Наталья Нестерова - Встать, суд идет! (сборник)
Девушка, имени которой я не запомнил, постепенно говорила все спокойнее, на ее лице заиграла улыбка. Стало ясно, что грязная история закончилась благополучно.
– Я твердо знаю, – продолжала девушка, – что одна из самых больших удач в жизни – в нужный момент встретить настоящего человека. Такого, как Анна Дмитриевна.
Нас разбирало естественное обывательское любопытство – хотелось узнать дальнейшую историю их семьи.
Отвечая на заданный вопрос, девушка сказала:
– Я сейчас живу далеко, приехала в отпуск, узнала о смерти Анны Дмитриевны. У родителей все хорошо. Виктор, – повернулась она ко мне, – маму, конечно, не выбирают, но вам досталась самая лучшая.
Возможно, мы с Викой избежали бы многих проблем, присутствуй она тогда на поминках, услышь речи посторонних, чужих людей. Но Вика отсутствовала. Картошку копала. А пересказать у меня не получалось, еще свежа была рана, мне до сих пор трудно говорить о маме. Папа пытался, я слышал. Он не по-старчески вспоминал минувшие дни. Он, видя наши проблемы, старался объяснить Вике, какие человеческие ценности для нас значимы. У Вики на лице появлялась постная гримаса: опять про безупречную Анну Дмитриевну.
Когда наша с Викой семейная жизнь перетекла в фазу пошлейших склок, когда я обнаружил, что девушка, казавшаяся мне сдержанной и немногословной, обретя статус жены, превратилась в лающую бабу, тогда самым отвратительным из ее истерических всплесков были поношения моей мамы.
– Из-за нее ты вырос слюнтяем! – громким шепотом цедила Вика, и лицо ее злобно искажалось.
– Твоей маме удалось из отличного парня сделать прекраснодушного хлюпика, – плевала мне в лицо жена.
В эти моменты мне хотелось убить Вику, пусть и еще горячо любимую. Говорят, случается, что, не выдержав многочасового воя младенцев, люди придавливают их подушкой. У Чехова есть рассказ на эту тему, «Спать хочется» называется. У меня меркло перед глазами от смысла слов, произносимых женой, от своих чудовищных желаний, от сознания мерзости, которую жена выкопала из тайников моей души. Прихлопнуть ее, жену, как муху! Раздавить!
Приплыли! В диком ночном кошмаре мне не могло привидеться, что я способен поднять руку на женщину.
Я, конечно, добряк. Но не хлюпик и не слюнтяй. Я каменный в определенном смысле. Моя система ценностей не поддается корректировке. И на свете нет человека, который убедит меня измениться, и не может случиться ситуации, которая поменяет полюса моего внутреннего мира. Что выросло, то выросло. Я человек-дерево. Готов множиться ветвями, прививайте на меня экзотические черенки, пусть растут чудо-плоды. Но корни и ствол не трогайте!
Почти этими же словами – про меня каменного истукана, человека-дерево – я говорил Вике о себе любимом, выворачивался наизнанку. Не слышала, не понимала, талдычила свое.
Самое поразительное – на следующий день или даже ночью, после актов любви, от которых я не мог удержаться, Вика не помнила, что несла несколько часов назад.
На мои упреки, с болью вырывавшиеся, Вика реагировала широко открытыми глазами и полнейшим отказом: «Я не могла сказать такое про твою маму! Витя, как я могу назвать тебя слюнтяем? Витя, ты сочиняешь!»
Она притворялась? Или не слышала себя, не помнила? Но я-то хорошо помнил. Что-что, а желание придушить любимую женщину на пустом месте не возникает.
У красивой, не шибко умной, но по-настоящему мудрой женщины, у Вики отсутствует представление о производимом впечатлении. При этом Вика убеждена, что всегда контролирует свои реакции, выражение лица. Совершенно не контролирует! Вика – это фонтан. Никакой фонтан не в силах обуздать свою мощь.
Якобы мое стремление иметь жену – повторение мамы – полнейшая чушь. Маму нельзя повторить – это я понимаю ясно и осознанно. Да и подсознательно я не желал маму дубль два. При всех изумительных маминых качествах мне бы все-таки хотелось супругу, твердо стоящую на ногах, а не витающую в облаках. Не мечтательницу, а хозяйку, не вечную девочку, а хранительницу очага.
После маминой смерти я старался больше бывать дома, с отцом. Мы играли в шахматы или смотрели телевизор. Нам нужно было научиться жить без мамы. Получалось плохо. Папа зевал фигуры на доске, меня раздражали пошлые передачи по телику.
Однажды вечером раздался звонок в дверь. У меня кольнуло в сердце, я почему-то сразу понял – Вика. Я истосковался без нее отчаянно.
Вика стояла на пороге. Загорелая, похорошевшая и взмокшая, пыхтящая, с челкой, прилипшей ко лбу, она втащила в квартиру тяжеленные сумки.
– Тут картошка, свекла, морковь, капуста – все натуральное, без химии. А еще мед, грибы…
– Не вижу гуся, – только и смог я сказать.
