Ирина Муравьева - Полина Прекрасная (сборник)
В это же самое время утомленная приготовлением обеда, приходом Полины, уходом Полины и мойкой посуды, Анука Вахтанговна лежала в красивом лиловом халате и гладила голову сына Темура.
– Красивая дэвушка, славная дэвушка, – шептала печально Анука Вахтанговна. – Но только зачем нам жениться, Тэмури? Ты русских совсем, что ли, нэ раскусил? Возьмет и закрутит хвостом?
– Нэ закрутит, – ответил ей гордо влюбленный Темури. – Уедем в Тбилиси и будем там жить.
– Послушай, Тэмури! А как же твой Коган?
Анука Вахтанговна поцеловала кудрявый затылок подросшего сына.
– А что, ему учеников нэ хватает?
– Ты – малчик наивный, доверчивый малчик. Ответь мне, Тэмури: она была девочкой?
Темур покраснел и мгновенно вскочил.
– Зачэм ты такие слова говоришь? Ты – мать мнэ! От матэри слышать такое!
Анука Вахтанговна тоже привстала.
– Я мать, потому и волнуюсь всо врэмя! Возьмешь ее в жены и будэшь рогатым ходить, как баран, и всэ над тобой будут в голос смеяться! Тогда я могилу разрою и встану! Ты знаешь мэня, что я так поступлю! И папа твой встанэт, и дэдушка с бабушкой!
К рассвету совсем небольшая семья: мать, сын и забытые тени их предков – решила со свадьбою повременить. Анука Вахтанговна вот что сказала:
– Давай ее лэтом в Тбилиси возмем. И дома провэрим.
А дома, в Тбилиси, Полину похитили.
Опять отступление. Возьмите волшебные русские сказки. Ученые, посвятившие жизнь изучению этого материала, заметили, что почти во всех сказках всегда похищают прекрасную женщину. Вот так, как у Пушкина эту Людмилу. Но Пушкин не сам эту сказку придумал. Он, как на гранит, опирался всецело на мненье народа. Арина в нем этот талант разбудила, а дальше пошло: ну, на то он и Пушкин. Ученые в целях использовать опыт народной традиции, классифицировать пространственно-временные коллизии и способы их изучения в вузах пришли сразу к выводу, что самым важным и самым серьезным моментом науки должно быть (хоть это и кажется странным!) серьезное распределение локусов. Потом уже следует контаминация.
Вообще филология – дело нелегкое. Вот пишут, и пишут, и пишут писатели. Им тоже непросто: то жены, то дети. То бок заболит, а то зуб надо вырвать. И все хотят денег: жена и подруга, уж не говоря о дантисте и прочих. Поэтому столько и пишут писатели. А так бы они загорали на речке. Но не успевает приличный писатель, закрывши глаза, улизнуть на тот свет, как приходят с портфелями братья-филологи. У них в детстве не было няньки Арины, а были только коклюш и свинка с ветрянкой. Дар литературный погиб, не раскрывшись, а страсть к типологии и типонимике, а также к тому, чтобы выяснить четко пространственно-временную коллизию, – у них эта страсть развилась до предела.
Поэтому и похищение женщины изучено пристально и досконально. Пока изучали – держались, терпели. Не все. Те люди, которые с сердцем, ушли. Не всякий ведь вынесет, вы согласитесь. Вот как вам такие, к примеру, открытия? «В отличие от бесконечных обрядов в сюжете народной классической сказки содержится этнографическая правда. Она отражает реальность, в которой присутствует жертва в лице самой женщины».
Вы поняли, это о чем, догадались? Хватали они, значит, древнюю женщину и – бух! – на костер. Гори, гори, ясно! Матрена гори, и Аксинья, и Марфа. Поскольку ты есть – «жертва с женским лицом». Цитирую дальше: «Но, как и обряды, народная сказка стремилась к прогрессу, и этот жесткий порядок с годами утратил свою мотивацию вовсе. Возникли сомнения в необходимости все время кого-нибудь жертвопринашивать. В конце концов, образ героя, который приходит, чтоб поэтизировать женщину, возник неизбежно в истоке сюжета».
Ох, как же меня подмывает сказать: пока, значит, начали поэтизировать, вы сколько в огонь-то их бросили, бедных? И сколько же косточек, тоненьких, хрупких, в золу позарыли и пеплом засыпали? (Вот я никогда не была феминисткой, а ведь и во мне сейчас все взбунтовалось, пока я знакомилась с материалом!)
Теперь возьмем локусы. Это не крокусы, а также не лотосы, это другое. По-нашему, по-человечьему: место, где их похищают, беспомощных девок. А место зависит от времени года. Татьяну похитили, скажем, зимой, а если зимой, то и должен быть лес. Поскольку зимой в поле нечего делать, давненько все сжали и все покосили. В лесу есть медведь. И он вовсе не спит, а ходит и нюхает, где пахнет женщиной. Татьяне еще повезло, что один. А вот была бабонька, где-то на севере, ее сразу много медведей похитили: «Ну, старша сестра и отправилась. Цють зашла она в лес, как схватили яё двянадцать медвёдей…»
Ах, я отступила весьма далеко, пора возвращаться обратно к Полине. Конечно, сейчас «локуса́» изменились. Но женщина так и осталась ведь женщиной. Крадут её, бедную, и похищают, то этнографически, то поэтически.
