Татьяна Булатова - Счастливо оставаться! (сборник)
– Ма-ама, – наконец-то завопил он. – Ма-а-амочка!
Оля решила не дожидаться появления Ираиды и стремглав бросилась в сторону калитки, понимая, что в этот раз мать точно выполнит свое обещание. Улица была заманчиво пустынна, дорога свободна, а там – будь что будет.
Ноги сами вынесли девочку к убежищу – впереди замаячил бабушкин дом. Ольга остановилась, перевела дух и медленно двинулась в его сторону. Калитка была открыта, во дворе – пусто, только на скамеечке, врытой дедом, опустив голову, сидела женщина. Оля смело направилась в ее сторону – это была Марья Косых. Та, поправив платок, положила скрюченные артритом руки на колени и приветливо спросила:
– Пришла? Давно тебя жду…
Девочка остановилась, не решаясь пройти мимо поселковой, как она думала, ведьмы.
– Вчера ждала, – устало проговорила Марья Косых. – Что-то, думаю, девочка моя не идет…
От вкрадчивого голоса старухи по Ольгиному телу побежали мурашки.
– Ну… что встала? Иди. Не бойся. Садись вот.
Марья подвинулась, но Оля не стронулась с места. Старуха жестом обозначила той освободившееся место на скамейке. Призывно похлопала по теплому дереву рукой и строго сказала:
– Садись.
Ольга послушно присела рядом, не поворачивая головы в сторону собеседницы.
– Чего не смотришь? – проскрипела Косых. – Боишься?
Девочка опустила голову.
– Дед твой помер… Знаешь?
Ольга, насупившись, кивнула.
– Меченый он был… И ты вот меченая, – в никуда произнесла Марья и натужно вздохнула. – Пойдем, что ли, уже?
Оля послушно встала и, словно заговоренная, как автомат начала подниматься по крылечку. Марья Косых заковыляла следом, бормоча что-то себе под нос:
– Изо тела, изо бела, земля к земле, вода к воде…
Чуткое Олино ухо схватило «вода к воде», и она мысленно добавила: «У тебя на бороде».
– На бороде, говоришь, – захихикала Косых и плотно закрыла за собой дверь. – У кого, может, и на бороде, а у кого…
В полумраке комнаты подрагивал огонек лампадки, освещая неровным светом застывшее лицо покойника. Сидящие у гроба Полина Михайловна и Степан как по команде повернули головы и практически одновременно воскликнули:
– Ты сюда зачем?
Ольга остановилась как вкопанная и, молча, не отводя взгляда, уставилась на деда. В гробу покоилась огромная Зямина голова с непослушными даже теперь седыми кудрями. Лоб поблескивал, словно лакированный, широкий прежде нос заострился и приобрел какую-то восковую ноздреватость. Лиловая родинка на правой ноздре стала землистой, отчего казалось, что на носу у деда большая дыра, а губы вытянулись в две местами склеенные серые ниточки, и рот поэтому выглядел кривым. У дедова лица было скорбно-удивленное выражение: «Что со мной?»
Степан было приподнялся навстречу дочери, но тут же был водворен на место строгим взглядом бабки Косых.
– Что, дочка, узнала? – ехидно спросила девочку старуха, склонившись к самому ее уху.
Ольга молчала. Та тихонько подтолкнула ее к гробу:
– Давай, дочка, подойди, поздоровайся с дедком. Подойди – не бойся.
Степан подвинулся и взглядом показал дочери на соседний стул: «Садись, мол, рядом». Марья Косых устрашающе сверкнула глазами.
– К гробу, доченька, подойди. Вот тут, у ног встань. За ножки дедовы подержись.
Ольгины руки прилипли к телу, а язык – к небу.
– Что стоишь, дуреха? Положи руки-то…
Марья ласково кошачьим движением взяла Олю под локотки, отчего ее руки естественным движением легли на Зямины ботинки. Их носки смотрели в разные стороны, но девочка их сжала с такой силой, что они заняли правильное положение, устремившись вверх, к самому потолку. Оля чуть ослабила хватку, и носки ботинок автоматически разъехались в сторону. Девочка осталась недовольна беспорядком в гробу, шмыгнула носом и снова их с силой соединила.
– Не суетись, – прошипела за спиной Марья, – не тревожь деда.
Оля послушно убрала руки и вопросительно посмотрела на старуху: «Чего дальше?» Косых словно читала девичьи мысли и строго ответила:
– Не торопись, девка.
– Э-э-это… – протянул Степан, – ты, теть Маш, на девчонку-то не дави. Пусть вот со мной рядом сядет. Не видишь, что ли, боится она. Страшно.
Косых презрительно сжала губы и ворчливо произнесла:
– Страшно, Степушка, с такой отметиной на лице жить. Иди-ка ты лучше дверь пока запри, чтоб не мешали мне.
