Михаил Ландбург - Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф
– Пропадёшь… – сказал тогда отец.
«А может, отец так не сказал, – засомневался Виктор. – Вряд ли он так сказал… Пива бы сейчас! Холодного пива!»
В крохотном баре было пусто и мрачно; присев на табурет возле стойки, Виктор взглянул на телевизор. Говорили о предстоящем бюджете страны.
«Выключите эту коробку, – попросил Виктор у хозяйки. – Голодные насытятся лишь тогда, когда их накормят».
Хозяйка подняла голову. У неё было лицо озабоченной обезьянки.
«Пожалуйста!» – добавил Виктор. Он считал, что в основе процесса выпивки лежит некое таинство, и делать это следует в полной тиши. «Лишь когда ты один, и никто не мешает, – подумал он, – в конце концов, наступает Праздник. Впрочем, у каждого свой Праздник, как и своё Горе…»
Обезьянка телевизор выключила, и Виктор признательно склонил голову.
В бар вошёл старик с клочковатой бородой и плохо помытой шеей. Он присел на свободный табурет рядом с Виктором и, попросив бокал пива, немедля сообщил:
– Я – крупный писатель!
Виктор повернул голову. Перед ним замерло бледное лицо, напоминающее сморщенную кашу.
– Крупный, – повторил старик, – поверь, что крупный!
– По весу или по росту? – спросил Виктор.
– По существу, – ответил старик.
Не совсем уловив смысл ответа, Виктор спросил ещё:
– Среди живущих или почивших?
– Среди тех и других, – прозвучал ответ.
Стало ясным, что Праздник на время отменяется, и Виктор, торопливо глотнув из кружки, раздражённо проговорил:
– Вы зачем тут?
– Я работаю.
– Здесь?
– Повсюду и ежеминутно…
Виктор протянул авторучку.
– Вот, – сказал он, – не теряйте времени… Пишите!..
Старик терпеливо объяснил:
– Писатель пишет не этой штуковиной, а нутром.
Виктор ручку вернул себе и, сделав над собой усилие, сказал:
– Чёрт с вами, пишите нутром, только займитесь делом.
Писатель беспокойно заёрзал на табурете.
– А чем же я, по-твоему, сейчас занимаюсь?
– Сейчас вы уставились на меня. С какой стати вы меня разглядываете?
– Я всего лишь наблюдаю… – задумчивые глаза писателя покрылись пеленой грусти.
– Не понял!
– Я тебя профессионально, так сказать, обозреваю…
– Что ж, благодарю! – сказал Виктор.
Писатель вздрогнул.
– Благодаришь за что?
Виктор повторил:
– За оказанную мне честь!
– Вот ещё!.. – пробормотал писатель.
– Тогда зачем наставили на меня глаза?
– Просто наблюдаю…
– А нельзя ли наблюдать в другую сторону?
– Можно, конечно, но ведь там тебя нет…
Виктор повернул голову и, убедившись, что в другой стороне его действительно нет, сказал:
– Вам бы за государственной границей наблюдать…
Печаль на щеках писателя перешла в презрительную улыбку, и он, наклонив голову к Виктору, доверительным голосом прошептал:
– Дело в том, что я долгие годы выясняю загадку жизненного пути человека.
– Вот как? – оживился Виктор. – Выяснили?
Старик неторопливо отпил из кружки, и, смахнув с губ приставшую к ним пену, вскинул голову.
– А как же! Этот путь я выразил в поэтической формуле: «От нутра мамы до кладбищенской ямы!» – писатель сделал выжидающую паузу. давая возможность Виктору выразить восторг по поводу сказанного.
– Удивительно ценная формула! – оценил Виктор. – Её потрясающая мысль уводит в необозримую глубину…
– Ну вот, – радостно проговорил писатель и, порывшись в карманах, вдруг вывалил на стойку несколько мятых листов бумаги.
Подбежала обезьянка, решив, видимо, что на стойку выложили денежные купюры, но, убедившись, что это вовсе не деньги, недоумённо посмотрела на разбросанные бумажки и торопливо отошла прочь.
– Вернулась на свою ветку, – шепнул Виктор.
Писателя передёрнула. Его брови высоко вскинулись, а рот приобрёл форму, словно только что отведал немного отравы.
– Ты очень некрасиво себя ведёшь, – пояснил он Виктору. – О женщине так не говорят…
– Она не женщина, – пытался оправдаться Виктор.
– Разве?
– Ещё нет…
– Не понял, – сказал писатель.
– Не вы один… – проговорил Виктор. – Превратившись из человека в обезьянку, она и сама в недоумении от приключившегося с нею ужаса…
Писатель изучающим взглядом посмотрел на женщину, но, видимо, не обнаружив в ней ничего обезьяньего, вернулся к листкам, валявшимся на стойке, и придвинул их к Виктору.
– Моя последняя новелла, – сказал он. – Почитай!
