Валерий Залотуха - Отец мой шахтер (сборник)

– А, мужик? – немного обиженно прокричала морда вторая. Впрочем, обида была напускной – морда улыбалась.

– Садись, подвезем! – предложили морды хором.

Делать дальше вид, что не слышишь, было неудобно, и, повернув в их сторону голову, Владимир Иванович объяснил:

– У меня денег нет.

Морды страшно обрадовались, что ночной пешеход заговорил с ними, и закричали, перебивая друг друга:

– Да нам денег не надо!

– Мы так подвезем!

– Бесплатно!

Печенкин заколебался, он то ускорял шаг, то замедлял и наконец остановился. Колымага тоже остановилась. Морды смотрели на Печенкина так, будто всю жизнь мечтали бесплатно прокатить его по ночному Придонску.

– А какое сегодня число? – решительно спросил Печенкин.

Морды задумались и уставились друг на дружку. Похоже, вопрос застал их врасплох. Печенкин щурился, дожидаясь ответа, от которого зависело, поедет он с ними или нет. И морды вдруг разом заржали. Печенкин криво усмехнулся и пошел как ни в чем не бывало дальше. Машина осталась стоять, и до слуха Владимира Ивановича еще долго доносились, прерываемые тишиной, взрывы хохота.

В просторный сумеречный кабинет Печенкин вошел весело, по-хозяйски. Первым встретился Седой, и Владимир Иванович крепко обнял его и пьяно, слюняво облобызал, хотя тот явно не выказывал желания целоваться. Кажется, Седой хотел быть с Печенкиным строгим, жестким, но сила обаяния прежнего хозяина и крепость его рук взяли верх, и он только растерянно улыбался.

Вторым был начальник Придонского УФСБ – мелкий, с мелкими же чертами лица, серый, никакой. Он хмурился и протягивал для пожатия вялую ладонь. Печенкин громко хлопнул по ней своей ладонью и упал в низкое, по моде шестидесятых годов, кресло. Устало шевеля пальцами ног, он озабоченно объяснил ситуацию Нилычу:

– Рулек опять у «мерса» отломали, гады…

Седой судорожно кивнул.

На стене, над столом начальника, висел написанный маслом, большой, в рост, портрет Дзержинского. Приятельски ему подмигнув, Владимир Иванович поделился:

– Мой тесть его вешал. – И тут же поинтересовался: – Ну что, мужики, выпивать-то будем? Где коньячок?

– А тебе какой – французский? Или армянский? – неожиданно прозвучал из‑за спины сильный, хорошо поставленный голос.

– Армянский конечно, французский не уважаю, – ответил Владимир Иванович, выворачиваясь в кресле, чтобы увидеть, кто говорит. В дальнем темном углу за низким столиком сидел, подавшись вперед, пожилой мужчина с породистым лицом и мешками под глазами. Смотрел он недобро.

– Будет тебе армянский, – пообещал незнакомец, и в этом обещании слышалась угроза.

Мелкий мелко засмеялся, Седой нерешительно поддержал. Печенкин переводил удивленный взгляд с одного на другого и не удержался – засмеялся тоже: открыто, громко, раскатисто. Он долго не мог остановиться, и обитатели сумрачного кабинета уже не рады были, что развеселили званого гостя.

– Это генерал… – представил неизвестного Мелкий. – Специально сегодня из Москвы прилетел…

Владимир Иванович не расслышал фамилию генерала, но его сейчас интересовало другое, и он спросил:

– Какого числа прилетел?

– Сегодня, – сухо ответил генерал.

Печенкин вздохнул, резко поднялся, стуча голыми пятками по паркету, подошел к генералу и браво представился:

– Печенкин.

– Печкин, – ответил генерал.

– Где-то я уже слышал эту фамилию… – задумчиво проговорил Печенкин и обратился через плечо к Седому: – Нилыч…

– Не Нилыч, а Василий Нилович! – истерично закричал вдруг Седой. – Василий Нилович!

Печенкин не обиделся, но расстроился.

– Да ты чего, Нилыч? – спросил он. – Сам позвонил: «Приходи, выпьем коньячку», человек вот специально прилетел… сегодня… А сам кричишь…

– Вы, говорят, кино любите смотреть? – вмешался в перебранку генерал.

Владимир Иванович задумчиво склонил голову и ответил:

– Смотря какое…

– Ну, это тебе понравится, – усмешливо проговорил генерал и нажал на пульт стоящей рядом видеодвойки.

Изображение было черно-белым, мутным; чтобы лучше видеть, Печенкин подошел ближе. Там был хрустальный храм, а рядом с ним, у закрытых ворот, стояли трое, они разговаривали – кажется, спорили, – размахивали руками.

– А звук? – спросил Владимир Иванович.

– Звука нет, – ответил из‑за спины начальник УФСБ.

