Фарид Нагим - Мужчины о счастье. Современные рассказы о любви
Испытывала ли Даша похожие проблемы со сном? Возможно. Но она имела возможность выспаться хотя бы утром: на работу ходила не каждый день и, кажется, только к полудню. А потом и вообще бросила работать. С утра до вечера она в одном халатике валялась на кровати и болтала по телефону с такой же, как и она сама, неработающей замужней подругой.
Так продолжалось три года.
А затем произошло вот что. Однажды мы проводили время, как обычно, лежа каждый на своей половине кровати (секс давно уже стал скучной обязанностью, выполнять которую никто не спешил). Даша сосредоточенно занималась полировкой ногтей. Я лениво перелистывал географический атлас.
– Послушай, – вдруг сказал я, – ну почему ты ничего не читаешь? Ведь у меня так много интересных книг.
– Твои книги интересны только тебе.
– Но, Даша… Мы ведь должны иметь что-то общее, какие-то схожие интересы! Ведь нам уже не о чем разговаривать.
Молчание.
– Вот, например, этот атлас. Я разглядываю его и представляю себе разные страны и города. Взгляни!
Даша неохотно повернула голову.
– Допустим, открою я карты Европы. Найду, например, Будапешт и…
Тут я заметил Дашин взгляд, устремлённый к верхнему краю карты. Потом она поглядела влево, вправо, стала внимательно читать названия городов Англии, Франции, Испании… На Темзе, на Сене, на Тахо, на Тибре искала она Будапешт!
– Ты не знаешь? – растерялся я. – Это столица Венгрии.
– Норвегия, Швеция, Финляндия… – читала вслух Даша.
Кто-то назовёт меня инквизитором. Пусть. В конце концов, я ведь не просил её отыскать в Тихом океане крошечную оранжевую точку островка Науру или ткнуть выхоленным ногтем в какую-нибудь ещё мелочь, вроде южно-американского Суринама или африканской Уганды. Что же такое было у неё в голове? Каково её представление о мире? Бог с ней, с географией, но ведь Даша не знала ещё и историю, иначе даже отдалённое представление об империи Габсбургов подсказало бы ей нужное место на карте! Внешний мир для неё ограничивался нашей квартирой, квартирами её родных и знакомых, наконец, дачей в Жаворонках, а мир внутренний состоял из полировки ногтей, телефонных сплетен и телеэкрана, бессмысленное смотрение в который стало сродни разглядыванию узора на цветных обоях. И самое ужасное заключалось в том, что переступать через эти границы она не хотела. Таков был её жизненный выбор.
А я? Неужели мне до конца дней придётся жить с ней вот так, молча? Молча терпеть её пренебрежительное существование рядом со мной, её почти родственную любовь к цветам в горшочках, буйно разросшимся на книжных полках… А если у нас родятся дети – да ведь она просто перестанет обращать на меня внимание! Под каким-нибудь предлогом выживет меня из комнаты. Превратится в свою мамашу, помыкающую мужем и воспринимающую его как нечто неодушевлённое, как стиральную машину или холодильник.
Когда волнение улеглось, явился план. Очень простой. До выпускных экзаменов в институте оставалось ещё месяца три. Затевать развод сейчас же было бы глупостью. Но как только диплом о высшем образовании окажется в моих руках, решил я, ЗАГС получит моё заявление.
Словно для того, чтобы не смалодушничал, судьба добавила последнюю каплю в чашу моего терпения. Даша устроила у нас дома гаданье. Были приглашены её мать, сестра, две подружки. С ними вместе пришла пожилая женщина – настоящая цыганка, с которой Дашина мать познакомилась, кажется, в больнице. Цыганка долго раскидывала карты, потом принялась гадать на кофейной гуще. Для этого каждого по отдельности она вызывала в комнату и там наедине рассказывала ему, что было, что будет и чем сердце успокоится. Моя судьба, как помнится, терялась в тумане. Посмеиваясь над суеверием женщин, я пил кофе на кухне, когда туда после гадания вошла мать Даши и с глазу на глаз сообщила мне следующее: хоть я, по её мнению, человек в общем-то неплохой, но она не станет препятствовать своей дочери, если та захочет что-то изменить в наших отношениях. Вероятно, цыганка что-то такое углядела в кофейной гуще.
Как бы отреагировали вы на такое признание? Вскочили и вытолкали весь этот табор за дверь? Сейчас я поступил бы именно так. Но тогда моя воля была ватной, мой характер валялся в луже, моё «я» дремало, завёрнутое в кокон. Потребовалось несколько часов, чтобы внутреннее клокотание пробилось наружу. Гости давно ушли, жена пошла провожать их, и вот я, мечась по квартире, крикнул в пустое пространство:
– Я тебе не твой бессловесный муж Петька! Не станешь препятствовать дочери?! Как бы не так! Не твоя распрекрасная дочка, а я сам, я, я, я изменю кое-что в наших с ней отношениях! Ха-ха!..
Я разъярился, словно медведь, потревоженный в долгой спячке.
