Юлий Крелин - Любовь. Бл***тво. Любовь
Взяла парня на понт.
Операция прошла благополучно. Конечно, подтвердилось, что никакой внематочной там и не пахло. Кисту он удалил и, задурив голову помощнику, начинающему хирургу, сумел перевязать трубы, так, что он и не распознал это полупротивоправное действие. Вера через несколько дней выписалась… и исчезла. Сколько он ей не звонил, телефон молчал.
В конце концов, завершилась и диссертация. Спустя год после её окончания, Ефим обрёл степень кандидата наук, а с ней и долгожданное повышение зарплаты.
А через несколько лет… Телефонный звонок:
«Ефим, привет. Это Вера говорит». «Господи! Откуда ты? Куда ты пропала? Я тебе звонил после… И нет нигде». «Так уж я тебе нужна? У тебя же всё благополучно. И диссертацию защитил. Ты всё помнишь, Ефим?» «Ну. А что ты имеешь в виду?» «Фима, я вышла замуж». У Ефима в груди что-то ёкнуло. «Поздравляю. Рад за тебя. И кто ж твой избранник?» «Твой относительный коллега. Врач. Судебно-медицинский эксперт. Не в этом дело. Фима, я беременна». «Этого не может быть! А были ещё эпизоды без беременности?» «Мой муж хочет тебе задать пару вопросов». «Но мы ж…»«Передаю ему трубку».
Избранник Веры говорил чётко. Вопросы ставил по всем правилам судебно-медицинской экспертизы. Уточнял технику операции. Просил выслать ему выписку из истории болезни с протоколом операции. Ефим рассказал ему всю операцию, в том числе и то, что в протоколе не было.
А может, он записывал на магнитофон всё, что Ефим рассказывал, и это станет…
Беременности, правда, не оказалось и на этот раз. Как, в какую сторону всё это можно повернуть? И кому что в этой ситуации надо? Кто какую цель преследует? Что, главное ли желание Веры выйти замуж, желание ли мужа её иметь ребёнка, или, может, вообще, мстительные эмоции подруги юности суровой?
«Алексей Васильевич. У меня беда». – И Ефим рассказал шефу всю эту печальную уголовную историю.
«Как был дурак, так и остался, хоть и кандидат наук. Вот она твоя эрудиция. Не выше кандидата. Консервато-о-ория! Медициной надо заниматься, а не растрачиваться на… Вечно вы!.. Выписку не посылай. Сиди и не рыпайся. Если что-нибудь двинется, то и мы двинем тяжёлую артиллерию. Подумаем. Довела тебя твоя гульба, твоё блядство. Кандидат хренов».
Чего только не вспомнится, когда итоги подбиваешь. Забавная история в ряду одинаковых дней в работе и быте.
* * *Ефиму очень нравилось, как Илана водит машину. Обычно он всегда предпочитал сам рулить, командовать машиной, ощущая себя каким-то вершителем. Машина ему подчинялась безоговорочно, и это тоже приподнимало его в собственных глазах. И он очень не любил у кого-то ехать пассажиром, неправедно чувствуя почему-то себя подчинённым, подчиняющимся, не самостоятельным. И всегда отказывался с кем-то ехать, если не он водитель. «Нет, нет. Лучше на моей», – говорил он, когда порой ситуация создавала подобную дилемму. Или: «Да нет. Лучше поеду следом на своей».
А сейчас, вот уже почти два месяца, мало того, что с удовольствием, но даже предпочитал сидеть рядом с Иланой и наслаждаться её умением управлять машиной, что их везла… Куда? Да куда угодно. Лишь бы вместе.
Ему нравилось, как она водила. Спокойно, уверенно, не нервничая, не ругая соседей по дороге. Правда, эта спокойная уверенность в езде и говорила, вроде бы, о скрытой жёсткости её характера. Так ему думалось. И он временами, глядя со своего пассажирского места на бегущую на него дорогу, прикидывал – где же ещё эта жёсткость может вылезти наружу? Жёсткость может взять любовь за горло. Не любовь возьмёт её за горло, но она любовь может победить. Жесткость – это порой и есть здравый смысл.
А потом отвлекался и вновь понимал, осознавал, хотел, чтобы всё нравилось – так душе комфортнее. Хотел – и ему нравилось… Да, да – ему всё нравилось, что бы она ни делала. Как шла, как бежала, как говорила, ела, пила, слушала музыку, разговаривала с больными, друзьями его, коллегами. Как говорила о своей работе. Даже, как она разговаривала с гаишниками, от бесед с которыми не гарантирован ни один водитель, выехавший на дорожные просторы, а вернее, попадая в машинную толчею на дорогах родного города. Как возражала его скептическим репликам старого, много нахлебавшегося в медицине врача.
– …Нет, деточка, медицина, особенно хирургия, не наука, а в хорошем смысле ремесло и искусство. И в этом её главная прелесть для нас, энтузиастов процесса поисков диагноза и ликвидации недугов.
– Вы определите, что такое наука. Ведь наука – это определённые закономерности, прежде всего. Что же в нашем деле нет определённых закономерностей?
– Закономерности есть и в кровельном деле, и у кузнецов или стеклодувов. У ремесленника есть также искусство. Когда надо что-то делать руками и когда некие удачи подсказывает интуиция. А интуиция – это не всегда осознанная, когда-то полученная информация.
– Осознание всякой информации и есть цели и задачи науки.