После отъезда своего единственного сына Темура в Москву Анука Вахтанговна осталась жить в огромной четырехкомнатной квартире в самом центре Тбилиси. В квартире был также балкон, на котором трудолюбивая Анука Вахтанговна разводила цветы. Балкон открывали, и розами пахло во всех сразу комнатах. Полину поместили в бывшем кабинете покойного мужа Ануки Вахтанговны, где висели большие и красивые семейные фотографии: Анука Вахтанговна в свадебном платье и с кружевом на голове. За кружевом слева жених, похожий лицом на Темура. Темури на детской лошадке, в матроске. Глаза, как маслины, и ротик капризный.
Рояль в кабинете всегда был открыт, хотя ни одна в нем струна не дрожала. Спала же Полина на мягком диване под марлевой сеткою от комаров. Спала, между прочим, одна, без Темура. Нужно отдать должное уму и такту Ануки Вахтанговны. Задолго до возвращения из Москвы она позвонила подругам-соседкам и всем сообщила приятную новость: везем, мол, невесту. Темури нашел ее в консерватории. Теперь она любит Темури, как бога. Конечно, у них ничего еще не было. Хорошая, чистая русская девочка. Из интеллигентной семьи, между прочим. Они просто за руку ходят, и все.
– Тэмур будэт в дэтской, она в кабинэте. А я (нэнароком как будто!) спросила: «Вам как постэлить? В одной комнате или…» Она так кричала потом, так рыдала! «Как так? – говорит. – Вы мэня оскорбили!» А я говорю: «Извините, пожалуйста!» Хрусталная дэвочка, просто хрусталная!
На вторую ночь после приезда хрустальная девочка наша, Полина, проснулась, едва рассвело. Вчера поздно вечером они стояли с Темуром на балконе, и город, робея, мигал под ногами, и тут, оглянувшись, чтоб мама не видела, Темур ее обнял и тихо сказал:
– Я больше так жить нэ могу. Я так заболэю, и все! Давай поскорее поженимся. И будем, как люди, спать вместэ.
– Ты хочешь жениться на мне?
– Да, жениться. И мама считает, что надо жениться. Ты видишь: ты всэм уже нравишься, всо хорошо. И ты мэня любишь. Ну, любишь?
– Темури, я знаю: ты очень хороший, – сказала Полина.
Темури нахмурился.
– Хороший-плохой… Я спросил про любовь! А ты мнэ совсэм не ответила даже: ты любишь мэня или нэт?
– Конечно, люблю! – испугалась Полина. – Я очень люблю тебя, очень! Всем сердцем!
Уже на рассвете, под марлевой сеткою от комаров, Полина с тоской поняла, что сказала неправду. Не то чтоб она не любила Темура, но не было в сердце того, что должно быть. Она тихо выползла из одеяла, оделась и кудри скрутила узлом, потом осторожно, стараясь не очень смотреть на лицо совсем юной Ануки, следящей за ней с фотографии, мимо большой светлой детской прошла (в этой детской спал ярко-румяный Темури!), потом мимо спальни с закрытою дверью, где страстно и хрипло дышала во сне Анука-старуха (как жизнь пролетела!), и вышла на сонную спящую улицу.
Только что закончился дождь, и только что выплыло солнце на небо, и свет его был нестерпимым и чистым, поскольку рассвет разгорелся недавно, и не было силы, какая могла бы ему помешать озарить все вокруг.
Полина свернула в тенистую улицу и вспомнила вдруг, как Анука Вахтанговна вчера протянула ей серьги с брильянтами.
– Подарок такой, – объяснила Анука. – Зачэм надо эти стекляшки носить? Стекляшки в Москве пускай дэвушки носят. Так думаю. Скажэте, я не права?
Они были добрыми, великодушными. Полина им нравилась. Им бы хотелось, чтобы и Полина цвела в этом доме, как розы цветут на балконе весной. Они тоже нравились ей, но, оставшись, она ведь его никогда и не встретит! Зачем же тогда он пришел к ней во сне? Пришел и сказал: «Голубица моя!» А как он сравнил ее груди с козлятами! Нет, даже не груди – соски. О Господи, как он сказал? «Два сосца твоих…» Полина вся вздрогнула и, как бывает, когда человек забывает вдруг, где он, рванулась вперед, пробежала немного, свернула зачем-то на улицу вправо, потом на какую-то улицу слева и остановилась на том повороте, где тускло мигал непогасший фонарь.
Она стала озираться, как это бывает во сне, когда, чувствуя свою беспомощность, человек пытается вернуться обратно, но сон пеленает его, как младенца, и так, как младенца, качает на крыльях, и страшно от этих безумных раскачек, поскольку ни смысла в них нет и ни жалости… Полина знала только название улицы, где жила Анука Вахтанговна, а номера дома не знала. Но хоть бы уж улицу эту найти!
