Лариса Райт - Идеальный вариант (сборник)
– Ну, ты же знаешь. Я же признавалась во всем.
– Признавалась.
– Ну, а зачем теперь переспрашиваешь? Лешка это. Сын Сергея твоего. Поиграли мы в Турции. Доигрались вот. Дети.
– Сын? – Пирамидка упала, пластмассовые кругляшки покатились по комнате. – Его сын? Не он?
– Ну да, сын. Мам, ты чего? Тебе плохо?
– Нет, доченька, нет. Мне хорошо. – Хотелось кричать, плакать, биться головой об пол. Но разве так можно? Рядом дети. – Поеду. Знаешь, наверное, завтра не смогу прийти.
– Ты же говорила, что взяла на работе неделю.
– Сейчас позвонили, сказали, что не нашли замену. Прости.
Адрес Сергея нашла довольно быстро. По старому телефону ответили, конечно, другие люди, но они чудесным образом знали, куда переехал старый хозяин квартиры. Оказалось, довольно далеко: в Рим. Это показалось хорошим знаком. Вечный город для тех, кто умеет вечно хранить любовь. Она тут же купила билет и первым самолетом махнула в столицу Италии (хорошо, что была открытая виза, дети пару месяцев назад подарили тур). Почему-то даже не думала, что будет говорить. Хотелось только одного: увидеть, обнять, прижаться. Нина не думала о прошлом, ее разрывали мысли о будущем. Конечно, о счастливом будущем. Непременно о счастливом. Пусть Бог не дал общих детей, но зато у них, оказывается, есть общий внук, которого теперь станут воспитывать вместе. А еще из детдома ребеночка можно взять. Они ведь полны сил. Вполне смогли бы поднять малыша. Нина бы его любила, ласкала и нянчила. А Сергей бы водил в зоопарк. Но если не захочет, тогда, конечно, не надо. Переживет. Будет нежить внука. Конечно, только воспитанием подрастающего поколения они не будут ограничивать жизнь. Дни теперь станут гораздо короче, интереснее, полнее, прекраснее. Вдвоем можно столько дел переделать. Да и не дел тоже. Можно гулять в парках, сидеть у фонтанов, заходить в кафешки, источающие дивный аромат кофе, и смотреть друг на друга, и разговаривать обо всем и ни о чем, и просто молчать. Да, с Сергеем снова будет так хорошо молчать. Тишина перестанет быть давящей и тяжелой – она станет уютной, невесомой, прозрачной, какой бывает только тогда, когда двоим так хорошо друг с другом.
Нина не вышла, а выбежала из самолета. В очереди на погранконтроль стояла, приплясывая, еле сдерживаясь, чтобы не закричать: «Быстрее, быстрее». Наконец серьезный итальянец (такое бывает?) поставил печать в ее паспорте, и она бросилась к стоянке такси. Там прыгнула в машину, сунула водителю бумажку с адресом и заволновалась, заерзала на сиденье. Ее охватила паника: как Сергей примет? Простит ли? Поймет? Захочет ли начать все с чистого листа?
Когда машина остановилась у нужного дома, показалось, что она приклеилась к своему месту и буквально не может сдвинуться. Нина расплатилась с водителем, но медлила выходить. Рассматривала балконы здания, увитые цветами, и думала, что и ее жизнь будет теперь утопать в весенних ярких красках. Это было пробуждением после холодной московской зимы. Весна бушевала, струилась, ликовала. Она кричала, звучала, играла. Она была везде и… И закончилась в одно мгновение. Дверь подъезда открылась, и из дома вышел Сергей. Сердце бухнуло, грудь наполнилась воздухом, губы раскрылись для крика, который уже затрепыхался на них, но замер в беззвучии: следом выбежала маленькая девочка и, догнав мужчину, вложила свою ладошку в его руку, что-то сказала и показала свободной рукой вверх. Мужчина поднял голову. Нина тоже. На балконе второго этажа стояла молодая итальянка и махала рукой.
– Mamita! – Малышка помахала в ответ.
– Ti amo! – крикнул Сергей, и женщина послала ему воздушный поцелуй.
Нина сидела в машине и каждой клеточкой чувствовала, как разбиваются мечты. Буквально откалываются по кусочку и превращаются в пыль, чтобы навсегда раствориться в вечности. Слез не было. Было отчаяние: тупое, глухое, всепоглощающее. И почему-то в голове, словно на карусели, вертелась всего одна мысль: «В зоопарк пошли».
Она поймала на себе выжидающий взгляд таксиста, придвинулась к спинке сиденья, проглотила застрявший в горле клубок рыданий и сдавленным, тусклым голосом произнесла:
– Aeroporto.
