Не волнуйся, все оформим, и по заводской линии, и по комсомольской. Про комсомольскую, кстати, отдельно поговорим. Пал Саныч, я там распоряжусь, бумаги потом пришлют, подпишешь, да? Ну и все. Давай-давай, нам еще рафик забирать, а потом до вечера в порт успеть надо. Только галстук этот сними и штаны надень, что ли.
Виталий кивнул, вставая, поводил глазами по собеседникам и сказал Павлу Александровичу:
– Вы только там передайте моим, что я это самое… И Маринке, ну, Михайловне…
– Так сам и… А, она же девчонок на осмотр увезла. Ну скажу, скажу.
Виталий кивнул, потоптался, будто утрамбовывал сомнения, и сказал:
– Н-ну хорошо, значить. Я быстро, только в спортзал и за вещами. Спасибо, Пал Саныч.
– Спортзал-то тебе зачем? – удивился Павел Александрович, но Виталий уже убежал.
– Шустрый парень, – сказал Федоров одобрительно.
Даже слишком, чуть было не сказал Павел Александрович, которому совсем не понравилось поведение собственного протеже, но решил не пережимать. Испорчу парню карьеру – самому же стыдно будет. А не испорчу – кто знает, может, и пригодится когда.
Надо только предупредить парня, чтобы не верил всему подряд и делил на пять красивые обещания, особенно от высоких начальников.
Ничего, придет прощаться, мозги ему вправлю, решил Павел Александрович, рассеянно кивая в ответ на последние благодарности Федорова, и успокоился.
Но Виталий так и не пришел.
Ладно, парень, тебе жить, подумал Павел Александрович с обидой, слабой и недоуменной. Живи как умеешь, а не умеешь – не живи, больше мне сказать нечего. Случай выпадет – скажу.
Случай так и не выпал.
Часть вторая
Август. Летняя практика
1. Право на крепость
Школа была современного проекта, с асфальтовой площадью перед главным входом и натуральным бетонированным плацем у другого входа, еще более главного, с широченной, в полфасада, лестницей. Этот вход и был открыт, видимо, по случаю каникул и по хозяйственным нуждам, и топать до него приходилось в обход обширного двора – если не знать, конечно, о проделанной напротив дырке в сетчатом заборе.
Марина не знала, но обход совершила не без удовольствия, любуясь окнами во все стены, бело-голубым блеском мелкой плитки и высаженными вкруг асфальта с бетоном березками да кленами, едва успевшими перерасти Марину.
Откровенная юность не спасла школу от ремонтной оккупации: коридоры и гулкие рекреации перекрыты заляпанными дощатыми козлами, высоченные окна затейливо изрисованы меловыми потеками, виски давит сладкий запах краски. Тетки в замызганных комбинезонах рассекали туда-сюда, деловито перекрикиваясь через коридор, как в лесу, и не обращая внимания на дипломированных молодых специалистов, десятую минуту пытавшихся отыскать приемную директора. Специалистов в единственном изможденном лице чуть не сшибли перетаскиваемой стремянкой, едва не выбили из рук папочку с документами и пару раз попытались – хочется верить, что нечаянно, – мазнуть толстенной кистью с белилами. Прямо по шикарному гэдээровскому костюму, бежевому, с узкими отворотами и строгой юбкой. Идиотки.
Школа, которую закончила сама Марина, была двухэтажной, и там кабинет директора забился в конец верхнего коридора. Поэтому Марина, отчаявшись выдавить ответ из маляров, сперва уцокала на второй этаж, потом на третий, чуть не сломала каблук на дощатых щитах, зачем-то набросанных на пол, расчихалась от запаха известки, плюнула – по-настоящему, сразу устыдившись столь вульгарного и непедагогичного поведения и замаскировав след преступления, как уж получилось, – да вернулась на первый этаж. Там, к счастью, нашлась техничка, зычно объяснившая, что директор сидит на втором этаже возле лестницы прямо, только не этой, а вон той, и сейчас ее нет, Тамары Максимовны в смысле, но Оленька, секретарь-то, на месте, ага.
Секретарю ее имя очень подходило – была она светленькая, пухленькая и очкастенькая. Оленька, одно слово. Вроде толковая. Она внимательно выслушала Марину, разглядывая ее откровенно, но без снисходительности, зависти или неодобрения, отличающих мадамочек в присутственных местах и учреждениях народного образования, кивнула, улыбнулась и подтвердила, что да, учитель немецкого очень нужен и из роно по вашему поводу уже звонили, так что мы вас давно уже ждем. Но все кадровые вопросы проходят через Тамару Максимовну, лично и первым делом, а ее сегодня, к сожалению, нет и до вечера уже не будет: поехала насчет ремонта ругаться, потому что ну вы сами видите, – Оленька сморщила малозаметный нос, с трудом удерживающий дешевенькие очки, и повела рукой по сдвинутым шкафам и окну, заклеенному газетами. Газеты, судя по дыркам в полях, были из позапрошлогодней подшивки школьного комитета комсомола, с портретами Брежнева и лозунгами «Решения ХХVI съезда КПСС – в жизнь!». Чего в жизнь, Марина никогда не понимала, Брежнев, судя по вечно озадаченному виду, тоже.
