Григорий Ряжский - Портмоне из элефанта (сборник)
– Ты что, совсем сдурел, брательник? – Леха все же услышал братов вопрос. – Может, ее в дом еще забрать, пожить?.. Свинью! – Он глянул на отца. – Не, ну правда, Иванушка-дурачок, натуральный…
– Да ладно, чего там… – примирительно сказал Минька и зевнул. – Праздник завтра все ж. Спать давайте…
Ночью Ванька, убедившись, что все спят, выбрался из-под одеяла и неслышно, босиком, прошмыгнул в сени. Дохлый не спал. Он стоял, покачиваясь на своих худеньких конечностях, с открытыми глазами, совершенно не похожий на тех аппетитных животных, что рисуют в кулинарных книгах в разделе «Молочный поросенок», и молча смотрел на Ваньку. Ванька протянул руку и погладил его по мордочке.
– Как ты тут, Д-д-дохлик?
Поросенок обнюхал Ванькину руку и лизнул ее по-собачьи. Язык у него был теплый и мокрый, но сам он слегка подрагивал, мелко-мелко. Ванька обернул его в тряпку, прижал к груди и шепнул в оттопыренное хрящистое ухо:
– Т-т-только тихо, Д-д-дохлик…
Дохлик как будто понял и послушно закрыл глаза. Ванька так же неслышно проскользнул в избу, добрался в темноте до кровати и забрался под одеяло. Дохлика он пристроил рядом и подоткнул одеяло ему под бок…
Утром, спозаранку, задолго еще до того, как Силкины начали просыпаться, Дохлик деликатно крякнул в Ванькину подмышку, обозначая необходимость собственного возврата в исходное состояние – туда, к керосину и бочке с салом.
Прочный союз между ними с этого дня был скреплен общей тайной – тайной, получившейся между свиньей и человеком.
На другой день закуток был готов, сено благополучно украдено, и Дохлик получил постоянную прописку в амбаре. У братьев были каникулы. Леха с утра до вечера гонял где-то с поселковыми парнями, по вечерам же они уматывали в район, на дискотеку, куда съезжались все окрестные девки. Домой Леха заявлялся поздно, а порой – под утро, частенько поддатым. Минька к вопросу относился с пониманием – не сильно одобрял, но и не осуждал. Мать не одобряла совсем, но по привычке помалкивала, предоставляя мужикам разбираться с этим самим.
– Ему служить скоро, – говорил матери Минька, – в армию. Пусть отдохнет перед ней как надо, по-человечески. Наследник все ж, и солдат опять же будет.
Ванька почему-то в аспекте наследства отцом не рассматривался даже в случайном разговоре, просто не всплывал вовремя в Минькиной памяти. Сам же несостоявшийся наследник в это время конопатил амбар, третий день забивая меж бревен пеньку, которую испросил у Миньки для утепления Дохликового там проживания.
– И тебе это надо? – искренне не понимал такого сыновьего рвения отец, выдавая Ваньке пеньку. – Он тебе чего, родной, что ли, Дохлый-то? Куры, вон, всю зиму живы-здоровы, и этот никуда не денется. У него хоть и слоя нет еще, зато щетина – никакой холод не пробьет, и волос скоро пойдет сильный. Если не сдохнет, конечно…
Чтобы новый и единственный друг его не сдох, Ванька взял еще пеньки, уже без отцова спроса, и прошел меж бревен по новой, дополнительным слоем, для пущей надежности.
Ежедневно по утрам, перед школой, Ванька забегал в амбар, посмотреть, как там Дохлик, и, если надо, разбудить друга. Дохлик в это время никогда не спал и, казалось, ждал Ваньку с самого ранья. Как только Ванька появлялся в проеме амбарных дверей, Дохлик бросал все свои звериные дела, вытаскивал длинное рыльце из перемешанной с навозом слежавшейся подстилки и радостно бросался мальчику навстречу. Сначала он лизал Ванькину руку, похрюкивая от восторга, потому что знал – это рука друга, она его гладит и щекочет, а значит – любит и угостит чем-нибудь особым – не размоченными отрубями и картошной толкушкой, а совсем наоборот – кусочком печенья, пряника или вовсе – рафинада.
– Й-й-йешь, Дохлик, ешь, м-м-милень-нь-нь-кий… – говорил Ванька поросенку и, с опаской оглядываясь на дверь, щекотал зверя за ухом.
Вечером, после уроков, выходя по нужде, где конечным пунктом маршрута служила дощатая будка на краю двора, еще до того, как мать запирала амбар на висячий замок, Ванька обязательно навещал друга и немножко с ним разговаривал.
Постепенно Дохлик стал единственным его собеседником, с которым он не стеснялся своего заикания. Иногда Ванька забывался, рассказывая другу что-нибудь интересное, и приходил домой, основательно промерзнув.
– Ты чего там, Иванушка, обосрался, что ли? – спросил его как-то Леха, когда он вышел до ветра, а вернулся минут через сорок.