«Боже мой! Боже мой! Что я наделал? Зачем женился? На ком?»
«Ну, я тебе покажу Будапешт!..»
Той ночью в постели Даша вдруг повернулась ко мне:
– Скажи, а для чего ты вообще живёшь?
Теперь ответ у меня был. Но я выдержал паузу.
– Для того чтобы… самореализоваться.
Какое-то время мы лежали молча. Потом Даша поднялась и отправилась в кухню. Сон мой как рукой сняло. Так и не дождавшись её возвращения, я встал, включил свет и вышел из комнаты. По звукам, долетевшим с кухни, я понял: Даша плачет. Обозвав себя последней скотиной, я кинулся к ней. Сквозь рыдания, прямо в раскаявшуюся и раскрывшуюся было душу мою ударил её возмущённый голос:
– Значит… Значит, ты живёшь не для того… не для того, чтобы сделать меня счастливой, а для этой твоей дурацкой само… Ыыы!..
В эту секунду всё – и мои глупые вымыслы о пользе женитьбы, и мой идиотский брак, – всё это сделалось прошлым. Оставалась ещё только самая малость.
В день вручения дипломов Даша демонстративно отправилась на дачу. А я крепко выпил в торжественной обстановке, притащил в опустевшее семейное гнёздышко свою бывшую и занялся с ней любовью прямо на брачном ложе.
Даша вернулась на следующий день, когда следы измены ещё пестрели повсюду. Мы подали заявление на развод.
Через год я ушёл с работы в автосервисе и устроился библиотекарем в свой институт, оттуда перешёл в газету, в журнал, много писал, постепенно стал публиковаться. Снова началась другая жизнь – моя настоящая жизнь, которую, плоха она или хороша, я не обменяю ни на что иное и проживу до конца.
В общем, стоя с Фрузсиной на мосту Сеченьи августовским будапештским вечером, я знал, чему могу блаженно улыбнуться.
Ну и как, теперь я «шчастлив»?
– Igen, szeretett![3] Ещё бы!
Я поцеловал довольную моим ответом Фрузсину и снова аккуратно пошлёпал её по исполосованной ремнём заднице.
Ильдар Абузяров. Манекен Адама
1
Это был статный дом. Старый, красивый. И парадные у дома были величественные. В такие нужно входить торжественно, с чувством собственного достоинства. На худой конец, меланхолично-вальяжно, поскрипывая дверными суставами петель.
Но Артём и Катя забежали в подъезд стремительно, будто от кого-то прячась. Артём громко шваркнул болоньевой ветровкой с клёпками о стену, а Катя некстати звонко стукнула каблуками туфель, перешедших ей от матери, как только она набрала необходимые 38. Вес, размер, температуру. «В ту зиму я тяжело заболела ангиной», «Больше недели лежала с высокой температурой», «И мама обещала…», но Артём вслушивался больше не в её слова, а в старческий кашель и шарканье переминающихся ног – там, на верхних этажах под куполом. В песочно-наждачное перетирание стоптанной на внешнюю сторону подошвы о холодный камень (будто в тишине точили нож).
Затем где-то наверху хлопнула фрамуга окна. Лестница – до-ре-ми-фа-соль, – уроки сольфеджио в музыкальной школе, стук двери как удар молоточком, фуга фрамуги, и снова тишина, в которой нужно принимать решение.
– Так ты зайдёшь ко мне? – спросила Катя осторожно.
– Да, – кивнул Артём, и это его «да» высоким «до» поползло вверх до потолка, как те «ти-та-ти-та-та», и снова долгим эхом – «до», пока внизу у входа их слова совсем стихли, словно канувший в воду камень.
Артём задрал голову и взглянул на серпантин лестничного полотна, которое, круг от круга уменьшаясь, тянулось ввысь к куполу. Напряжённая тишина лестничной клетки нарушалась лишь резким резонирующим звуком, будто внутри жил диковинный, но невидимый глазу зверь. Множество ступеней преломляли и отражали стук набоек, как зеркальные витражи вдоль стен отражают скользнувшие тени.
Они украдкой двинулись наверх, по пути Катя достала из сумочки ключи. Позвякивая ими в такт движению, она отворила дверь, впуская Артёма внутрь и выпуская наружу луч из прихожей. Белый треугольник света конвертом перегнулся через перила и упал в лестничный пролёт, словно к почтовым ящикам. Звуки шагов прежде, чем каменная тишина вновь не воцарилась в подъезде, разбились на радиаторе одинаковыми яркими полосами.
2
У Кати был хороший дом, но ещё до того, как он появился на горизонте, Катя и Артём долго гуляли, взявшись за руку, по теневым сторонам улиц, а ещё раньше – там, на школьном вечере, посвящённом окончанию десятого класса, Артём впервые пробовал пить «из-под полы» водку, чувствуя обжигающий жар на губах. Пить прямо из бутылки, что шлюхой ходила по рукам, жадно хватаемая липкими пальцами то за крутые бёдра, то за тонкую шею.
