Анатолий Мерзлов - России ивовая ржавь (сборник)
В членах экипажа у него, капитана «СЕСИЛИИ», один матрос – очень важный персонаж. Без него уж совсем не появилась бы на свет наша показательная история. С ним они успели обкатать яхту – пересекли туда и назад Атлантику; сходили на Кубу, проверили мореходные качества элегантного с виду плавсредства. На обратном пути попали в приличный шторм, дрейфовали без парусов – пообтрепались и вот, удовлетворенные путешествием, достаточно оценив ходовые качества яхты, бросили якорь в пределах близкой видимости одного из красивейших мест на всем побережье. Несколько потускневшая в переходах, после ряда авралов, яхта приобрела достойный вид.
В матросах человек по прозвищу Пятница, думающий и далеко не глупый индивид, в большей степени доморощенный философ, но типаж, совершенно не приспособленный к нынешней неустоявшейся жизни. Он имел множество красивых умственных задумок, так и не ставших воплощенными в жизнь теориями. До самостоятельного внедрения в реальность любой из них могло дойти лишь при наличии волевого толчка. Вовсе не лентяй, но если услышать заключение прагматика: назаменимый Второй номер. Пятницей его прозвали еще в то далекое от нынешнего школьное время. Тогда он таскал своему Первому номеру портфель, случалось, прикрывал от оплошностей юности. Потом они расстались. В период становления личности, определяющей будущность биографии, даже во время вспыхнувших политических катаклизмов, он оставался на месте: жил тихо, осторожно философствовал – наверное, о чем-то мечтал. Тристан успел окончить мореходку, дошел в морской иерархии до второго помощника капитана. Во время кардинальных политических перемен, подстегнутый открывшимися большими возможностями, флот покинул. Тристан занялся бизнесом. Удалось мно-огое! Без криминала – на одном напоре. Тристан поднялся на палубу, надел мичманку. В полукабельтове, отвесно в голубизну воды уходили необыкновенные изваяния скал. Густо заросшие хитросплетением субтропической зелени, преломленные водной гладью, они дробились на отвесные пирамиды. Под основным монолитом одной из них, в ее монументальной тени, затаилась игрушечная песчаная отмель. Бриз с периодичностью размеренного волнения накатывал на ее живую поверхность игрушечные волны. Тристан обласкал глазами склоны и не нашел никакой возможности, откуда бы мог туда, со стороны берега проникнуть человек.
Пятница после аврала спустился в прохладу кубрика, но через полчаса всклокоченная голова его появилась над комингсом люка.
– Мастер, когда прикажешь готовить лодку?
– Отдыхай, раньше восемнадцати жара не спадет. Что, тоже в поджилках судорога?
– Скажешь, почитай восемь месяцев не был дома.
«Сколько же я отсутствовал?» – задумался Тристан.
– Каково мне? Прямо жжет: как Сесилия изменилась вживую?
– За-абегали ее глазки при твоем первом появлении в полном морском параде у нас во дворе, – потянулся томно Пятница.
– «Твой друг, уж, не тот, что был вчера»… Двадцать лет другая жизнь: у меня – у нее. Скромна, говоришь, как прежде?!
– Полным аскетом я бы ее не назвал – были отношения… с очень влиятельным человеком – довольно долго. В самый пик большого дележа помер – сердчишко не выдержало. Говорят, правильный был. Если бы не этот чрезвычайный факт, кто его знает? Возможно, в Лос-Анжелесе, где обосновалась большая масса наших успешных земляков, искали бы мы твою пассию. Не «гудела», но устраивала свою жизнь без тебя. Что взыграло в тебе через много лет?
– Дурик, разве не помнишь, она моя первая любовь. Я пережил ее первое увлечение.
– Что ты мне рассказываешь? Помню все до последней записочки. Не ты ли передавал их через меня?!
Пятница подтянулся на руках, вылез из внутреннего проема, попытался устроиться на узкой балясине трапа.
– Жарит, однако, сегодня. Давай окунемся?
Не раздумывая, он тут же начал снимать шорты.
– Ты, давай, недалеко, – сразу среагировал Тристан, – хочу сплавать на во-он тот миленький пятачок, размагничусь чистотой.
Пятница, рисуясь бицепсами, спустился за борт по кормовому трапчику без особого эффекта. Тристан мельком сфокусировал его ладную фигуру, шлепнул ладошкой по своему наметившемуся брюшку и с высоты форштевня тяжело вошел в воду головой вперед. Вода мгновением сотворила чудо: сняла засевшее в теле напряжение, из головы ушли тревожные мысли. После нескольких взмахов кролем – перешел на размеренный брасс. Мягко, по-крокодильи, выполз на нежную поверхность песчаной отмели. В сторону от него кособоко смешно шуганули, пуча стекляшки-глаза, потревоженные крабы.
С яхты монолит скалы не казался таким устрашающим – здесь он коварно завис над тобой, готовый скатиться, не минуя тебя, в пучину моря. Большую часть отвесной стены украшала аппликация из буйного папоротника. На открывшейся залысине он разглядел надпись. Истертая временем, она все же сохранила оригинал: Мерико+Вахто=любовь, 19..г.