– Илюха! – обрадованно воскликнул Печенкин, узнав среди троих сына. – А рядом кто? Где-то я их видел… Кто они?

– Подельники, – мрачно ответил генерал.

– Черножопая и узкопленочный, – добавил Мелкий и засмеялся.

Илья бросил что-то за ворота храма и побежал, за ним поочередно выскочили еще двое.

– Куда это они? – поинтересовался Владимир Иванович.

– Не куда, а откуда. Они храм заминировали, – объяснил генерал.

– Какой храм?

– Тот самый… – ответил генерал.

– Хрустальный, – подсказал Седой.

– Хрустальный, – повторил генерал.

– Зачем? – вяло поинтересовался Печенкин.

Генерал пожал плечами:

– Следствие выяснит.

Экран погас.

– Конец фильма, – прокомментировал Седой.

Печенкин вздохнул, улыбнулся, поежился, потер ладони и обратился ко всем троим:

– Ну что, выпивать-то будем? А то у меня ноги замерзли…

– А ты какой размер обуви носишь? – неожиданно поинтересовался генерал.

– Сорок третий, а что?

Генерал положил на стол папку, а сверху свою руку и, глядя в глаза Печенкину, внимательно и серьезно объяснил:

– Здесь все необходимые документы: полетный сертификат и все такое прочее. В срочном порядке вы должны улететь со своим сыном… – Генерал помолчал и прибавил: –…к гребаной матери…

– Это вы серьезно или шутите? – искренне недоумевая, спросил Печенкин.

– Да куда уж шутить, завтра от этой шутки вся Россия содрогнется, – ответил генерал недовольно.

– Повтори, что сказал! – выкрикнул вдруг Владимир Иванович, ухватив генерала за лацканы пиджака и вытягивая к себе. Столик упал, документы рассыпались, телевизор свалился и разделился на пластмассовую коробку и электронную требуху. Генерал уперся руками в плечи Печенкину, пытаясь оторваться, но это ему не удавалось.

– Повтори! – яростно потребовал Владимир Иванович.

– Завтра… вся… Россия… – прохрипел генерал, почувствовав, видимо, что иначе Печенкин его не отпустит, но Владимир Иванович не отпускал и снова требовал:

– Повтори…

Налицо было непонимание: Печенкин требовал повторить другое, про мать, а генерал думал, что про Россию. Это не понимали и Седой с Мелким, они вцепились в локти Печенкину, пытаясь разорвать его мертвую хватку, каждый говоря о своем.

– Не Нилыч, а Василий Нилович, – напоминал Седой, а Мелкий жаловался:

– Телевизор раскокали, гляньте вон…

Но Печенкин не желал нечего слышать, кроме одного.

– Повтори! – требовал он снова и снова.

– Завтра… вся… Россия… – послушно хрипел генерал.

Печенкин мог его задушить.

– Повтори…

– Завтра… – Генералу не хватало воздуха, и тогда Мелкий пришел ему на помощь:

– Завтра вся Россия содрогнется!

– Завтра вся Россия содрогнется! – подключился и Седой.

Они топтались вчетвером по важным, видимо, бумагам и потрескивающим деталям телевизора, словно исполняли какой-то странный и страшный мужской танец.

– Завтра вся Россия содрогнется…

– Завтра вся Россия содрогнется…

– Завтра вся Россия содрогнется, – повторил и Печенкин и отпустил вдруг генерала. Тот повертел шеей, откашлялся, поправил пиджак и резко, профессионально ударил Владимира Ивановича в лицо. На подбородок и грудь Печенкина хлынула черная густая кровь. Он наклонился и подставил под нее сложенные лодочкой ладони.

Генерал еще раз поправил пиджак и обратился к Седому:

– У тебя какой размер ноги?

– Сорок первый, – с готовностью ответил Седой.

– А у тебя?

– Тридцать девятый. – Мелкий почему-то испугался.

Генерал махнул рукой, сел на пол и стал расшнуровывать ботинки.

Все те дни, когда Печенкин-отец безвылазно пропадал на своей работе, Печенкин-сын безвылазно пропадал на своем чердаке. Илье приносили туда еду – вкусную, полезную, разнообразную, но он отказывался, ограничиваясь дедушкиными сухарями и пепси-колой. После попытки самоубийства в молодом человеке проснулась яростная и веселая жажда жизни: он почти не спал и то читал вслух Ленина, то разучивал по дедушкиному песеннику и громко распевал революционные песни, то что-то писал и, смеясь, рвал написанное. Вообще он много смеялся, даже когда Ленина читал. Особенно Илью почему-то веселили слова вождя из работы «Социализм и религия»: «Мы требуем полного отделения церкви от государства, чтобы бороться с религиозным туманом чисто идейно и только идейным оружием, нашей прессой, нашим словом». Это место Илья перечитывал много раз и всегда заливисто хохотал.