– Это еще зачем? – удивился Звягин. – Что-то я, теть Маш, про такой обычай не слышал: похороны – они ведь, как свадьба. Кто пришел, тот и вошел, а ты – «дверь запри»…
– Не мешал бы ты мне, парень, потом спасибо скажешь. А ты, Поля, святой воды принеси и чистое полотенце.
– Ма-а-ать, – возмутился Степан, – вы чего тут удумали?
Полина Михайловна, не отводя взгляда от лица мужа, устало сказала:
– Делай, Степа, как теть Маша говорит. Не до вас мне… Посмотреть дайте…
Ольга в растерянности переводила взгляд с одного на другого, на третьего и ничего не понимала. Устала стоять, присела на стул и громко зевнула.
– Видал?! – налетела старуха Косых на Степана. – Боится она? Ниче твоя девка не боится: ни бога, ни черта!
«Боюсь маму», – подумала девочка и с наслаждением вытянула ноги, задев стоящий под гробом эмалированный таз с густо разведенной марганцовкой.
– Осторожно, – шикнула на внучку Полина. – Опрокинешь!
Ольга смущенно подобрала ноги. На деда старалась не смотреть, все больше по сторонам. Не было ничего интересного – один задрапированный белой простынею сервант.
Девочка всегда любила рассматривать стоящие в нем старинные фарфоровые фигурки: девушка в капоре (солонка) и мужчина в цилиндре (перечница). Еще была чудо-масленка – пучок фарфоровой редиски. Ее Полина Михайловна никогда не выставляла на стол, ссылаясь на художественную ценность и преклонный возраст. На самом деле старшие Звягины хранили в ней деньги. Семейную тайну Ольге выдал дед, взяв с нее честное слово молчать. Она и молчала.
На людях девочка Зиновия Петровича стеснялась. Особенно этой дурацкой на полноса лиловой родинки, поэтому, завидев деда, всегда направлялась в другую сторону якобы по неожиданно возникшему делу. Звягин легко разгадывал Ольгину хитрость, поэтому менял направление и выбирал другую дорогу. Зато дома внучку с рук, пока была маленькая, не спускал и всегда держал свое отражение на расстоянии вытянутой руки.
Как сердилась младшая Звягина на деда за то, что приехал к ней в больницу, где она провела чуть ли не месяц из-за того, что наступила на ржавый гвоздь и до последнего скрывала от матери распухшую в ступне ногу. Тогда первой забила тревогу Полина – заподозрив, что у внучки температура, неосторожно спросила:
– Что у тебя болит, Олюшка?
Продал, как всегда, Вовка:
– Нога у нее, баба, болит…
Увидев эту злополучную ногу, Полина, никого не спрашивая, договорилась со школьным «уазиком» и сама, не спросив ни сына, ни невестку, отвезла Ольгу в районный центр.
Когда опасность миновала, приехал Зиновий Петрович. Вся палата, так думала Ольга, теперь таращилась на это мерзкое пятно с удвоенным старанием: два урода на одной койке. А дед, как нарочно, раскладывал, не торопясь, в тумбочке свежее белье, пакеты с печеньем. А потом развернул шоколадную конфету и зачем-то разрезал ее на мелкие кусочки своим знаменитым перочинным ножиком. Нарезал и пропахшими папиросами двумя пальцами протянул к ее рту. Оля тогда чуть не расплакалась и сердито отвернулась от деда…
Еще вспомнилось. Опять же в связи с изменившим свой облик сервантом. Там за стеклом стоял рюмочный набор с графином. Набор как набор, если не считать, что каждый предмет в нем являл собой расписную рыбу с золотыми губами и короной на голове. Царь-рыба – графин и рюмки-рыбки. Они отражались в зеркале, а потому казалось, что в зеркальных водах плещется волшебная стая рыб. Зиновий Звягин с почтением кланялся большой рыбине, бережно вытягивал пробку-корону и наливал себе беленькой, а внучке капал на самое дно сладкого кагору.
– Полине не говори, – предупреждал он Ольгу и двигал мелкую рыбешку по столу. Заговорщицки чокались: «За встречу!» – и обнявшись, замирали от счастья.
– Ты на мой нос не смотри, – успокаивал девочку дед. – Это меня птица счастья клюнула…
Ольга не верила: «Меня же, мол, не клевала…»
– А я вот умру, и тебя клюнет… Счастье мое к тебе перейдет.
Дед вот умер. Счастьем и не пахло. Оплывшим воском пахнет, чем-то сладким немного. Дома – Ираида, Вовка, Трифон. В гробу – дед.
– Иди, Степан. Встречай Ирку, – недовольно заклекотала Марья. – Не видишь, что ли?
Звягин уже и сам видел направляющуюся к калитке жену в черной косынке. Занервничал, раздумывая, встать или не встать.
– Иди! – прикрикнула на него старуха и засеменила к двери. – Иди.
Степан встал, с грохотом отодвинул стул и направился к выходу. Марья проворно распахнула дверь и, кривляясь, поклонилась Звягину в пояс. Тот не успел еще миновать сени, как старуха хлопнула дверью и задвинула щеколду.
