Александр Филиппов - Аномальная зона
– Так вы меня только по этому поводу вызывали? – опустошенно утёр со лба пот Эдуард Аркадьевич.
– Естественно, – пожал плечами сотрудник ФСБ. – А что, у вас к нам есть и другие вопросы?
– Нет! – торопливо выпалил Марципанов и, поняв, что камера в конце этой беседы ему не грозит, поинтересовался, переведя дух: – Куда же мог деться мой дедушка?
– Ну, мало ли куда, – развёл руками гэбист. – Установлены случаи, когда некоторые сотрудники МГБ и НКВД, стремясь уйти от ответственности за… гм-м… допущенные перегибы, пытались скрыться, сменить фамилии, паспорта. Впрочем, это мало кому удалось. Возможно, среди редких счастливцев оказался и полковник Марципанов. Допустимы и другие, бытовые, мотивы. В ту пору ему было всего сорок лет. Сошёлся Эдуард Сергеевич с какой-нибудь мадам и драпанул, извините за резкость, от вашей бабушки. Она, кстати, сама как его внезапное исчезновение объясняла?
– Да так и объясняла… Был, дескать, командиром Красной Армии. Она с сыном, моим папой, здесь, в тыловом городе, жила. А он – то на войне, то ещё где-то в войсках. Но деньги исправно посылал. Вот она и не тужила особо. После того, как его репрессировали… то есть, она так считала… письма и денежные переводы поступать прекратили. Она обратилась куда-то… я не уточнял, маленький был тогда… и ей ответили: дескать, сведений не имеем. Она и решила: всё, арестовали и спрятали! А что можно было предположить в те времена? Когда люди без следа исчезали? Но… странно всё это, – вздохнул Марципанов-внук. – Будто инопланетяне его похитили…
– Да бросьте, – широко улыбнулся гэбист. – Всё гораздо проще и, увы, реалистичнее. Драпанул ваш дедушка из органов, когда разборки послесталинские начались. Выправил себе документы – при его чинах и связях с… хм-м… спецконтингентом это нетрудно было. А личное дело бывшего полковника Марципанова завалилось куда-нибудь за шкаф кабинета кадровой службы и пылится там до сих пор. Но… – посуровел фээсбэшник, – это моё сугубо личное мнение. И, разумеется, неофициальное. А официально я вам заявляю, что поиски вашего дедушки, полковника Марципанова, нами будут продолжены. Об их результатах мы вам сообщим дополнительно.
Поняв, что разговор окончен, Эдуард Аркадьевич встал, попрощался и, сопровождаемый к выходу всё тем же сотрудником, с облегчением покинул страшные застенки сурового ведомства.
3
Сказать, что правозащитник Марципанов был в шоке от услышанного в управлении ФСБ, – значит не сказать ничего. Он был раздавлен, уничтожен, стёрт с лица земли. Вся его жизнь, вся карьера, выстроенная с перестроечных ещё митингов, на которых он клеймил сталинский режим коммунофашистов, гулаговцев и их наследников, пошла под откос при улыбчивом содействии седого чекиста.
Одно дело – быть потомком безвинно репрессированного командира Красной Армии. Да-да, пусть Красной, это не возбраняется, это даже лучше, чем белой, потому что комиссары в пыльных шлемах, по большому счёту, несмотря на все перегибы, свергли-таки проклятую тысячелетнюю империю – тюрьму народов. Родством с комиссарами кичатся до сих пор многие признанные либерал-демократы России. И совсем другое – оказаться внуком сталинского опричника, тюремщика. И фээсбэшник не зря улыбался ему по-свойски. Дескать, мы с вами почти родные через дедушку-то – из одного гнезда птицы, одного, стал быть, полёта…
Чекист-то ладно – о чём узнает, наверняка по чекистской привычке своей промолчит. А если свои, единомышленники, дознаются? Прощай тогда правозащитная деятельность, гранты, стипендии, зарплата в конвертах в твёрдой валюте… Ужас!
От расстройства Эдуард Аркадьевич даже не заглянул, несмотря на полуденное время, в излюбленный ресторанчик, где обедал обыкновенно, а поспешил в офис.
– Ч-чёрт! – вскрикнул он, едва переступив порог, вспомнив внезапно о разосланных имэйлах. То, что его не арестовали, а отпустили с миром, только усугубит подозрение соратников. В их глазах он может выглядеть предателем, купившим свободу ценою сдачи товарищей!
Опять оглушающее зазвонил телефон.
«Господи! – взмолился про себя правозащитник. – Ну дайте же хотя бы собраться с мыслями!»
И трубку снимать не стал. Однако после короткого перерыва аппарат опять заверещал – злобно и требовательно. В унисон ему тотчас же зазудел мобильник в кармане.
«Со всех сторон обложили!» – возмущённо подумал Марципанов. И в сердцах, брякнув трубкой стационарного телефона, схватился за сотовый:
– Да?!