– Прямо сейчас? – спросил Виктор.
– Почему бы нет?
– Сейчас я пью пиво.
– Хочешь сказать, что я тебе не интересен?
Отпив из бокала и тщательно протерев салфеткой губы, Виктор наклонился к писателю, проговорил: «Как-то болтун, докучая своими разговорами философа Аристотеля, спросил: «Я тебя утомил?», на что философ ответил: «Нет, нисколько! Я тебя просто не слушал!»
Торопливо убрав листки в карман, писатель задумчиво посмотрел на Виктора.
– Ты кто такой? – спросил он.
«Не убраться ли в другой бар?», – подумал Виктор, но, вспомнив, что в эти минуты город Беер-Шева разваливается, решил остаться на месте.
– Кто? – повторил писатель.
– Иногда хирург, – Виктор глазами отыскал дверь туалета.
– Как это «иногда»? – удивился писатель.
Вернувшись из туалета, Виктор пояснил:
– Когда мне мешают выпивать, я проделываю несложную, но эффективную операцию по пересадке головы.
– То есть?
– Вам бы лучше об этом не знать, а сидеть и помалкивать.
Писатель помалкивать не умел, а на этот раз предпринял попытку поделиться своей формулой судьбы вселенной.
– Может, сходите к девочкам? – выслушав формулу о вселенной, спросил Виктор.
– Нет, – отозвался писатель, – не сегодня.
– Менструация?
– Как это? – писатель озабоченно опустил глаза и громко икнул.
Виктор развел руками.
– Кто знает, ведь жизнь непредсказуема и непонятна, что…
Писатель кивнул.
– А иногда, наоборот, – продолжил Виктор, – жизнь понятна настолько, что понимать её боязно…
– Боязно!.. – вслух согласился писатель. Больше он не икал.
– Не отчаивайтесь! – сказал Виктор. – Просто скажите себе: «Всё хорошо! Всё замечательно!»
– Сказать себе?
– Ну же!
– Всё замечательно! – взвизгнул писатель.
– Так-то…
И вдруг писатель возмутился:
– Учишь меня лгать?
– Жить!.. – заверил Виктор. – Говорите ещё! Говорите, что вам хорошо!
– Мне чертовски хорошо! – прокричал писатель.
– Лжёте! – сказал Виктор. – Обманывать себя не совестно?
– Совестно…
– Господи, ложь – это так ужасно!.. – сокрушался Виктор. – Зато теперь сможете себе в удовольствие пожить ещё…
– Правда?
– Доказано наукой…
– Какой наукой?
– Общественных и международных отношений…
Писатель жадными губами присосался к бокалу.
– В бар пришли напиваться? – спросил Виктор.
– Бар – это единственное место, где я с удовольствием предаюсь радостным воспоминаниям о годах своей юности…
– Вы уже тогда были алкашом?
– Ну, не то, чтобы… Знаешь, я – прекрасный писатель!
– Знаю, вы говорили.
– Меня публикуют в газете «Глобус», но только там не платят.
– Печально! – заметил Виктор.
– Публикуют и нисколько не платят…Я не кажусь тебе последним идиотом?
– Нет! Во всяком случае, не последним…
– Ты так считаешь?
– Пока человечество окончательно не загнулось, время последнего идиота не наступило…
Писатель поднялся с табурета и пошёл к выходу. Виктор подумал, что теперь сможет, наконец-то, без помех встретить Праздник, но вдруг старый алкаш обернулся и издали проговорил:
– Я вот думаю об Ури Кольмане.
– Кто это? – насторожился Виктор.
– Герой моей будущей повести.
Лицо Виктора изобразило горячий интерес.
– И чем же Ури Кольман займётся в повести?
– Будет пить. Ходить по барам и пить. Целыми сутками пить.
– Страшно деятельный человек Ури Кольман! – отозвался Виктор.
– Писатель вытянул вперёд подбородок; из его глаза брызнул поток света, заряженный значительной дозой энергии.
– Вы тоже страшно деятельный, – сказал Виктор. – И жизнь ваша, словно…
Писатель кивнул головой и напомнил Шекспира: «Жизнь – это театр!»
– Отлично сказано! – одобрил Виктор. – Жаль только, что этот англичанин забыл оставить потомкам полный перечень репертуара из этого театра. Мы бы репетировали…
В задумчивых глазах писателя выступила слезинка.
– «Житейские драмы проходят без репетиций», – произнёс он и, стыдливо смахнув слезинку дрожащим мизинцем, взялся за ручку двери.
«Житейские драмы проходят без репетиций» – Виктор пытался вспомнить, где он эту фразу уже слышал. Не вспомнил. Стал думать о жизни, о Шекспире, о повести, в которой главный герой, алкаш Ури Кольман, а потом вдруг на память пришли горькие слова Оскар Уайльда: «В старые времена книги писали только писатели, а читали все; теперь же книги пишут все, но не читает никто».
