Александр Филиппов - Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
По радио объявили посадку, народ засуетился, заметался по перрону, подхватив сумки и чемоданы, и Самохин, поддавшись всеобщей веселой панике, тоже оторвался от размышлений, всполошился и зашагал быстро, удивляясь про себя, отчего кому-то пришло в голову нумеровать вагоны с хвоста поезда.
Молодая проводница с уставшим, обветренным лицом, равнодушно взглянув на билет, назвала номер купе, и Самохин, успокоившись сразу, отошел до поры в сторонку, покурил на перроне, а потом нырнул в теплое, слегка пахнущее кожей и угольной пылью, но чистенькое и уютное вагонное нутро. Отыскал свое купе и потянул в сторону мягко откатившуюся дверь. Давешний старший лейтенант возился с окном. Мельком оглянувшись на Самохина, он наконец открыл верхнюю фрамугу, и в купе ворвался легкий остужающий ветерок.
– Здрассьте… Значит, соседями будем! – благодушно сказал Самохин, протискиваясь за столик. – Из отпуска, небось? А теперь куда – на службу?
Самохин вовсе не был балагуром, с незнакомыми людьми сходился неохотно, трудно и, зная за собой эту черту, перебарщивал порой, усиленно изображая этакого веселого рубаху-парня.
Закончив с окном, десантник обернулся, медленно оглядел майора и, промычав неопределенное «м-м… да…» принялся пристраивать на верхнюю полку новенький щеголеватый чемодан.
Молчаливое пренебрежение попутчика больно задело майора. В зоновской жизни, с ее обостренной реакцией на разного рода унижения, обиды, такое отношение к собеседнику расценивалось как оскорбление, прямой вызов и без особой нужды не позволялось ни зэкам, ни сотрудникам. Коль заговорили с тобой душевно, по-человечески, отвечай тем же, а не то… И Самохин не смог сдержаться, сказал резко:
– Что-то армия наша не там, где надо, гордость свою показывает. К вам, товарищ военный, между прочим, старший по званию офицер обращается!
Оторвавшись от своего чемодана, десантник сел, вольготно откинувшись, положил ногу на ногу и, покачивая остроносым лакированным ботинком, произнес внятно, глядя в глаза Самохину:
– Ты для меня, майор, не офицер, и на звание твое тюремное мне наплевать! Зэками будешь командывать!
Только сейчас Самохин понял, что десантник тяжело, агрессивно пьян, но по армейской привычке старается сохранить выправку, лоск, отсюда и неторопливые, лениво-сосредоточенные движения…
– Ишь ты какой… гонористый! – усмехнулся майор. – От тюрьмы грех зарекаться, она, парень, всех принимает, даже десант наш доблестный. Так что ложись-ка от греха подальше спать, это я тебе как… гм… старший товарищ советую!
– А может, в кабак махнем? Я угощаю! – оживился вдруг с пьяной непоследовательностью десантник.
– В стране, товарищ старший лейтенант, сухой закон, и спиртным в поезде не торгуют! – напомнил подчеркнуто-официально Самохин, но сосед, закусив удила, махнул рукой:
– В вагоне-ресторане, если из-под полы, всегда есть! Хлопнем по стаканчику-другому, все веселей ехать-то…
– Спасибо, не пью, – сухо отрезал майор, досадуя на вымученную общительность свою некстати, на попутчика пьяного, который, наверняка, будет куролесить всю ночь. Парень здоровый, такой не скоро угомонится, и отдохнуть в дороге теперь не удастся.
– Ну и хрен с тобой. Тоже мне, в офицеры лезет! Офицер должен пить все, что горит.
Десантник встал, и его качнуло крепко, дернулся поезд, и старший лейтенант едва не упал, успев-таки схватиться за верхнюю полку.
– Внимание… Слушай мою команду… Пошел! – дурашливо, будто десантируясь из самолета, рванул он дверь купе и вывалился в коридор.
Оставшись один, Самохин посмотрел в окно, где мелькали в сгустившихся сумерках редкие огоньки степных селений. Вольный ветерок всплескивал казенные голубенькие занавесочки, но от хорошего настроения, навеянного ожиданием поезда, умиротворенным стуком вагонных колес, не осталось и следа.
В купе стемнело, но Самохин не зажигал света. Пристально и обиженно смотрел он в окно и видел сквозь блестящее холодной пустотой стекло темные на фоне тускнеющего неба лесопосадки, яркие звезды, повисшие над черными кронами деревьев, тут и там приткнувшиеся к железнодорожному пути безымянные разъезды и полустанки, мимо которых поезд мчался с грохотом и свистом, не удостаивая ни селения эти, ни обитающих здесь людей даже мимолетным вниманием и остановкой.
