Валерий Залотуха - Отец мой шахтер (сборник)

– А у меня бабка замуж собралась. С Коромысловым ихним. Захожу в комнату, а они стоят, обнимаются… Я ей говорю потом: «Ба, я вам на свадьбу презерватив подарю». А она – палкой меня по башке! Шишара – во!

Девушка наклонила свою курчавую голову и замерла в ожидании. И Ким вдруг прикоснулся к ее голове губами.

Анджела Дэвис подняла удивленные глаза.

– Хочешь, я скажу тебе десятый сталинский удар? – предложил Ким.

– Хочу, – торопливо кивнула Анджела Дэвис.

– Это… в октябре 1944 года – удары войск и Северного флота на Севере и в Заполярье. – Ким даже сам слегка растерялся: то никак не мог запомнить, а то вспомнил сразу…

– А я знаю, кто не дал хрустальный храм взорвать, – решительно объявила Анджела Дэвис.

– Кто?

– Товарищи новые коммунисты!

Они услышали голос Ильи и, хотя знали, что он появится здесь, в своем подполье, вздрогнули разом от неожиданности. Илья стоял внизу и смотрел на соратников вызывающе насмешливо.

– Танцуй! – приказала Анджела Дэвис, и они продолжили танец.

Насмешливость во взгляде Ильи сменилась озадаченностью.

– Пошли купаться, – предложил он, но танцующие старательно делали вид, что его не слышат.

– Поцелуй меня, – приказала шепотом Анджела Дэвис.

Ким сообразил, что это не по-настоящему, вытянул губы трубочкой, зажмурился и подался вперед, но дотянуться до лица девушки духу все равно не хватило. Он открыл глаза и наткнулся на сердитый взгляд Анджелы Дэвис.

Илья хмыкнул.

– У вас что, от страха крыша поехала? – спросил он, скидывая рубашку.

– Бум! Джи! Кия! – недовольно пробормотал Ким.

Анджела Дэвис забыла про партнера по танцу, повернулась к Илье и закричала:

– А знаешь, кто не дал хрустальный храм взорвать?

– Ну и кто же? – Илья стоял подбоченясь и смотрел очень насмешливо.

– Бог! – выпалила Анджела Дэвис.

Илья заливисто засмеялся:

– Я так и знал…

– Чего ржешь?! – оскорбленно завопила Анджела Дэвис.

Илья посерьезнел:

– В таком случае я – Бог. Это был муляж. Муляж, понимаете? Я и не собирался его взрывать. Коммунисты – не варвары. Но предупредить мы были должны. Я написал там: «НОК». А для вас это была проверка. Вы ее не выдержали, поэтому я объявляю вам выговор. Строгий выговор. А теперь пошли купаться, – закончил он и стал расстегивать джинсы.

– Печенкин! – выкрикнула вдруг Анджела Дэвис.

Похоже, Илья не ожидал это услышать.

– Илья Печенкин!!! – продолжила свою атаку мулатка. – Думаешь, не знаю? Да я это давно поняла! Печенкин ты, вот ты кто!

Родовая фамилия Ильи звучала в устах девушки как ругательство.

– Пошел к чёрту, Печенкин!

– Послушайте, товарищи… – робко и безуспешно пытался урезонить ее Илья.

Анджела Дэвис не унималась:

– Пошел к чёрту!

– Я исключаю вас из НОКа! – крикнул Илья.

– Пошел к чёрту со своим НОКом, – ответила на это Анджела Дэвис.

– Вы – не коммунисты!

– Пошел к чёрту со своими коммунистами!

Анджела Дэвис схватила Кима за руку и повлекла за собой к стоящему вдалеке горбатому «запорожцу».

Поддерживая штаны, Илья растерянно смотрел им вслед. «Запорожец» на удивление быстро завелся и скоро исчез.

– Параграф шесть, – задумчиво заговорил Илья. – Суровый для себя коммунист должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви и благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единой холодной страстью революционного дела…

Джинсы свалились на землю, он сковырнул с ног кроссовки, стянул трусы и, оставшись голым, пошел к воде, продолжая на ходу:

– Для него существует только одно утешение, одно удовлетворение – успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель – беспощадное разрушение.

Илья вошел в обжигающе холодную воду, нырнул и поплыл, крича:

– Стремясь хладнокровно и неустанно к этой цели… он должен быть всегда готов и сам погибнуть, и погубить… своими руками все, что мешает ее достижению!..

Как таинственное восточное божество, покойное и невозмутимое в собственной значимости, полупрозрачный, пронизанный кровеносными сосудами внутриутробный человек не раскрывал глаз и делал какие-то знаки то одной рукой, то другой: то ли звал, то ли отталкивал.

