Виктория Токарева - Одна из многих (сборник)
Николай представил себе, как озарится личико Анжелы.
Кольцо было дорогое, стоимостью с хорошую машину. Но дела Николая шли в гору. Парижские переговоры тоже удались. Экономить не имело смысла. Когда же их тратить, эти деньги, если не сейчас. И на кого их тратить, если не на Анжелу.
Анжела – часть его, Николая. И, тратя на Анжелу, он, в сущности, тратит на себя. Оплачивает свое счастье.
* * *Утром Анжелу разбудил междугородний звонок. Николай звонил из Парижа, чтобы услышать ее голос и послать свой голос.
Анжела хрипло спросила:
– А сколько время?
– Надо говорить «который час», – поправил Николай.
– У меня семь, у тебя девять.
Анжела молчала. Она не знала, о чем с ним говорить. Вернее, знала, но не могла решиться.
– Я приеду завтра вечером, – сообщил Николай.
Анжела не отреагировала.
– Ты что молчишь? – встревожился Николай. – У тебя все в порядке?
Анжела молчала. Потом проговорила:
– Плохо слышно…
– Ну ладно, – прокричал Николай. – Приеду – поговорим…
Анжела нажала отбой и почему-то долго смотрела на руку, державшую трубку.
Потом взяла листок бумаги. Села к столу. Написала: «Я полюбила. Я ушла».
Анжела долго смотрела на свою записку.
Она уходила потому, что с Савраскиным ей было интересно, а без Савраскина – пустота. Какой был бы ужас, если бы они не встретились… Они были поставлены на одну программу: физическую и духовную. Они – как два глаза на одном лице. Можно жить и с одним глазом, но меньше видишь. Неудобно и уродливо.
Савраскин воспитывал Анжелу. Говорил: БЫТЬ и ИМЕТЬ.
Можно БЫТЬ и ничего не иметь. И все равно БЫТЬ.
А можно все иметь и не быть. Анжела внимала, глядя Савраскину в самые зрачки. У Савраскина вырастали крылья. Он, как Пигмалион, лепил свое творение и влюблялся в свое творение.
Были, конечно, неудобства. Например, Савраскина несло, и он кидался словами, как камнями. Но, как говорили в группе: «Он говнистый, но отходчивый». Отходил быстро, как чайник, выключенный из розетки. Эти перепады утомляли, но ведь не бывает человека без недостатков…
Консьержка видела, как в час дня Анжела вышла из дома, катя за собой чемодан на колесах. Ее ждал невзрачный парень в кургузой курточке и грязных джинсах. Они на пару затолкали чемодан в багажник машины, тоже кургузой и грязной. Сели и укатили.
Весенняя грязь радостно взметнулась из-под колес, как праздничный фейерверк.
* * *Николай вошел в дом. Было тихо.
Он заглянул во все комнаты. Шкаф оказался раскрыт, в нем болтались пустые вешалки. На столе лежала записка.
Николай прочитал записку. Сел на стул.
«Я полюбила. Я ушла». Коротко и ясно. Он сразу поверил. И вместе с тем не поверил. Как в собственную смерть. Каждый знает, что умрет в конце концов. Но пока человек жив – он вечен.
Рот высох. Николай взял из бара бутылку виски и стал пить широкими глотками. Алкоголь входил в него, как наркоз. Под наркозом не так больно жить.
Николай достал мобильный телефон, набрал своего адвоката, губастого Льва Яковлевича.
– Меня кинули, – сказал Николай.
– Кто?
– Баба.
– На много?
– Много.
– Сколько?
– Много, поверь…
– Обидно? Или перетерпишь?
– Обидно – не то слово. У меня мозги кипят.
– Тогда чего париться? Пятерку исполнителю и десятку следователю, чтобы не заводили дело.
– Ты о чем? – нахмурился Николай.
– Об этом самом. Кидалы должны быть наказаны.
– Да ты что? Я же христианин.
– Ну тогда и живи, как христианин. Прости нам долги наши, аки мы прощаем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…
Николай добавил несколько глотков.
– А можно сделать, как Пчелкин, – размышлял адвокат.
– А как?
– Все отобрал и посадил в психушку.
– Зачем?
– Благородное возмездие.
– Какое же оно благородное? Просто месть, и все. Месть – не строительный материал.
– А что ты собираешься строить, когда все разрушено?
– Я подумаю… – хмуро сказал Николай и положил трубку.
Он представил себе Анжелу в психушке, в длинной холщовой рубахе, с распущенными волосами. Она сидит на кровати, качается и повторяет: «Тройка, семерка, туз… тройка, семерка, туз…»
Хотя почему туз? Дама пик.
Заболели сердце и рука. Жизнь короче, чем он думал. Он думал, что молодой и замечательный. А оказывается, пришло другое поколение. Солнце светит другим.
Молодые компьютерщики в его офисе употребляли словечки: напрасняк, депресняк, накрывать поляну.