– Слава Б-гу, мы в медицине очень много умеем, очень многого достигли, очень многим можем помочь, но мы мало понимаем, что происходит в нас. Наука есть, но около медицины. Она расширяет наше понимание человека. Последнее, что должно узнать человечество: что он есть на самом деле. После этого узнавать будет больше нечего и жизнь погаснет. А? Ведь жить – значит узнавать. Страх смерти – это страх не узнать, что будет дальше. А?
Ефим засмеялся и подумал: как он многословен и как она великолепно лаконична. Он не был уверен в своей правоте, но так приятно вызывать её на ответы. Она сидит за рулём безо всякого видимого напряжения, не теряет цели маршрута и спокойно отвечает на его замысловатые пассажи.
– Вот мы и узнаем. А иначе на чёрта я пыжилась в аспирантуре, маялась с диссертацией?
– Если б только узнавали. Но от этих узнаваний мы, практические врачи, хирурги, получаем не столько хитроумные закономерности, сколько новые технологии, новые аппараты, новые методы и исследования, когда общение с больным становится не столь обязательным, а руки всё больше заменяются бездушной инструментальной придумкой.
– Значит, работать легче и результаты эффективней.
– Да, конечно. Но это уже не врачевание, а мединженерия. Может, для больных оно и лучше, но для нас, любителей поиска, меддетектива, ручного изыска при операциях, в этой жизни делать уже нечего. Личности не нужны. Аппараты. Аппараты. Узнавайте, узнавайте и ещё раз узнавайте, а мы так любили свою неосознанную информацию – она-то и определяет личность. Впрочем, всё так. Раньше убивали телом у тела, а сейчас всё больше и больше, не видя, не зная противника или даже врага, но точно в мозг или сердце. С глазу на глаз страшнее. И этот страх уходит…
Тут уж посмеялась Илана.
– От личностей мы натерпелись – нам закономерности нужны. Объективность. Остался лишь страх исчезновения узнавания. Всё. Попали в пробку. Передохнём.
Машина остановилась, Илана повернулась к нему и, плюя на соседние машины, из которых смотрели на них досужие участники движения, обняла его и поцеловала. Всё-таки губы не помягчели достаточно, но всё же не то, что было в первые дни.
Господи! Что ему эти дискуссии? Какая прелесть вот так ехать и в пробках целоваться. И больше ничего знать не надо. Объективность! – зачем в любви объективность!? Не надо нам объективности, когда глядишь на любимую, слушаешь любимую, трогаешь любимую. Объективность! – ведь, действительно, многие знания печаль умножают. И он ответил на её поцелуй, мельком подумав, что в соседних машинах усмехнутся, наверное, глядя, как сей пожилой джентльмен фривольничает с юной дамой. Про себя подумал уважительно: джентльмен. И дальше подумал, что плохо он делает, поскольку девочка пишет диссертацию, а он… То ли Фауст, то ли Мефистофель – разрушает цельную натуру. Добром не кончится. Но зато, сколько радости он получает, слушая в ответ её голос, мелодии её ответов, глядя на её профиль, устремлённый в сторону сегодняшней цели. На её губы шевелящиеся, когда она ему отвечала. «Зачем я так многословен? Меньше бы сам говорил, больше б слушал её, больше б видел и понимал её реакции. Не нужна мне ублюдочная объективность. Илана – чудо и знать ничего больше не хочу. И вообще, любовь и объективность несовместны». Он не рискнул её обнимать столь же наглядно, как это делала она, а снял руку с рычага скоростей и поцеловал, стараясь, чтоб поцелуй был на уровне дуновения теплого морского ветерка.
Душа, душа играла, когда он глядел, слушал, ждал её. Душа разборчива. Это плоть всеядна. А получается наоборот: Душа жаждет субъективности; плоть считает.
* * *Оксану он знал много лет назад. В его ранние врачебные времена она была сестрой в соседнем отделении и училась в медицинском институте. Хороша была. Он тогда автоматически глаз на неё положил, но никогда никаких поползновений и попыток домогательства даже в мыслях его не возникали. А тут он вызвал врача из поликлиники, когда одолел его банальный грипп, но с температурой, и, «на тебе-здрасьте» – является участковая, лично товарищ Оксана. «Вальяжна и бельфамиста», в глазах огонь играет. Впрочем, может, ему это от температуры привиделось? Но глаз его тут же в ответ заиграл, руки раскрылись для объятий, ноги заходили ходуном: «Боже! Оксаночка! И к ногам такой красавицы я должен сложить все свои недуги?! А?» «За красавицу спасибо, Ефим Борисович. Все недуги не надо. Мне бы с вашим гриппом управиться. У вас грипп, да?» «Да, наверное, конечно. Но душе моей было бы комфортно, если б ты, Ксаночка, приложила все свои знания и умения для моего уврачевания. Ничего, что я по старой памяти, позволяю себе говорить тебе ты?» «Господи, Ефим Борисович! А как иначе?! Что вы такие церемонии развели? А уврачевать я вас готова». «Нынче без цирлих-манирлих никак не можно. И приложу все силы тебя очаровать». «Работайте. Только с чего вдруг? Всё можно было и тогда ещё». «Ксаночка, я сейчас не на работе, а тогда мы были солдатами одного полка. А сейчас, дома, когда я вижу столь очаровательную даму, рефлексы чаровничанья включаются автоматически». «Слыхали. Слыхали». «Я очень люблю женщин, вообще. Всех. Я всех хочу очаровать…» «И, наверное, обласкать?» «Ну, это, если удается… Это ещё не программа-максимум, но больше, чем программа-минимум».