– Володька! – восхищенно прошептал Печенкин и с силой сжал Гелино колено. Геля не поморщилась, а улыбнулась. Они сидели рядышком на маленьком низком диванчике и смотрели в экран телевизора.

– А знаешь, что профессор сказал? Что он давно не видел такого здорового ребенка. – Геля, кажется, поглупела в своем счастье материнства.

– Ну, ясное дело, – согласился Печенкин.

– А сейчас самое главное, смотри, сейчас он пальчик в рот положит… Смотри! – И божество на экране действительно сунуло палец в розовый беззубый рот.

– Вот – видишь? Видишь? – счастливо вопрошала она, заглядывая в глаза своему любимому мужчине, отцу своего ребенка.

Печенкин зажмурился от счастья.

Видеоизображение кончилось – запись внутриутробной жизни длилась совсем недолго.

Владимир Иванович улегся на диван – подобрав под себя ноги и положив голову на колени Геле.

Она ласково смотрела на него и нежно гладила по волосам.

– Еще разик крутани, – шепотом попросил Печенкин.

– Тебе надо домой, – тихо напомнила Геля.

За окнами стояла темень. На часах было четыре.

– Ну еще ра-азик, – повторил он свою просьбу.

– Тебе надо домо-ой, – вновь напомнила она.

Печенкин резко сел, пригладил ладонью волосы и, глядя в темный экран, проговорил спокойно и убежденно:

– А я дома. Я – дома! И ты моя жена. А Володька – мой сын.

Геля нажала на кнопку пульта, и на экране вновь появился внутриутробный человек.

– Володька… Воло-одька… – обхватив руками голову, счастливо запел Печенкин. – Мы с тобой… Все не так будет, все по-другому – правильно! Обижать никого не буду, обманывать никого не буду. А ты с меня пример будешь брать. Мудрость простая, Володька, мудрость простая: «Сын честного человека всегда честен, а сын вора обязательно вор». – Владимир Иванович резко поднялся, сунул руки в карманы брюк, заходил взад-вперед по гостиной. – И никаких тебе Швейцарий! Здесь будешь учиться, в России! В Придонске… Университет откроем имени… имени Печенкина Владимира Ивановича! – Поймав на себе веселый взгляд Гели, Печенкин расхохотался: – Да я просто подумал: кто из придонцев самый-самый? Получается – я, – объяснил он и снова захохотал.

Где-то запищал мобильный. Владимир Иванович посмотрел на Гелю.

– Это твой секретный, – сказала она.

Печенкин порылся в кармане висящего на спинке стула пиджака и вытащил аппарат, номер которого был известен только самым близким.

– Я… Да… Понял… Да, понял, понял. Всё.

Геля глянула на него встревоженно. Владимир Иванович улыбнулся и виновато развел руками. Он надел пиджак и заговорил неожиданно громко:

– Ты представляешь, Уралов в Израиль уехал с отцом.

– Ты говорил, – напомнила Геля с улыбкой.

– Говорил? – удивился Печенкин, но тут же вспомнил еще: – Лема в свою Чечню уезжает. Я говорю: «Тебя же убьют там!» Знаешь, что он мне ответил? «Зато на Родине». Вот чечен!

– Ты говорил, – терпеливо напомнила Геля.

– Да, говорил, – согласился Владимир Иванович. – Я говорю: «С кем же я работать теперь буду?»

И вдруг он упал. Непонятно было, как это произошло. Геля даже не успела испугаться, потому что Печенкин уже стоял на ногах.

– Об ковер… – объяснил он.

Внутриутробный человек на телеэкране сунул в рот палец, будто озадачился последним обстоятельством.

– Ты меня не провожай, – попросил Владимир Иванович, направляясь к входной двери, но Геля уже поднялась.

И вдруг Печенкин снова упал – грузно, громко, нелепо.

– Володя! – испуганно вскрикнула Геля.

Но он уже поднялся.

– Ух ты, чего это я? – пробормотал Владимир Иванович, недоумевая, и вывалился в дверь.

К телеэкрану был прикреплен желтый листок, на котором было написано красным фломастером: «Володя, включи, пожалуйста».

Печенкин оторвал листок и включил телевизор. Шли новости. Он сменил несколько программ, прежде чем понял, что следует включить видеомагнитофон – кассета была уже вставлена. На экране возникла Галина Васильевна. Она улыбалась улыбкой теледиктора, но глаза были очень грустны. Печенкин опустился в кресло. Словно дождавшись этого, Галина Васильевна заговорила:

– Как далеко зашел прогресс! Можно видеть того, кого уже нет, и даже того, кого еще нет. Прогресс, прогресс… А если рак прогрессирует – это тоже прогресс? Не пугайся, Володя, я здорова! Я о другом…

У Галины Васильевны вдруг задрожали губы, она почти заплакала, но сдержалась, взяла себя в руки, улыбнулась и вновь заговорила – радостно, возвышенно: