Аслан Кушу - Гончарный круг (сборник)
Прошло два года и Инал вернулся домой, и как-то, встретив на улице этого человека своей вожделенной мечты, я поймала себя на чувстве, что по-прежнему горячо и нежно люблю его.
– Как ты? – спросил с укоризной он.
– Хорошо, – слукавила я сквозь комок подкативший к горлу.
Кивнув на прощание, он пошел дальше. А потом, когда до меня дошел слух, что он сватается к одной из девушек в нашем ауле, я слегла в сжигавшем меня двое суток жару. На третий день утром поднялась, вышла во двор и присела на скамейку рядом с суетившейся у печи твоей бабушкой и моей свекровью Гошеунай.
– Что, чуть полегчало, доченька? – спросила она.
– Намного лучше, нан, – сказала я.
– Ну и слава Аллаху! – выставила перед собой ладони она, благодаря Всевышнего, а затем погладила ими лицо с обеих сторон и продолжила. – Сегодня наш черед эти сутки охранять колхозную бахчу, может, поедешь с мужем, развеешься. Там шалашик стоит хороший и воздух по ночам лесной бодрящий и оздоравливающий.
– Что же не поехать, если вы так хотите, – стараясь угодить свекрови, с которой у меня установились теплые отношения, ответила я.
– Езжайте, езжайте, – махнула она, – а об Ильясике не беспокойтесь, мы с дедом за ним присмотрим.
Через полчаса мы сидели вдвоем у шалаша на бахче и он приобнял меня за плечи. Я отстранилась. Это очень непривычно разозлило его. Он схватил меня за горло и стал душить. Я была сильнее, убрала с шеи руки и опрокинула его. Он поднялся и сел передо мной на колени и стал биться в истерике:
– Что, что я должен сделать для тебя, чтобы ты поверила в меня и полюбила?
– Какой ты мужчина! – брезгливо воскликнула я, – если не можешь совладать с женщиной! Фу-ты, расцарапал мне всю шею, как баба!
Он сидел все в той же позе, склонив к коленям голову, и ждал ответа.
Я бросила взгляд в низину, где селился хутор. На окраине его в загоне резвились лошади.
– Угони, как делали наши деды, вот того председательского коня, – указала я на вороного иноходца, выделявшегося в табунке своей статью.
– И что мне прикажешь с ним делать потом?
– Угони подальше в горы или за Кубань. За краденного иноходца настоящую цену тебе никто не даст, не разбогатеешь, но мне докажешь, что не рохля и способен на поступок.
Когда он поехал в аул на телеге за уздечкой, в моем воспаленном недавним жаром сознании, подгоняемым страхом навсегда потерять Инала, вдруг созрел ранее непреднамеренный план. Я спустилась в хутор, нашла в нем сторожа конюшни Петра, мужичка с бесноватым блеском в глазах и сказал ему:
– Сегодня ночью за председательским конем придет вор.
– Тебе то, девонька, какая выгода сказать мне об этом? – хитровато огляделся тот по сторонам.
– Убей его!
– Тебе – то в этом какая выгода, спрашиваю? – более настойчиво повторил Петр.
– Это опостылевший мне муж.
– И какова будет мзда? – усмехнулся, прищурив глаза, мужичок.
Я сняла самое дорогое, что на мне было – золотую цепь с шеи и передала ему.
Он попробовал ее на вес, покачав в ладони, и усомнился:
– Не легковата ли цепка, чтобы брать за нее такой грех на душу?
– Не легковата! Больше мне тебе дать нечего.
– А если в тюрьму посадят?
– Так ты же при колхозном добре сторожем, кто тебя за такое посадит. Может, еще и медаль дадут.
– Медальку, говоришь! – просиял мужичок. – Тогда лады, девонька.
В ту ночь Петр застрелил пришедшего за председательским иноходцем Касима, а позже какой-то высокопоставленный начальник вручил ему большую грамоту с вензелями за бдительное сторожевание колхозной собственности.
Вот так, сынок, в своей безудержной и безумной страсти к Иналу, начисто застелившей мои глаза и захватившей душу, расчищая к нему дорогу, я погубила твоего отца…
– Что ж ты наделала, мама? – в едином порыве, отбросив письмо на стол, будто бы до сих пор держал в руках что-то неприятно-гадкое, Ильяс снова откинулся на спинку стула и ему снова начало перехватывать горло, что он едва успел крикнуть в соседнюю комнату: «Аминет!» Супруга появилась на пороге мгновенно, накапала в стакан воды валерьянки и отпоила его.
– Может, я отложу это письмо и ты дочитаешь его завтра, – предложила она.
– Нет – нет, Аминет, все самое страшное в нем уже позади, оставь, – едва перевел дыхание он.
