Валерий Хазин - Труба и другие лабиринты
И потому хочется сделать такое, что не под силу даже первым лицам, но чтобы разорвало от зависти самых влиятельных в собраниях, клубах и диаспорах. Ибо нет такого человека в Вольгинске – ни мужчины, ни женщины – кто не открыл бы рта от восторга, оказавшись на приеме с участием Саши, Даши и Глаши. И нет таких, кто не позавидовал бы званым, когда не приглашен сам. И не нашлось бы тех, которые не позавидовали бы завистникам, едва станут они называть имена званых.
Так говорил Застрахов, и переглянулись Шафиров и Муса. И дошло до них в невеселом изумлении, чего хочется их соседу: сделаться хотя бы на один вечер распорядителем пира и покровителем трех самых именитых красавиц, давно оглядывающих русские города с глянцевых обложек, – Саши Сволочковой, Даши Живодяновой и Глаши Субчак…[143]
И после нелегкого, но уважительного молчания промолвил Муса: «Не знаю. Мы, конечно, не братья Дубинины, и не похож я на Хаджу Тагиева, хотя и стала мне труба ближе, чем яремная вена. Но ведь и тебя, сосед, не сделала она инженером Семеновым или Игнасием Лукашевичем[144]. И зачем же желать славы чужой, кого удивлять, к чему опьяняться ложной надеждой?»
А Застрахов отвечал: разве не передано, что нет лучшей доли для человека, кроме как есть, пить и веселиться, наслаждаясь плодами трудов своих?[145] Разве не обещаны некоторым сады прохладные, где не иссякают источники, и щекотливое круженье красавиц, чей вздох сладок и свеж каждое утро?[146] Разве не болезнь – печаль? Ведь что было – было, а что будет – будет. И почему бы не быть в Вольгинске тому, чего еще не было, дабы утолились печали?
Шафиров же запахнул свой черешневый халат и осторожно предположил, что уважаемый сосед вполне представляет себе цену вопроса, но ведь тут возникает уже и не вопрос цены, а спрашивается, чем заманить Дашу Живодянову в Вольгинск, как подчинить её европейский график воле приглашающих, и каким образом дотянуться и свести в одном месте Сволочкову и Субчак, когда они на дух не переносят друг друга?
И снова нахмурился Застрахов и покачал головой: всё верно, но вот стоит лишь узнать двум вечным соперницам о визите Живодяновой в Вольгинск и о категорическом условии её, чтобы не было на приеме Саши и Глаши, – тут же и накроет обеих волной нежной дружбы, и явятся вместе, куда нужно по первому зову, потому что нет таких жертв, которых не принесли бы Саша Сволочкова и Глаша Субчак ради ревности своей к Даше Живодяновой. А поскольку пишут про Дашу, будто и в замке своего норвежского князя не забывает она ни дом, ни Волгу, ни родной город, – приглашать северную красавицу следует ни на светский раут, а на благотворительный вечер в пользу сирот Заречья, предупредив при этом: мол, две российские звезды, Саша и Глаша тоже согласились приехать, но не раньше, чем узнали, что мероприятие почему-то не сможет посетить Даша…
И нет сомнений, продолжал Застрахов изменившимся, горловым голосом, что соберутся все трое, как в старом анекдоте. Только к подготовке нужно приступать заранее, уже сейчас. А для начала попробовать разыскать благородного норвежского посланца Даши Живодяновой, который приезжал в Вольгинск по её делам и провел нежданным гостем несколько дней без памяти в доме номер девять по улице Завражной, где и был спасен от зимней беды…
И опять переглянулись Муса и Шафиров. Нельзя, конечно, сказал первый, запретить кому-либо грезить о несбыточном… Но ведь не было, добавил второй, никакого норвежского гостя в доме…
«Не было, – кивнул Застрахов. – Да только и самому мне порой не верится, что это с нами случилось то, что случилось. Может, и не было гостя, но должны же служить у таких звезд секретари, референты, помощники? Кто-то же занимался поездкой Даши Живодяновой в Вольгинск и Заречье пару лет назад? Разве не по силам и нам потянуть за те же нити, развязать узлы? Вот уже третье лето не утихает ток в трубе – и неужели все труды человека только для рта его? И для чего же случилось то, что случилось в доме номер девять на Завражной, если и теперь мы не можем обустроить праздника, какого еще не бывало в городе? Ведь не тот богат, чьё имущество множится, а тот, кому доступна радость. Но Вольгинск остается Вольгинском, и чем насытится душа на берегах Волги, где весна духовита, лето душно, осенью тошно, а зимою скучно?»
Помолчали.
Шафиров налил всем еще понемногу.