Весь обратный полет проспала. Сон был спасением. А теперь в ночи, в холоде и мраке пустой квартиры уснуть не получалось. Нина лежала без сна и постоянно, будто диафильм, прокручивала перед собой одну и ту же картину: две удаляющиеся спины – широкая, уверенная мужская и тоненькая, пляшущая детская. Вот и все, что оставила судьба: молча лицезреть эти спины и не позвать их, не окликнуть, не потревожить.
…Женщина резко перевернулась на другой бок, чтобы движением избавиться от наваждения, и сильно ударилась виском об изголовье кровати. И эта резкая физическая боль стала последней каплей, которой не хватало, чтобы края душевной раны разошлись и вся обида, все унижение, вся несправедливость бытия выплеснулись наружу громким, отчаянным плачем.
Нина рыдала долго, с наслаждением. До тех пор, пока не раздался озлобленный стук в стену. Подумала: «Могли хотя бы стучать с сочувствием. Но разве дождешься». Она встала с кровати и в ванной долго терла холодной водой заплаканные глаза. На кухне залпом выпила из бутылки пол-литра воды, взглянула на часы: шесть утра. За окном полноправно царила ночь, и только шкрябанье дворницкой лопаты говорило, что утро началось. «Пора вставать», – сказала себе женщина, вернулась в спальню, накрылась одеялом с головой и крепко уснула.
Назойливый звонок в дверь вытащил из сладкого забытья. Она услышала, как на лестнице зычно предлагают купить «отличную, вкусную картошку», и подумала, сможет ли теперь вообще ощутить вкус хоть какой-нибудь еды. И захочет ли когда-нибудь есть? И захочет ли когда-нибудь жить? И что делать? И как быть? И куда бежать? И у кого просить совета?
Нина резко села на постели. Она знала: таким, как она, самое место на кладбище. Поэтому быстро собралась и вышла из дома. Долго ехала в метро через весь город, потом ждала автобуса, затем тряслась в нем по пробкам пятьдесят минут вместо положенных пятнадцати и хвалила себя, что не купила цветы: «Сейчас в толпе ничего бы от них не осталось». Конечно, у ворот будет дороже. Но не приходить же к родителям с увядшим букетом.
Букет купила роскошный. Она всегда покупала папе большие, красивые букеты. Другие он не признавал, называл вениками и считал, что о человеке можно судить по тому, какие цветы он преподносит.
– Не о человеке, – пыталась переубедить жена, – а о его кошельке.
– Нет, дорогая, именно о человеке. Лучше купить одну великолепную, царственную розу, чем три жухлые хризантемки.
И Нине всегда хотелось оправдывать папины ожидания. Она положила букет на снежный холм и прислонилась к ограде. Родные лица смотрели счастливым прошлым с куска гранита. Дочь молчала, в который раз изучая знакомые черты, будто хотела найти нечто непознанное. Словно пыталась разгадать какую-то тайну.
Небо было пасмурным, дул сильный, пронизывающий ветер. Погода полностью соответствовала наступившему в жизни Нины унынию. И казалось, нет ему края. И мерещилось: не будет конца.
– Что мне делать? – всхлипнула она. – Что, папочка? – И плакала от безысходности.
Но казалось, что плачет от собственной глупости. Ждать ответа от памятника не слишком умно. Однако дождалась. Ветер стих. Накрапывающий дождь прекратился. Небо просветлело, и край выглянувшего солнца осветил могилу и холодные дорожки слез на щеках женщины. Нина, щурясь, смотрела вверх и не видела, что происходит подле нее. Просто почувствовала. Почувствовала, как в руку ткнулось что-то мокрое и очень холодное. Она испуганно вскрикнула, дернулась и наткнулась на нечто длинное, теплое и шершавое. Опустила глаза: ладонь преданно облизывала большая грязная дворняга.
– У меня ничего нет, – сказала женщина и, взглянув на портрет отца в последний раз, пошла прочь.
Уже практически у выхода с кладбища обнаружила, что пес продолжает следовать за ней. Решила: «За ворота не выйдет». Собака вышла. И шла практически в ногу, и проводила до остановки, и уселась ждать автобуса.
– Зря ты, – сказала Нина.
Подъехал автобус. Она встала в хвост длинной очереди, что пихалась, толкалась и норовила выдавить все внутренности. Женщина почти добралась до турникета, когда:
– Гражданочка, куда с собакой-то лезете?
– Тут людям места не хватает, а сюда еще и таких лошадей прут.
– А грязная-то какая! Постыдилась бы!
– А огромная! И без намордника! Здесь же дети!
Она завертела головой, пытаясь рассмотреть, чья же это все-таки собака. Но тут сосед справа – неопрятный, полный, болезненного вида мужчина – больно ткнул ее в бок и сказал:
– Слышь, собаку забери!
– Я?! – Нина испуганно замерла. – Какую собаку?
– Свою. Какую еще? Жучка там у тебя или Тузик, я почем знаю?!
– Но это не моя собака, – робко пискнула она, но писк утонул во всеобщем возмущенном ропоте:
