Ариадна Борисова - Всегда возвращаются птицы
Девчонки купили в складчину кое-какую посуду и продукты. Корыстолюбивый Гусев за будущую тарелку каши научил пользоваться газовой плитой, где, к некоторому ужасу Ксюши, по мановению горящей спички мгновенно расцветали над конфоркой индиговые лепестки. Андрей был голоден перманентно. Не надеясь на свою бережливость, он купил обеденные талоны, однако незыблемая преданность комплексного меню рыбно-диетическим блюдам уже через час подначивала его искать подкормки.
Ларисино дежурство показало, что она, возможно, будущий руководитель государства, но не кухарка: молоко у неумехи наполовину выкипело, манная каша пригорела…
– Любая хохлушка из кочерги борщ могет сварить, – расстроилась Ксюша.
– Не «могет», а «может», – скорректировала Лариса. – И не хохлушка, а украинка.
«Смажь маслом края кастрюли, и молоко не сбежит», – вспомнила Иза совет Гришки во время ее первого опыта с манной кашей. Они часто готовили вместе во «всехной» кухне – вотчине тети Матрены. Гришка научил Изочку варить супы и каши с грамотным подходом к каждой крупе. Позже Изочка собирала рубрики с полезными советами и рецептами из женских журналов. Хотелось удивить чем-нибудь необычным маму, в последний год у нее из-за болезни пропал аппетит… Мамы не стало, а тексты некоторых рубрик Иза до сих пор помнила наизусть. «Если мясо имеет неприятный запах, положите при его варке несколько кусочков древесного угля… Если масло прогоркло, растопите его, залейте водой и переварите с подгорелой коркой пшеничного хлеба… Лимоны надолго сохранятся свежими, если держать их в банке с водой и менять воду ежедневно». Один экзотический рецепт, нечаянно залетевший в пролетарское издание, запомнился потому, что текст читался как стихи.
Пять помидоров, удалив семена,нарежьте некрупными дольками.Очищенный от семян сладкий перецнашинкуйте тонкой соломкой.Мелкими кубиками нарежьтегреческую брынзу фета (100 г).Все смешайте в салатнице,посолите, заправьте маслом,посыпьте измельченной зеленьюи украсьте сверху маслинами.
Помидоры в Якутске продавались осенью на базаре. Сладкий перец Иза видела на картинках, маслины росли в несуществующей природе. Праздно полеживая в голове, рецепт греческого салата с брынзовым почти однофамильцем русского поэта терпеливо ждал грядущего изобилия, пока общая кастрюлька потчевала студенток скромной кашей.
Ксюша не разрешала подружке тратить личные деньги на еду: «Кашу варим манную, овсяную, перловую: что ли не разнообразие?» Но оборванный в субботу листок навесного календаря напомнил Изе о дате, немилой с детства, и после «овсяного» обеда она потихоньку ускользнула из-под бдительного Ксюшиного ока. Однажды в детдоме, когда Изочка проклинала этот день из-за маминой смерти, дядя Паша сказал: «Не огорчай маму… Ты к этому дню по-другому попробуй отнестись. Особенный он: хоть и печальный, а в то же время с благодарностью к матери за счастье жить, и сама эта радость».
В беспокойных думах о том, почему дядя Паша не поздравил ее с днем рождения, Иза незаметно выстояла в ближнем гастрономе очередь за шпротами. Повезло, давали по три банки в руки.
Гришка все мечтал приготовить макароны по-флотски, но их тогда в якутских магазинах не было, здесь же соблазнительные итальянские изделия, завоевавшие камбуз и весь мир, продавались в коробках и на развес. К макаронам Иза взяла головку репчатого лука и два плавленых сырка; для маминых поминок – пачку вишневого киселя и пакет готовой блинной муки. Помешкав, добавила ко всему пирожных кондитерской фабрики «Большевик». День хоть и нелюбимый, но все-таки…
В вестибюле бранилась Дарья Максимовна: Андрей Гусев только что скатился по перилам. Стоял пристыженный, лохматый и счастливый, а ведь мог разбиться. Скосив на Изу глаза, поинтересовался:
– В честь чего оргия?
– Коменданту пожалуюсь! – крикнула вахтерша.
– Надо, надо, – скорбно закивал Андрей, – нечего в приличном общежитии вакханалии устраивать.
Дарья Максимовна закричала громче:
– Не слушай его, проходи! Мальчишка! Убьется насмерть – мне отвечать!
Рояльно-черные перила, спущенные с четвертого этажа широкой спиралью, были, наверное, отполированы тысячей штанов. Пройдя полпролета, Иза услышала неясные от ярости вопли вахтерши и нахальное заявление великовозрастного озорника:
– Еще раз прокачусь, Дарья Максимовна, и больше не стану, даже не умоляйте!