– Эдуард Аркадьевич! – обиженно-запалённо выдохнул ему в ухо звонивший. – Ну наконец-то! Куда вы подевались?
– Я… тут, – растерянно подтвердил Марципанов, узнав по голосу коллегу-правозащитника профессора-социолога Павла Терентьевича Соколовского.
– Какое горе! Какая утрата! – воскликнул тот. – Дед был выдающейся личностью! Какого человека потеряли!
– Э-э… да как вам сказать… Не то, чтобы совсем уж потеряли, продолжают искать… И насчёт того, что он был выдающимся… – принялся открещиваться от сомнительных заслуг дедушки-душегуба Эдуард Аркадьевич. – Совсем даже наоборот… – А сам соображал судорожно, какая сволочь стуканула о нежелательном родственнике коллеге-правозащитнику и с чего это Соколовский сталинского опричника выдающейся личностью называет. И поспешил отмежеваться: – Я ж, Павел Терентьевич, его и не знал совсем. Так, слыхал краем уха…
– Как?! – возмутился профессор. – Вы же, можно сказать, его любимый ученик и преемник! Вы ему как внук были!
– Я-а?! – захлебнулся от негодования Марципанов. – Да боже меня упаси! Да он для меня – тьфу, этот дедушка! Пустое место! Да я, если хотите, первым приду на его могилу и плюну!
В трубке обморочно ахнули, а потом собеседник просипел сдавленно:
– Да… Да как вы смеете… Иннокентий Наумович… Академик… Мировая величина… Совесть нации…. А вы? На могилу его плевать?!
Только сейчас Эдуард Аркадьевич начал соображать, что, находясь под впечатлением визита в ФСБ, совершил непростительную, кошмарную ошибку. И профессор Соколовский, говоря о постигшей их утрате, имел в виду вовсе не его, Марципанова, дедушку. А бывшего узника сталинских лагерей, знамени, можно сказать, местных правозащитников, восьмидесятилетнего академика, заслуженного деятеля науки, лауреата Ленинской, Государственной… и прочая, прочая, прочая премий… Иннокентия Наумовича Великанова, прозванного среди своих Дедом.
– Да я… – хрипел яростно в трубку профессор, – я прерываю с вами все отношения. Вы… вы больше не рукопожабельны! Я вас из всех списков грантополучателей повычёркиваю! Вы теперь для нас, правозащитников, персона нон гранта… то есть грата…
– Постойте! – взмолился, покрывшись холодным потом, Марципанов. – Разлюбезный Павел мой Терентьевич! Вы меня… То есть я вас не так понял. Вы же о каком дедушке говорили? Об Иннокентии Наумыче! А я не об Иннокентии Наумыче. Я о другом, о своём дедушке говорил. Иннокентий Наумыч – это действительно такая утрата! А я о своём дедушке. Это я ему, гаду, на могилу плюнуть хочу!
– Своему дедушке? – опять изумился профессор. – Вы в своём уме?
– Конечно, в своём, – потея, орал в трубку Эдуард Аркадьевич. – А дедушка этот не мой. То есть мой, но я его как бы и не знал. А Иннокентия Наумыча я знал, я его очень даже уважаю. Я перед ним преклоняюсь! Как он? Здоров ли?
– Да умер он, умер! Два часа назад! – прокричал в трубку Соколовский. – Такое горе свалилось на нас, а вы мне ахинею какую-то про плевки на могилы несёте!
– Ох, извините, Павел Терентьевич! – лепетал обескуражено Марципанов. – Тут такое совпадение, такая путаница… Оказывается, ещё и другой дедушка умер, нехороший. Это я про его могилу, что плюну, сказал…
– На могилы плевать вообще нехорошо, – строго прервал его профессор. – Какой-то вы… странный сегодня. Может, выпили лишнего? Или съели чего? И что это, кстати, за история такая с вашим арестом? Мы имэйл получили, переполошились все…
– Это провокация спецслужб, – нашёлся Эдуард Аркадьевич. – Пытаются запугать. Но у них ничего не выйдет. Не на того, понимаешь, напали!
– Странно… – всё ещё сомневался профессор.
– Болею я, – признался Марципанов. – Голова разламывается, сердце барахлит. Сгораю, можно сказать, на правозащитной работе.
– Примите лекарство, – сурово посоветовал Соколовский, – и приезжайте сейчас же на квартиру академика Великанова. Здесь все наши как раз по скорбному поводу собрались. Речь идёт об исполнении святой для всех нас, его единомышленников, последней воли покойного.
4
Квартира академика Иннокентия Наумовича Великанова располагалась в приземистом трёхэтажном доме сталинской застройки, украшенном свойственными той поре архитектурных излишеств алебастровыми серпами, молотами, кистями винограда и колосьями пшеницы по грязному, закопчённому автомобильными выхлопами фронтону.