«Впереди старость, – подумал Николай. – И напрасняк метаться. Пора освобождать поляну».
Рот высох. Язык стал шершавый. Не хватает получить инфаркт… Николай закрыл глаза и проговорил вслух: «И прости нам долги наши, аки мы прощаем должникам нашим…»
Стало легче.
Он знал, что Анжела не кидала его умышленно. Так вышло. Это было непредумышленное убийство в состоянии аффекта.
Он, Николай, сунул нож в свою жену Елену. Почему ему можно убивать душу, а Анжеле нельзя? Или всем можно, или никому нельзя.
* * *Елена и Мовлади приехали на горнолыжный курорт. Елена хотела отправиться в Швейцарские Альпы, но у Мовлади не было заграничного паспорта. Пришлось довольствоваться тем, что есть внутри страны.
Мест в гостинице не оказалось.
Елена осталась возле администратора улаживать ситуацию: просить, платить.
Мовлади испарился. Администраторша опытным зорким глазом оценила ситуацию, тянула кота за хвост. Елена удваивала гонорар, утраивала. В конце концов получила ключи от номера.
Елена повезла свой чемодан на колесиках в конец коридора и вдруг увидела Мовлади. Он играл в пинг-понг с каким-то прыгучим напарником. Значит, пока Елена платила и унижалась, он нашел себе легкое времяпрепровождение. Значит, он рассматривал Елену как мамашу, призванную заботиться о своем сыне-лоботрясе. И ей вдруг стало противно.
Она вошла в номер. Номер ей не понравился: убогий, совковый, с полированной мебелью. Что она тут забыла?
Хорошо, если на курорте не окажется знакомых. А если окажутся? Что они подумают? Можно, конечно, наплевать на общественное мнение. Но это не что иное, как потеря лица. Можно потерять мужа, но потерять себя – это уже другая история.
Елена вернулась к администраторше и протянула ей ключи.
– У меня изменились обстоятельства, – сказала Елена. – Я уезжаю.
– А ваш… – администраторша споткнулась, не зная, как определить статус Мовлади.
– А он как хочет.
Елена пошла к лифту. Единственным желанием было скрыться незаметно, чтобы Мовлади ее не заметил, не задавал вопросы, тараща бараньи глаза.
* * *В Москве Елену никто не встречал. Она скрыла ото всех свою поездку, в том числе от шофера Сергея. Она его стеснялась.
Елена добралась на такси. Давно она не ездила в отечественных машинах. Таратайка. Консервная банка. Попадешь в аварию – не уцелеешь. Это тебе не «вольво» и не «мерседес». Все-таки хорошо жить в комфорте, иметь деньги, машину с шофером. Не преодолевать трудности, а просто жить.
Она вошла в дом. Пахло чистотой. Оказывается, чистота имеет свой запах.
В кухне горел свет. Елена вошла в кухню, не раздеваясь.
Николай сидел за столом и пил виски. Перед ним стояла пустая бутылка. Другая, тоже пустая – на полу возле стула.
В Елене вздрогнула надежда.
– Ты вернулся? – спросила она. – Или просто так зашел…
– Я хочу развод, – сказал Николай.
– Фрося беременна? – догадалась Елена.
– Фроси нет, – ответил Николай.
– Ты ее бросил?
– Она меня бросила. Стряхнула, как сопли с пальцев.
– Тогда зачем развод?
– Я хочу быть свободен.
– Пожалуйста, – разрешила Елена. – Будь свободен, но только приходи домой. Мы будем по вечерам вместе смотреть телевизор.
– Вместе смотреть телевизор – это доживать. А я хочу жить. Жизнь дается человеку один раз.
– Знаю, – сказала Елена. – Мы это в школе проходили. Так говорил Николай Островский, парализованный с головы до ног. Живой мертвец.
– Я не мертвец. Я талантливый, здоровый и богатый. Богатые мужчины старыми не бывают. У меня вся жизнь впереди.
– Только хвост позади, – сказала Елена и пошла в прихожую раздеваться.
* * *Николай пил три месяца.
Первый месяц Елена терпела покорно и даже обслуживала. Потом ей надоело спотыкаться об его ноги. Она отселила Николая в гостевой домик. Сергей завез хозяину новый плоский телевизор. Поставлял ящики со спиртным, менял пустой ящик на полный.
Последнее время Сергей исполнял две должности: шофер и охранник. Мовлади уехал домой, к жене с тремя детьми. Потеря места его не смутила. Были бы руки, а работа найдется.
Николай пил и смотрел телевизор. Однажды по пятой кнопке показали академический хор. Он пел что-то нечеловечески прекрасное. Божественный порядок слов и звуков.
Николай узнал слова. Это было стихотворение Лермонтова. «Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана. // Утром в путь она умчалась рано, по лазури весело играя. // Но остался влажный след в морщине старого утеса. Одиноко // Он стоит, задумался глубоко, // И тихонько плачет он в пустыне».
