Станислав Хабаров - Формула красоты
Ну, что, казалось, в этом плохого? Мы были одни, без присмотра на желанных парижских улицах. Вокруг кипела толпа, а мы потерянно бродили в ней, хотя прежде были так счастливы и горды в подобных обстоятельствах. Центр Парижа в этот вечер оказался оцепленным. Начиналось грандиозное действо праздника.
Мы были одни, как хотелось, мы любовались «Фонтаном Невинных», очаровательным в своей простоте. Вокруг шумела толпа, всасываясь в пространство боковых улиц, соседнюю Сен-Дени и окружающие вывернутый наизнанку Центр Помпиду с подземным городом троглодитов. Всё было чудесно, но мы бродили теперь, чувствуя себя брошенными собачонками, хотя до этого были счастливы и горды.
В центр Парижа в тот вечер пропускали только приглашенных. Мосты были подсвечены, прогулочные теплоходы одеты в декорации. На площади Конкорд соорудили гигантскую трибуну. В центре её стоял огромный макет старомодного приёмника, у подобных в войну слушали обращение генерала Де Голля к нации. Поздно вечером состоялся фейерверк и расцвеченные кораблики возили по Сене опять-таки избранных. Среди них были и наш шеф с Таисией и японской видеокамерой. А мы вернулись в отель и смотрели праздник по телевизору.
От поездки этой остались в памяти пятна герани, столики под огромной фигурой «Гамбринуса», воды «Фонтана Невинных», мимо которого мы ходили в КНЕС.
Местом нашего «заключения» была темноватая комната, в которой писались протоколы. В ней стояли сдвинутые столы, по которым «возил нас мордами» шеф. Он кричал, и мы не могли понять суть его недовольства?
– Это что вы здесь понаписали? – тряс он бумагами протокола.
Мы терялись в догадках, что он имел ввиду и спрашивали Таисию. Это был наш обычный технический протокол, каким заканчивались встречи: обязательный, скучный и точный. Потом внизу в большом представительском зале КНЕСа состоялась «коронация». Нас награждали. И странное дело, чествовали не участников проекта, а руководителей. Мы составляли как бы второй эшелон, необходимый, но не определяющий. Затем банкет и уставленный яствами стол с обслуживанием, и я, сам не пойму отчего, взял себе роль дополнительного официанта.
– Для шефа, – говорил я, заказывая питье, которое молниеносно поглощалось, и я подносил разные закуски и напитки, и всё разом опрокидывалось и проглатывалось, не прекращая разговора, не вызывая видимых изменений и потому казалось бессмысленным. Я заявил между делом французам, что, видимо, сменю амплуа. Пиар – сфера моя в будущем. Меня невнимательно слушали, видимо, считали – поживём-увидим. Зала опустела, и я отправился в гостиницу. Журчал каскадный «Фонтан Невинных», теснились пары вокруг, а я себе шествовал в гостиницу, в гостиничную пустоту, что с параджановским экраном напротив.
Прождав в одиночестве полчаса, я вернулся в КНЕС. В зале его было пусто, а у раздаточного стола наш шеф беседовал со следующим французским космонавтом Тонини.
И был ещё неприятный вечер, застрявший занозой в памяти. Хитросплетениями близлежащих улиц нас повели в маленький ресторанчик, и по дороге было неловко от того, что шеф, являясь центром внимания, говорил с нами избирательно. Дошли, уселись за длинный стол в узкой комнате, и начались привычные речи.
Сначала выступил Лабарт. Он приятно говорил о предстоящем продолжении, о том, что в следующие разы непременно приезжайте в Париж с жёнами… И я не выдержал и прошептал сидящему рядом Славке, что если шеф приедет со всеми женами, то ого-го-го, накладно выйдет устроителям. И странное дело, шеф или услышал или догадался, хотя не рядом сидел, а напротив, наискосок.
Затем выступил Вассо и, когда я попросил слова, он меня даже другом назвал. Я начал речь, «растекаясь мыслью по древу», об информации о полётах, о книге, что следовало написать. На Лабарт сказал о газетах: «Газета есть то, во что заворачивает селёдку жена, идя с базара». А я ему горячо возражал. Ещё представили нам закулисье проекта, и среди них рослую стажёрку, что оказывается была общей проектной помощницей.
На обратном пути поступила неожиданная шефова вводная – продолжить вечер в гостинице, в наших номерах. Об этом мне, с моим спотыкающимся французским пришлось договариваться отчего-то со стажёркой. Вперёд, в гостиницу отправили наших волонтёров – соорудить нечто из привезенного с собой. Затея эта была не из лучших. И вдруг разом всё расстроилось. Французы как бы наше предложение игнорировали. Расселись вмиг по машинам и укатили, и этим как бы нас кинули, как бы плюнули на меня. Такое случилось впервые.