Ванька не ответил и быстро прошмыгнул к себе за занавеску. Дело между тем шло к весне…
К апрелю Дохлик превратился в молодого хряка-полугодка, красавца пятнистой масти с необычным фиолетовым поливом под брюхом и крепкими пружинистыми ножками. Рыло его укоротилось, пятак надулся и округлился, серо-мышиный окрас растащился по краям, а его место занял густо-розовый, с маленькими рыжеватыми подпалинками.
– Это у него родимые п-п-пятна выступают, – сказал как-то Ванька матери непривычно длинную для себя фразу и к своему удивлению обнаружил, что заикнулся на ней лишь единожды.
– Угу… – равнодушно ответила мать, продолжая выгребать из свиного закутка Дохликов навоз. – И пусть себе выступают. Лишь бы вес набирал как положено…
Он и набирал… К концу лета с Ванькиной помощью годовалый Дохлик вымахал в десятипудового зверя с добродушной мордой на огромной умной голове и пронзительными глазами цвета распустившейся махровой сирени, не той, белой, что росла у них по краю огорода, а настоящей, сиреневой, с темно-бордовым ободком. Перед началом каникул Ванька забежал в школьную библиотеку взять какую-нибудь книгу по растениям, по питательным растениям и полезным травам. Книги такой не оказалось, тогда он тайком смотался в райцентр и записался там. Книжка, которую он привез оттуда, называлась «Атлас растительного мира средней полосы Российской Федерации». После завтрака, когда Силкины разбредались кто куда: отец – на сезонную халтуру, брат Леха – в город, торговать сигаретами на оптовом рынке, левыми, без лицензии, а мать – суетиться по дому, Ванька брал заветную книгу и, крадучись по выработанной за долгие месяцы привычке, пробирался в амбар, к Дохлику – зачитывать вслух избранные места по полезной для живого организма витаминной флоре. Дохлик был слушателем внимательным и благодарным. Обычно он приваливался спиной к самому удобному для него углу, который был по строительному недосмотру немного тупее других трех, там, где сходились самые толстые бревна торцевой и продольной амбарных стен. Затем он вытаскивал вперед задние ноги, обеспечивая себе наикомфортнейшее размещение тыльной части окороков, и терся головой о стену в предвкушении доброго слова.
– А вот ты знаешь, например, как возникло русское название «зверобой»? – спросил как-то Ванька Дохлика после того, как рассказал ему о витаминном наполнении брюквы, пастушьей сумки и мятлицы. Он опустил глаза в атлас и прочел: – «Давно замечено, что от зверобоя могут заболеть домашние животные, причем болеют только животные бело-пятнистые или белые». – Мальчик тревожно посмотрел на Дохлика, исследуя его на цвет, и по результату исследования довольно произнес: – Ты у нас хоть и пятнистый, зато не белый. Это хорошо!.. «Чаще всего страдают лошади и овцы…» – теперь Ванька радостно улыбнулся и снова сообщил кабану приятную новость: – Ты у нас не лошадь и, тем более, не овца. Это тоже отлично, Дохлик.
Дохлик удовлетворенно хрюкнул и интенсивно почесал голову о бревно. Ванька продолжил чтение:
– «…заболевание проявляется в форме острого воспаления белых участков кожи, на этих местах возможен сильный зуд, отеки и язвы…»
Он отложил книгу, открыл дверку в свиной закуток и приблизился к Дохлику. Тот продолжал спокойно вкушать научные познания, привалившись к стене.
– Ну-ка… – Обеими руками Ванька обхватил Дохликову голову и развернул к себе щекой, той самой, что терлась о бревно. Следов язв, как и отека, он не обнаружил.
Ванька вернулся на место, вытер унавоженные ноги о наклонный куриный шест и выдал очередную порцию знаний:
– «Содержащийся в траве зверобоя пигмент гиперицин делает особо чувствительными к солнечному свету непигментированные участки кожи…» Ну, здесь у нас порядок, – он на полном серьезе кивнул в сторону маленького прямоугольного амбарного оконца. – Я имею в виду – с солнечным светом, с этим точно не обгорим…
Дохлик снова согласно хрюкнул и, потеряв равновесие, завалился на бок. Ванька захохотал:
– Ну ты неуклюжий, Дохлик. А помнишь, как мы тебя в одеялке привезли, вот таку-у-усенького. – Он свел большие пальцы рук и до отказа раздвинул указательные…
Внезапно Ванька замер на месте с открытым ртом – на том самом месте, где сложилось это длинное «у-у-у-у». Он вдруг отчетливо осознал, что за все это время ни разу не заикнулся. И «у-у-у-у» это было не заикательным, а его собственным, по желанию. Он закрыл глаза и постарался мысленно воспроизвести весь последний час, что он пробыл здесь, в амбаре, с Дохликом. Нет, точно! Ни разу! Ни разу!! Ни разу вообще!!!