Особенно обидным показалось Самохину то, что и его жизнь в маленьком приколонийском поселке тоже находится на такой вот обочине главной, скоростной магистрали, по которой несется, гремя и ликуя, основной поток человечества, и при этом им, целеустремленным в неведомую светлую даль, никакого дела нет до прозябающих на обочине. И десантный старлей-попутчик тоже из этого, основного потока жизни, не чета ему, старому майору – случайному здесь пассажиру. Десантник молод, здоров, его ждет впереди интересная и уважаемая в народе служба, новые города и красивые женщины, а тюремный майор Самохин через пару дней вернется домой и отправится привычной дорожкой в постылую зону…
А еще вспомнилось вдруг Самохину, как его, выпускника-заочника юридического института, в начале шестидесятых годов пригласили в городской комитет партии и предложили поступать на службу в органы внутренних дел. Второй секретарь горкома, пожилой, седовласый, с модным в те годы среди номенклатуры «политзачесом», вещал Самохину, что система исправительно-трудовых учреждений нуждается в новых кадрах, не запятнавших себя репрессиями в годы культа личности, и что там, в зонах, находятся тоже наши, советские люди и каждый из них может и обязан встать на путь исправления, перевоспитаться, вернуться в ряды полноправных членов общества. А помогут им в этом такие, как Самохин, молодые, грамотные и честные комсомольцы…
Лейтенант Самохин стал начальником отряда численностью около двухсот мужиков с изломанными судьбами, не верящих уже никому и ни во что. Читал им лекции, проводил политинформации и беседы, рассказывал о достижениях родного социалистического государства, а зэки хвастались друг перед другом прежними удачными кражами, дерзкими налетами, ссорились, устраивали разборки с поножовщиной и, чтобы уклониться от «общественно полезного труда», ломали себе руки и рубили топором пальцы…
Взвизгнула дверь купе, и Самохин вздрогнул от неожиданности. Ввалился десантник – огромный, широкоплечий, заполнивший собой сразу едва ли не все пространство.
– Темно… Ч-черт! Ты здесь, майор? Ишь, пришипился… – загремел старлей пьяно. – А я тебе гостей привел… Эй, пацаны, заходи! Я вас вот… с гражданином начальником познакомлю. Да где ж здесь свет включается, твою мать…
Самохин щелкнул выключателем, и в синеватом, неживом свете увидел, что в купе протискиваются два парня. По новеньким черным робам, тяжелым, с металлическими заклепками ботинкам безошибочно опознал зэков, освободившихся только что, даже не переодевшихся еще в вольное.
Десантник торжественно водрузил на середину стола бутылку невероятно дорогого по нынешним временам коньяка, водки, а зэки, один белобрысый, курносый, другой чернявый, с усиками, похоже, кавказец, оба сухие, тщедушные, молодые да верткие, принялись суетливо вытаскивать из карманов молескиновых, зоновского пошива штанов позвякивающие глухо бутылки с вином.
– Гуляй, нищая Россия! – широким жестом указал на заставленный спиртным стол десантник. – Садись, ребята!
– Да мы это… в натуре, насиделись уже, командир! – хихикнул белобрысый.
– Только майора не обижайте, – добродушно попросил старлей, открывая чемодан и извлекая оттуда бумажный сверток. – Он тоже погоны таскает, хоть и по тюремному ведомству…
Самохин тяжело, исподлобья оглядел присевших на вагонный диванчик гостей. Белобрысый ловко свернул пробку с горлышка коньячной бутылки, чернявый, ухмыляясь чему-то, шелестел газетным свертком, вынимая копченую колбасу, и Самохин видел, как порхают над столом, будто два голубя-сизаря, его ловкие татуированные руки карманника.
Старший лейтенант пошарил в кителе, достал нож Из коричневой эбонитовой рукоятки с легким щелчком выскочило обоюдоострое лезвие.
– Держи, Васо, это мой боевой товарищ, нож-стропорез называется. Почикай колбаски. А ты, Петя, разливай коньячок, да не забудь, майору плесни.
– Нам, командир, с красноперыми пить, конечно, западло… Но ради такого случая – твое поступление в академию отметить, да то, что мы от хозяина откинулись наконец, – ладно! Хлопни стопку, начальничек. Авось к братве нашей, что в неволе томится, добрее будешь! – предложил белобрысый.
Самохин встал, неуклюже вылез из-за тесного купейного столика и прохрипел, с трудом выталкивая слова:
– Вы… Ну-ка, быстро хватайте свои бутылки… и за дверь! А ты, старший лейтенант, за каким чертом с шушерой этой связался?