Отъезд тоже получился необычным и запомнился. В аэропорту верная Таисия остановила поток к билетной стойке. Шефа не было в компьютере. И в результате рейс был задержан на час. Друзья наши медики, из Института Медико-биологических Проблем повели себя определённым образом. Без слов, оттесняя остальных, они прошли контроль, а мы, стоя за Таисией, как за плотиной, только наблюдали ситуацию со стороны. По делу им вдвоём следовало остаться и решать вопрос, но она пошла ва-банк и задержала рейс, заработав верные очки для себя. В конце концов всё благополучно закончилось, и улетели все.
Пятно седьмое
Перестроечный период стал инкубатором олигархов. Наш шеф стал олигархом масштаба предприятия, и то, что выбрался он из общей загородки, говорило о многом. Я и сам к этому руку приложил. Перешёл к нам тогда из соседнего отдела толстый, отёчный еврей. Он то ли с кем-то не сработался у себя, то ли причина в другом, не знаю, не стану врать, но так или иначе он оказался среди нас. Была у него нереализованной какая-то «великая» идея и ряд эффектных практических дел. Но шеф от него отмахивался: возможно, время его ещё не пришло. И тут я выступил в роли толкача.
Дождавшись удобного случая (а я заработал право на шефово внимание), я убедил его. «Пришло время, – говорил я шефу, – и дело стоящее и место для офиса есть». А дальше пошло-поехало.
В Мытищах, в филиале Инженерно-строительного института работал евреев сын и были иные возможности: пустующий этаж учебного корпуса и люди незанятые. Сделали ремонт. Шефов авантюризм вдруг стал востребованным и понеслось. Пошли в ход наработанные нестандартные приёмы и договорённости и дружеские отношения. Ненасытность шефовой неустроенности и невостребованности слились разом, породив чудовищную активность. Что до этого ограничивалось, разом двинулось в рост. Я был близок шефу ещё тогда, но соблюдал дистанцию, ведь только стоит шефа впустить и вскоре он и на твоей кухне начнёт босыми пальцами шевелить. Наша фирма – заслуженная, космическая, создавшая невесть что, то, что до этого было только в воображении. Но вся эта техника была лишь только реквизитом для шефа. Он просто действовал в отрыве от всего и временами со стороны напоминал постановщика театра абсурда, волшебника изумрудного города, принимавшего разные облики: то воскресшего Распутина, то авантюриста Лысенко и сулил благо всем из космоса.
Производство, космическая продукция с необыкновенными свойствами. А вокруг крутился-вертелся вспомогательный персонал, люди разные – энтузиасты, что верили, и просто обманщики и ещё больше из породы «подай-поднеси». Но на тех, кто лоялен был и его восхвалял, шеф смотрел снисходительно.
Перестройка встряхнула старый тюфяк, и кому совсем в жизни не светило, вдруг оказались наверху. Внезапно это коснулось и нас. Гардеробщица бывшая по способностям и умением входная билетёрша-Таисия училась управлять государством.
Заработал вновь созданный НИЦ – Научно-исследовательский центр, по своей сути маленький Диснейленд, что гротеском своим поражал даже бывалых руководителей. Плакаты-графики с перспективой на десятки лет, с цифрами конкретного дохода. Польза эта тешила. А шеф работал легко и просто и со стороны не разобрать: работает или развлекается? Наступил его звёздный час, и лишь мелкие детали говорили о том, что активный и неконтролируемый он обращался порой из Гудвина в Урфина Джюса Ужасного.
В устоявшемся мире всё сбалансировано, всему есть противовесы. Но достаточно встряски и картина меняется. Не раз в истории возникали эпидемии, крысы наводняли города, неудачный художник Шикльгрубер превращался в Гитлера, а невидный профессор Хасбулатов в политика, вертевшего гигантской страной. Впрочем, всем им присущи задатки героического. Но вокруг простирались пласты сдержанности и скромности, на фоне которых только наглость позволяла рвануться вперёд. Смелость тоже ведь выглядит вызывающей на фоне порядка и тишины.
Огромный, безвкусно оформленный кабинет шефа напоминал теперь временами то гимнастический зал со встроенной, скрытой в стенном шкафу шведской стенкой, то импровизированную харчевню, куда он и его новая команда забегали между дел наскоро перекусить, не переставая обсуждать сделанное. Вскоре, впрочем, была устроена и специальная закусочная («для иностранных делегаций») с окном раздачи, длинным деревянным столом и лавками «a la russe», с самоваром в углу, деревянными ложками и остальной дребеденью, выражающей по мнению оформителей русский стиль. И каждодневное кормление верхушки в этом заведении «сугубо для иностранцев» стало ритуально обязательным.