И заговорил неторопливо, вспоминая, как сказано было в одной волшебной русской повести: счастье и стыд не живут вместе – приходит счастье и прогоняет стыд, а гонимый стыдом не бывает счастлив[147]. И потому, может быть, прав Борислав Вячеславович, уважаемый сосед Застрахов: хочешь подманить счастье – попробуй прогнать стыд, а не уверен в счастье – устрой хотя бы праздник. Ведь вера есть ручательство о делах невидимых, а праздник делает видимым сокрытое. Прав сосед: своя у каждого печаль, а праздник должен быть общий, и радость одна на всех, как один на всех поток в трубе (да не оскудеет сила его!).
Вот уже третье лето катятся недели, словно волны Волги, и прибывают исправно платежи, но никто не скажет, сколько еще будет уделено дому номер девять по улице Завражной. И потому прав уважаемый сосед Застрахов еще и в другом: пришла, похоже, пора прокладывать новые русла, и нужно прислушаться к тому, что передано и послано – как притчей – словами, обстоятельствами и даже самим именем его.
Почему бы, качнул головой Шафиров, и в самом деле не быть в Вольгинске тому, чего никогда прежде не было, о чем по обоим берегам Волги всякий сказал бы: это не имеет места быть, ибо нет для этого ни места, ни времени?
Почему бы не выделить, наконец, время и место для праздника, на котором некому будет спрашивать, кто первый, кто последний и кто главный, чтобы наделять? Почему бы не устроить такой праздник, куда не стыдно было бы пригласить и дочерей уехавших: Марию – из Нижнего Новгорода, Музу – из Тронхейма, Розу – из городка Кириат-Шмона – даже если они не откликнуться? Во всяком случае, как сказано в другой волшебной повести, – пусть французской, и пусть по поводу совсем другого города, – это успокаивает и интригует[148].
А уж если задумано соблазнить на празднование, то есть запечатать в глянец, названных красавиц – Сашу, Дашу и Глашу – поспешность, неряшливость легкомысленность здесь не уместны.
Большой праздник – большая работа, и главное в празднике – воля и представление[149]. И должно быть взвешено в нем далекое и близкое, дармовое и заработанное, видимое и сокрытое. И, значит, потребуются не только время, место и деньги. Нужен еще помощник, секретарь, референт – словом, управляющий потоками, связной, человек, как бы отдаленный и в меру приближенный, чтобы можно было доверять…
И тут настал черед переглянуться Застрахову и Мусе, и обоим стало понятно: опять успел придумать что-то совоголовый сосед их Шафиров, и снова ведет речь об известной журналистке с именем, хотя не было произнесено ни одного из девяти ее псевдонимов.
8
И было девять вечеров и еще один вечер[150] затейливых прений, извилистых споров, весёлых препирательств в ресторации на прибрежных холмах, под зыбкой сенью девичьего винограда, уже по-осеннему медно-лиственного, в глубине переливчатой, но ещё теплой, как бы коньячной, сентябрьской тени.
И перед лицами троих умудренных соседей опять обнажались в улыбке и влажно мерцали зубки юной наперсницы. И если б можно было, Шафиров сказал бы, что они подобны стаду овец белоснежных, выходящих из купальни; Муса сравнил бы с гранатовым яблоком румянец щек её; а Застрахов просил бы уклонить от себя сумеречный взор[151]. Но никто из троих не смог бы вспомнить потом ни одного из девяти её псевдонимов, потому что уже не собеседница гламурная располагалась напротив, но союзница, соратница по заговору, журналистка с именем – грозная, как полки под знаменами.
И дошло до них, что если все-таки забыть о дальних столицах, то и среди сотен, даже самых малых, даже взятых наугад городов найдется много таких, чье имя или стены давно очерчены праздником либо расцвечены сагой – и только Вольгинск молчит и не отзывается. Вот, к примеру, Тронхейм, в прошлом Нидарос, был же когда-то гордой столицей Норвежского Королевства, где пировали викинги, покорившие полмира; или какой-нибудь, с позволения сказать, Кириат-Шмона у Ливанских гор – прославил же в земле Израиля русского офицера Трумпельдора; или крохотный Котор, бывший Акрувиум, чья гавань уже сотни лет принимает почтительную дань лучших мореходов Европы, поминающих тех, кого не вернуло море… И только Вольгинск остается Вольгинском, где некому молвить из табора улицы темной, и никому ничего не дано услышать в имени его – но лишь устрашает горожан и путешественников молчание беспредельных заволжских пространств.
А Муса говорил, смеясь, что дед его слышал от своего прадеда: стеклись как-то под Ветловы Горы у изгиба Волжской дуги волгари, мишари да булгаре, и притекли черемисы и чуваши, эрзя и мокша, и просочилась даже весь и меря, и прочая чудь[152]. И стали спорить, чтобы назвать новое городище. И препирались, чьи имена по Волге красивее[153].
