Сергей Носов - Страница номер шесть (сборник)
– О, кто пришел к нам, Олег Николаевич! – воскликнул другой.
– Олег Николаевич!.. Олег Николаевич!.. – приветствовали меня со всех сторон.
Выбежал Долмат Фомич на имя мое и на отчество – и, не скрыв радости, обнял меня.
– Что же вы тут в прихожей стоите? Сюда, сюда, – повел он меня в комнату с библиофилами. (Книги, книги, книги на полках...) – Я боялся вы не придете... Господа, узнаете?
– Олег Николаевич! Олег Николаевич!
Стол.
– Как хорошо, что вы пришли, Олег Николаевич.
Знакомые, полузнакомые и незнакомые лица.
Не прошло и минуты, а я участвую в разговоре. В чем трагедия Джойса... (А в чем трагедия Джойса?) Сколько стоит бумага... (А сколько стоит бумага?) Солженицын в Россию вот-вот... (И точно: скоро приехал!)
Стараюсь не смотреть на стол. Но явственны яства. Фрукты особенно. И ананас.
Где Юлия?
– Простите, я вам не показал еще своих сокровищ, – спохватывается Долмат Фомич. – Посмотрите.
Альбом. В цельнокожаном переплете. Титульные листы редких книг.
– Редчайших! Редчайших!
На каждом – печать.
– Родники. Мои родники. Вскармливаете реку маргинальной сфрагистики.
Вот круглая: Усть-Ижорского фанерного завода «Большевик» на титульном листе «Острова Сахалина», отдельное прижизненное издание. А вот эллипсовидная печать – подарок профессора Скворлыгина – Института хирургического туберкулеза и костносуставных заболеваний, украшает титульный лист первого издания романа «Бруски». А вот квадратная – «Труд-ассириец», это печать одноименной артели производства гуталина, в 35-м году размещалась на Лиговке, что и отмечено карандашом слева от печати, а попала она неизвестно как на книгу Н.Н.Страхова «Бедность нашей литературы», С.-Петербург, 1868 (титульный лист поврежден). Треугольная – «Красный картузник», на «Холодных блюдах и закусках», тем замечательная, что к моменту выхода книги фабрика бумажных картузов прекратила свое существование.
Долмат Фомич любовно перелистывал страницы.
– Вот, – похвастался он.
Титул сказок Бианки, печать общеобразовательной школы № 186.
– Вы знаете, кто там учился? Лауреат Нобелевской премии. Отгадайте, который?
У меня нет желания что-либо отгадывать. По правде говоря, меня сфрагистика не интересует. Хотя:
– А сами-то книги, без титулов – где?
– Ну чего захотели, – усмехнулся Долмат Фомич. – Всего не приобретешь.
– Олег Николаевич, можно вас на минутку?
Надо на кухню. Зоя Константиновна зачем-то зовет. Попросил извинения.
Те двое на кухне (один с бородкой, не он ли Мукомолов?) сварганили селедку под шубой, любуются блюдом. Юлия, стоя у раковины, моет большую кастрюлю, недовольная чем-то. Она даже не посмотрела на меня. Наоборот: отвернулась. Зато ко мне внимательна Зоя Константиновна. Взяв за руку, подводит к столу.
– Для салата. Последний аккорд.
Диковинное приспособление стоит на столе, гильотиноподобное и, если я правильно понял, многоножевое. Соленый огурец жертвенно лежит на керамическом подогуречнике. Крепыш. Я правильно понял.
– Нажмите, – последовала просьба Зои Константиновны. – Нажмите на рычажок. Последний аккорд.
Я нажал. Огуречные звездочки попрыгали в тарелку.
– Браво!
За спиной аплодировали Долмат Фомич и его соратники.
Я шутливо раскланялся.
Долмат Фомич улыбнулся приветливо – мне, но слова, не столь приветливые (под шумок – уверенный, что я не услышу), обратил к Юлии:
– Ты бы все-таки надела парадный передник.
Злой взгляд в его сторону. Обнаружив, что он всеми услышан, Долмат Фомич попытался смягчить неловкость веселой шуткой:
– Юлия, Юлия, как хорошо тобою вымыта, я вижу, кастрюлия.
– Слушай, не надо... – неожиданно громко произнесла Юлия. Скинула непарадный передник и вышла из кухни. Библиофилы во главе с Долматом Фомичем поспешили за ней. Я, пораженный, остался. «Своенравна, строптива», – сортируя огуречные звездочки, обескураженно вымолвила Зоя Константиновна. И тут я понял: они же родственники! Ну конечно: отец и дочь! Как же я раньше не разглядел этого? Юлия – дочь Фомича, это же так очевидно! Все объяснилось. Все стало понятным. Одно непонятно: я-то о чем столько времени думал? Куда смотрел? Вот где загадка.
Хорошее открытие. Я даже развеселился немного. Вздохнул с облегчением.
Слава Богу!