Тристану стало обидно до слез:
«И здесь он явно не пионер».
Он вспомнил Сесилию, представил сегодняшнюю встречу. Сердце при воспоминании о ней всегда ускорялось от живого ощущения ее близости. В школьное время за партой она не сторонилась его, дворового пацана, не всегда прилично и чисто одетого. Он до сих пор помнил ее особый запах – это был запах ее дома. Тристан думал, что так может пахнуть только живущий среди цветущих растений. Во время раннего цветения, в марте, он захотел дополнить букет ее ароматов: он украдкой положил ей в парту пушистую веточку мимозы. Она с укоризной посмотрела на него: «Я не люблю мимозы…».
А вслух произнесла:
– Мои цветы – лилии.
Испугавшись разоблачения, он в страхе недоуменно пожал плечами.
Она была участлива с ним, всегда приветлива, но часто молчалива.
С чего началось – Тристан сомневался, он очень давно носил прозвище Робинзон. Может быть, с тех пор, как опрометчиво высказался в своем школьном сочинении на вольную тему, в чрезмерных эмоциях, о мужестве Робинзона Крузо. Главное – Сесилия, в отличие от большинства (иногда прозвище превращалось в оскорбительный фарс) звала его только по имени, чем дополняла особый статус в их однобокой особенности.
На яхте глухо брякнула рында.
Тристан незлобно отмахнулся.
Солнце медленно смещалось в сторону от знойной позиции – оно осветило темные закоулки прибежища. Вода сочилась искрящимися слезами, стекая по папоротникам, вцепившихся в отвесные стены со страстностью скорпионов.
– Как, должно быть, хорошо здесь вдвоем. Прощайте, Мерико и Вахто, – это ваше место.
Тристан вздрогнул от прикосновения к поручням трапа – он не заметил, как доплыл.
– Мастер, ты какой-то смурной сегодня. Я под тентом накрою, ага? У нас суп «Рататуй» с греческими оливками. В маслинке крошка рыбки. Наша рыбка не получилась: донка зацепилась – бычок, паразит, увел приманку под булыжник. Пообедаем – сгоняю на дно.
Тристан безразлично кивнул.
– Не печалься, будет она вся твоя с потрохами, – шепнул Пятница доверительно, брякнув по столу алюминиевыми мисками, – возвращаемся в реальность, ау…
Тристан неожиданно для себя взорвался:
– Просил тебя не опошлять мои чувства?!
– За одно имя на борту такой ласточки, как твоя яхта, не одна угандийская принцесса отдаст свой субпродукт, именуемый сердцем, любая разумная баба – твоя навек.
– Откуда у тебя столько цинизма к женщинам?! – успокаиваясь его добродушным видом, смягчился Тристан.
– Прости, мастер – это врожденный порок. Помнишь нашу комнатку, в какой тесноте мы жили с матерью? В этой комнатке у меня пап перебывало штук… напрягаться надо. Постельные сцены вот в эти уши с пятилетнего возраста засевались, а к пятнадцати вызреть вот в этом самом мозжечке, – он выразительно ткнул себя в темечко, – если подлянку мужикам гнала собственная мать, чего можно было ждать от других? Хорошие мужики проскакивали, кажется, влюблялись. Кидала их всех интеллигентно. Натешится и бросит. Взрослые «сопли» видел не раз.
Красотой брала да развращенностью. Откуда, понимаешь теперь, моя философия? С малых лет познал взрослые противоречия.
– Окстись, Пятница… Ольга Петровна – твоя мама?!
– Хотел бы я для согласия с тобой не понимать высоких категорий с прослабленными местами, мой мастер.
– Сесилия другая!
– Давай супец похлебаем, что-то запершило в горле. Ничего особенного – такая же, как все.
Мгновенная ярость проснулась в Тристане: он неуправляемо вскочил и сжал на шее Пятницы шнурок медальона. Образок впечатался в побагровевшую кожу.
– Придушу болтуна за необоснованные обвинения.
– И задушишь – мир не перевернется, – прохрипел тот задыхаясь, – отпусти, с такелажем одному не сладить… Жена твоя бывшая – тому не лучшее дополнение? И дочь, глядя на нее, примет определенное правило: «Бери от жизни все, пока берется»… Ты в морях совсем оторвался от действительности. Тебя, романтика, принимаю только я, потому что сам из того же измерения. К примеру, о заскорузлости кавказцев… Молодые грузинки, те, которых ты наблюдал и восхищался, мужиков нравственностью подкупают теперь? Юбчонки до беспредела, обтяжки всякие, изощренности, одна мысль – самца в тебе разбудить. Гражданский брак – по сути разрешенное блядство. Отпусти руки и угомонись. Просто возьми Сессилию как самку – за красивое имя, за формы или, там за томный взгляд, утешься призрачной победой и оставь другим.