Ильяс всегда с жадностью читал книги, никак не относящиеся к нему, а тут были близкие и родные люди, трагедия его семьи, о которой он практически ничего не знал. И не до праздного любопытства было сегодня ему, все это очень сильно будоражило его кровь, заставляя плакать сердцем, что иногда убивает человека, или очищает до святости, и третьего тут не было дано. И его рука снова невольно потянулась к письму… Через месяц после гибели твоего отца я вышла замуж за Инала и мы переехали в этот аул, а через несколько дней я приехала за тобой. Некогда очень добрая ко мне твоя бабушка, ничего не подозревавшая тогда о моей причастности к смерти Касима, обошлась со мной очень сурово. «Еще не остыло тело твоего супруга, как ты нашла себе другого, стыда у тебя нет и совести!» – резко отрезала она. – И нашему внуку не нужна такая мать!» Я попыталась отсудить тебя, но Инал тоже настрого приказал мне не делать этого. «Оставь в покое стариков, – сказал он, – и не отнимай у них последнюю надежду – внука. А у нас с тобой будут еще свои дети». Мы прожили с ним в любви и согласии, сдувая друг с друга пылинки, полтора года, пока он не съездил в тот злополучный хутор, где на ноябрьские праздники всегда устраивались общерайонные скачки, и Петр на хмельную голову раскрыл ему мою страшную тайну. Домой он вернулся очень злой и уже с порога набросился на меня: «Да как ты так могла!». Я поняла все, бросилась на пол и обняла его колени: «Родной ты мой, любимый, для нашего ведь счастья старалась!» Он небрежно оттолкнул меня ногой, как не заслуживающую уважения тварь и ранил больно словами: «Ты убийца, а не Петр, и нам никогда не быть более вместе!» Сказав так, он навсегда ушел из моей жизни…
Первое время я еще очень злилась на Инала, пока не поняла, что он был более благородным и чистым во всех отношениях человеком, чем я, что именно за это я его так страстно и любила.
Вот и вся моя горькая история, сынок, спасибо, что прочитал мою исповедь, послушал плач кукушки, которая оставила птенца не в своем гнезде и с острой болью теперь сожалеет об этом. Прошу, больше не ищи встреч со мной, и поверь, я не достойна тебя. Так будет лучше для каждого из нас».
Потрясенный написанным и последними словами матери, Ильяс еще долго ходил по комнате, не находя себе места, а потом решил выйти на улицу и развеяться. Стояла тихая и теплая летняя ночь, которая своей умиротворенностью, казалось, призывала его последовать ее примеру, быть такой, как она, говоря в назидание: «Успокойся, прошлого не вернешь, не вернешь и не исправишь»! И он успокоился.
Прошло еще около пятнадцати лет, когда однажды к нему заглянул Хазрет Шихамович, который уже давно находился на пенсии, и завел разговор о том да о сем, а потом, будто бы про между делом, невзначай, обронил:
– Недавно ко мне друзья из Причерноморья приезжали на юбилей и рассказали, что все это время, как твоя мать Фарида уехала, она проживала у них в горном ауле Пшадхабль. А недавно ее дом сель снесла, она же чудом осталась жива. Тамошняя семья Казановых ее после той беды приютила.
– Что же вы, Хазрет Шихамович, мне раньше об этом не сказали, – вздрогнул Ильяс.
– Так юбилей мой только позавчера был – 70 годков стукнуло, – объяснил тот, довольный тем, что принесенная им весть глубоко задела Ильяса.
– Не может мать при живом сыне быть в чьем-то доме приживалкой, – сказал Ильяс и направился к стоявшему во дворе автомобилю.
– Езжай, езжай, сынок, и забери мать, – напутствовал его Хазрет Шихамович, – не должен человек на старости лет оставаться одиноким.
Через час езды по загруженной автомагистрали, а другой по изматывающему от непривычки горному серпантину, он вошел во двор той семьи, где предположительно жила Фарида. Мать первой вышла из дома, а он, поторопившись ей навстречу, сказал:
– Здравствуйте, мама!
Они стояли близко друг от друга, на расстоянии вытянутой руки. Она, внимательно всмотревшись ему в лицо, и, вероятно, найдя в нем знакомые черты того вихрастого мальчишки, которого спасла много лет назад от аульских забияк – сорванцов и накормила, стала гладить Ильяса по щеке и волосам, тихо шепча:
– Да, да, как же я могла не догадаться тогда. Не узнала, подвели меня материнское сердце и чутье…
– Ну теперь – то вы меня узнали, – улыбнулся Ильяс и впервые в жизни обнял свою мать.
Последние три года жизни Фарида провела в доме сына, окруженная любовью его, невестки, внука и внучки, любовью, о которой она всегда мечтала.
Рассчитавшись с таксистом, Ильяс Чигунов вошел в свой двор, в котором уже собралась добрая половина аульчан. «Какая сильная женщина, смогла не отдать богу душу, пока не дождалась сына, – прошептала вслед Ильясу одна из старушек, когда он уже входил в свой дом.