Членство в Обществе, надо же глупость какая!.. Не ему я обязан тем, что Юлия здесь, не так все абсурдно. Все лучше, все проще, все объяснимее!.. И с Долматом нелепое Фомичем знакомство мое, озаренное вдруг вспышкой смысла, – не нелепое вдруг, не случайное вдруг – без библиофилов – сочеталось вдруг у меня в голове с тем, что Юлия здесь, с тем, что Юлия здесь! Петь душа захотела. Вот и говори, что хочешь, о предопределении. Нет, не случайно мы с ним тогда познакомились, не зря я дал ему книгу. Все одно к одному.
Зоя Константиновна улыбалась многозначительно, словно догадывалась, о чем я думаю. Ба! Да ведь она и есть жена, она и есть жена хозяина дома! Других женщин нет. Все становится на свои места. Жена Фомича. Мать Юлии. Хотя лицом не похожа, и нос – другой. Не мать – мачеха!
Зазвонил колокольчик, приглашая за стол.
Мачеха Зоя Константиновна сказала мне доверительно:
– Не ладят, случается. А ведь как подходят друг другу... Такие разные и так подходят...
Я насторожился:
– Кто?
– Луночаровы. Юлия Михайловна и... – она глаза округлила. – Как? Вы ничего не знали?
Не знал.
– Юлия Михайловна и Долмат Фомич уже год как находятся в законном браке.
Я не поверил.
– Этого не может быть...
– Уверяю вас, они муж и жена.
Все мои построения мигом разрушились. Я побледнел, наверное, потому что Зоя Константиновна поинтересовалась:
– Вы, наверное, голодны?
– А кто же тогда вы? – спросил я не в силах смириться с известием.
– Ха-ха-ха, – Зоя Константиновна кокетливо засмеялась. – Молодой человек, а вы шалун. Мы друзья с Долматом Фомичем. Меня связывает с ним многолетняя дружба.
Тоска мое сердце объяла.
3
– Шутка, конечно, непритязательная, – начала свою речь Зоя Константиновна, – лежащая на поверхности шутка, так что прошу простить меня за каламбур, но тот, к чьему имени он относится, сам виноват в игре слов, этому имени сопутствующей, и вы уже знаете, о ком я сейчас говорю, – о Демьяне Бедном, о нем, потому что Ефим Алексеич Придворов, он же Бедный Демьян, живя при дворе, бедным не был как раз, вот в чем юмор, коллеги. Ведь не был бедным Придворов?
Зоя Константиновна сверкнула глазами. Библиофилы весело закивали.
– Не будем касаться поэтической продукции этого плодовитого автора, ныне почти позабытой, справедливо или нет, другой вопрос, – нам Демьян Бедный дорог не этим, он близок и дорог нам своей исступленной любовью к старой книге, любовью, нашедшей счастливое воплощение в уникальном собрании раритетов, и кто же из нас, пусть сознается, если найдется такой, кто же из нас не завидовал этому неистовому библиофилу?
– Все, – ответил Долмат Фомич за всех, – все завидовали!
Одобрительный гул сопутствовал его высказыванию.
– Потому я и упомянула о том, – произнесла Зоя Константиновна, поправляя салфетку. – Если бы не они, не те два фактора, разве увлеклась бы я библиотрассографией?
– Разумеется, нет, – подал голос профессор Скворлыгин, наверняка уже знавший эту историю.
Они все ее знали. Один только я ничего не знал.
– Факторы? Какие факторы, поясните, пожалуйста.
Не я спрашивал, а кто-то другой, с другой стороны стола, но так, словно не ему пояснять следовало, а выходит, что мне, потому что, повернувшись именно ко мне вполоборота, Зоя Константиновна отчетливо пояснила:
– Придворность и небедность. Ставшие притчей во языцех благодаря роковому несоответствию реальной фамилии стихотворца его литературному псевдониму. Олег Николаевич, ясна ли вам идея моего выступления?
Черт. Она заставляла меня сосредоточиваться.
– Не совсем, – был мой ответ.
– Господа, под придворностью я разумею местожительство Демьяна Бедного – в московском Кремле – и близость к Сталину. Под небедностью – ту степень достатка, которая позволяла ему покупать редчайшие издания, письма и документы. По свидетельству современников, библиотека Демьяна Бедного была исполинской – несколько десятков тысяч книг, заметьте, речь идет о частной библиотеке!.. по слухам, все сто, и уж, во всяком случае, не менее тридцати!.. Значительная доля собрания хранилась в кремлевских апартаментах, другая – на подмосковной даче в поселке Мамонтовка с окнами в яблоневый сад, взращенный поэтом из мичуринских саженцев и раскинувшийся на бывшей футбольной площадке. Кроме того, небольшая библиотека Демьяна Бедного помещалась в принадлежащем ему вагоне, со ступенек которого он не однажды читал стихи во время своих агитационных поездок. Пожалуй, нет необходимости называть легендарные раритеты... И все же хочется вспомнить... «Мечты и звуки», Николай Некрасов! Автор, как вам известно, самолично уничтожил тираж, осталось лишь несколько экземпляров... Первое издание «Слова о полку Игореве» неизвестного автора, величайшая редкость!.. «Иллюстрированный альманах» за 1848 год, не поступавший в продажу!..