Когда я был маленьким, раз в год, осенью, к нам из деревни приезжал дедушка, нагруженный сельскими дарами, как мерин. За спиной у дедушки висел огромный рюкзак с картошкой и прочими овощами. В одной руке – большая фляга с медом, в другой – корзина с живым гусем. Мама удирала из дома, когда гуся лишали жизни.
– Вместо гуся, – ответила Вика, – ощипанный петух, который сегодня утром бегал по двору. Сварим бульончик Анне Дмитриевне. И еще я ей деревенского творога привезла и сметаны… Что? – запнулась она, увидев, как исказились наши лица.
– Мама умерла.
– Ой! – всплеснула руками Вика. – Почему ты мне не сообщил?
Я не ответил, посчитал неуместным говорить, что набирал ее номер тридцать раз на день, звонил ей как в службу спасения.
– Проходи, добытчица, – пригласил я.
Вика шмыгнула носом и заплакала. Но плакала она недолго, переключившись на приготовление ужина из деревенских гостинцев.
Я пошел провожать Вику и отсутствовал долго, мы никак не могли расстаться. Но, когда вернулся, папа еще не спал, тупо смотрел телевизор, показывали фантастический боевик, на экране монстры стреляли друг в друга из лазерного оружия.
– Как ты отнесешься к тому, что женюсь? – спросил я.
– Замечательно! Вика прелестная девушка. Только…
– Через три месяца, не раньше.
* * *Конечно, Вика мечтала о настоящей свадьбе, с подвенечным платьем, эскортом наряженных машин, с банкетом и фотографированием в исторических местах нашего города. И хотя мне все это никогда не нравилось, в другой ситуации я стерпел бы, пошел на жениховский подвиг. Но гулять свадьбу так быстро после маминой смерти я посчитал кощунственным. Какие могут быть праздники, звон бокалов, веселье, танцы, когда еще свежи в памяти похороны?
Вика меня поняла. Только заикнулся, что настоящей свадьбы не получится, замахала руками: «Конечно, конечно! Разве это главное?» Вика хотела замуж до смешного – как ребенок, который мечтает о шоколадке и, если не получит, разревется безутешно. Когда Вика чего-то хочет, то вынь да положь, иначе не успокоится, не отступит. Но и я желал того же. Засыпать и просыпаться рядом с ней, постоянно видеть, слышать голос. А главное – владеть. Мужчине никуда не деться от собственнических инстинктов. И хотя штамп в паспорте имеет весьма эфемерную силу, он все-таки дает сознание власти и собственности. Моя женщина, жена, по закону и по праву, отойдите, посторонние! Не трогать, не прикасаться – мое!
Я взял неделю отпуска и купил путевку в дом отдыха. Вике ничего не говорил, хотел устроить сюрприз – выходим из ЗАГСа, и тут я сообщаю про свадебное путешествие (за пятьдесят километров от города) и медовый месяц (на недельку) в пансионате на берегу озера. Сюрприза не получилось. На заводе произошла большая авария, и уехать я не мог. Вике не стал говорить про рухнувшие планы. Во-первых, не терплю разговоров про то, что хотел и мог, но не сделал. Молчи, коль не сделал, несбывшимися мечтами хвастаются только ничтожные люди, слабаки. Во-вторых, я рассудил, что незачем Вике лишний раз душу травить.
Возможно, эта моя позиция ошибочна. Потому что спустя много времени я случайно упомянул про сгоревшую путевку и несостоявшуюся медовую недельку. Реакция Вики была поразительной.
– Почему ты мне ничего не сказал? – вытаращила она глаза так, словно я сообщил о страшном преступлении.
– Зачем? Все равно не получилось. Не хотел тебя разочаровывать.
– Витя! Ты ничего не понимаешь в женщинах! Для нас мечта, надежда, обещание, иллюзия бывают важнее реальных поступков.
Я хотел перевести все в шутку:
– Это когда муж приходит домой и заявляет: «Дорогая, хотел тебе купить на день рождения кольцо с бриллиантом, но подумал, вдруг потеряешь, расстроишься. Купил мясорубку. Полезная вещь, в хозяйстве пригодится».
Вика юмора не оценила. С обидой проговорила:
– Если бы ты тогда мне сказал о своих планах, пусть и рухнувших, мне было бы гораздо легче и веселей на нашей, с позволения сказать, свадьбе.
К назначенному времени я не смог вырваться с завода и приехать в ЗАГС. Вика ходила к заведующей ЗАГСом и уговаривала ее расписать нас на несколько часов позднее. Мол, жених задерживается, но обязательно прибудет. Вика прождала меня два часа в кафе напротив ЗАГСа. Шел дождь со снегом, бедная моя девочка даже погулять не имела возможности. Когда я наконец примчался, Вика выглядела как потерянный пассажир в аэропорту, уже не верящий, что когда-нибудь улетит. Нас расписали за пятнадцать минут до закрытия ЗАГСа. Женщину, которая осуществляла процедуру, очевидно, растрогал жалкий вид моей невесты. А на меня она смотрела с неприкрытым осуждением: хорош жених, который на собственную свадьбу опаздывает.