Наверху по всему коридору неслась из открытой двери борьба девчонок с «хохляцким» произношением буквы «г». Бороться с неподатливой согласной велела преподавательница по технике речи. У Ксюши неправильный выговор был неизвестной географии происхождения, а Ларисе достался от родной мовы. Пуча в усердии глаза и раздувая ноздри, они сидели за столом друг против друга и покрикивали дуэтом:
– Жил я в городе Москве, говорил на букву «г»: «Генка, гад, гони гребенку, гниды голову грызут!»
Сдерживая смех, Иза похватала посуду, фартук и убежала в кухню.
Она почему-то не сомневалась, что макароны получатся у нее пусть не по-флотски, но по-семейски «браво», и как же потом упрекала себя за самонадеянность! Оказалось, макароны отваривают, прежде чем жарить. Без пропущенной процедуры они потемнели и сделались костяными.
Лариса всплеснула руками:
– Бачьте, шо вона, тундра, з макарон зробила – сэмэчки!
– Дикуюсь я на тебя, повариха ты непутевая, – вздохнула Ксюша. – В магазин, что ли, ходила?
Пришлось сказать об особенном дне. Ксюша взялась сама приготовить стол. Девчонки, «дикуясь», наблюдали за ее ловкими руками. Изящные Ксюшины движения напоминали обряд, вещи оживали и перемещались в руках с доверчивой легкостью. Раз – начался счет с облитого жидким тестом дна сковороды, на цифре семь подрагивающая, словно в танце, сковорода встряхнула пылающими чугунными плечиками, и подрумяненный диск перевернулся. Десять – и на тарелку мягко лег испекшийся блин.
– Бабушка нас так до десяти считать учила по кухонной арифметике. «Нуль, – говорила, – не дырка от бублика, нуль означает рождение и солнце. С десятки новый круг зачинается». А взять, к примеру, шаньги. Толченую черемуху для них вываривают в молоке с медом до творожной мягкости, но главное – тесто. Чтобы оно вспушилось и залоснилось, его сто раз об стол бьют. Вот те сто – тесто. Стол, говорила бабушка, тоже от слова «сто» и «стоять». Ять значит «есть», отсюда «столешница». Сто – число хлебное. Без хлеба стол пустой, с хлебом стол – престол. Хотя счет у хлеба другой. Сколько дней в году – столько с тестом обнимаются руки. Можно больше трехсот шестидесяти пяти, но не меньше. Это чтоб ни одного дня не голодал в семье никто. Умелая хозяйка вслух не считает, счет в душе у нее сам живет. Не собьешь, даже если отвлекётся, такая сила в привычке… Правильно испеченный хлеб – святой, целебный. Бабушка хлебом головную боль лечила: привяжет к вискам по горбушке – и все проходит.
Скоро в тарелке подросла внушительная стопка блинов. Каждый в хрусткой обводке, в серединах нежные масляные кратеры и золотые веснушки. Не блины, а солярное совершенство, хоть хоровод заводи.
– Мучица осталась, – задумалась Ксюша. – Сделать запеканку по рецепту Эльфриды Оттовны?
– Немецкую?
Ксюша засмеялась:
– Антифашистскую! Яичко бы надо. Сгоняешь в магазин? – подмигнула Ларисе, пошепталась с ней о чем-то…
Талантливые руки с изумительным проворством скатали желтое яичное тесто, припорошили мукой полупрозрачный пласт и закрутили наподобие рулета. Нож замелькал быстро-быстро, отделяя спиральки лапши. Тончайший серпантин полетел в кипящую воду и почти тотчас всплыл волнистой бараньей шапкой. Заскворчали в комбижире мелко рубленные кубики ржаных лусточек. Лапша с влажным вздохом откинулась в дуршлаг, оттуда – в сковороду, ложка смешала ее с хлебными кубиками, кольцами лука, руки притрусили тертым сырком… Пока совершалось это священнодействие, Ксюша рассказывала:
– Избы в нашей деревне крашены снаружи, как и снутри, наличники на окнах кучерявые, ворота в петухах и цветах, ходи – любуйся! По весне в огороде снежно от черемухи. Вызреет, налопаемся, помню, до оскомы и по-большому сходить не могем – крепит черемуха… Соскучилася я за своими. А малая вставала на городьбу – крынки раздвину и вдаль на горы смотрю. Тянуло куда-то, как тятю к австралам. Мама тревожилась за меня. Одна знакомая бабка перед смертью вот такоже места себе не находила, шлялася по домам без памяти. Болтали, колдун спортил.
– Колдун?
– Через избу от нас бобылем живет. Не из семейских, приблудный. Сад держит с облепихой, ранетом, все как на дрожжах у него растет! Ранет на повидло пускает, облепиху – на лечебное масло и продает где-то.
Ксюша поставила сковороду с красивой горкой в духовку.
– Раз парни вздумали навестить его плоды-ягоды ночью. Залезли на забор, и вдруг как пошел свист-то из сада нечеловечий! Будто с горлышка бутылки свистели, да не с одного – оркестр! Зареклись с тех пор лазить.
