Максим Кантор - Красный свет
Ройтман глядел на старого зануду с ненавистью; я же не испытывал к еврею неприязни. Но и жалости к нему не испытывал. Ты хочешь отработать свой хлеб перед хозяевами? Изволь, старайся, но облегчать работу не собираюсь. Ты хочешь участвовать в истории? Я отвечал на исторические вопросы аккуратно; просто слушать меня было невыносимо. Современный интеллигент жаждет обладать знаниями, готов сделать усилие, чтобы знания присвоить, но усилия не должны быть чрезмерными.
Ройтман выключил магнитофон.
– Неужели я сорвал вам путч? – спросил я. – Никогда себе не прощу. Надеюсь, танки не успели вывести на площадь?
– Историю остановить не в вашей власти, – сказал Ройтман. – Вы просто вели себя глупо.
– Зачем ссылаться на историю? Я именно историю рассказал – другой не бывает. Вы хотите обмануть историю… это иное… И напрасно, Ройтман, напрасно…
Я поглядел на майора Ричардса и понял, что историю уже обманули. Они начали операцию.
15
Я приехал в имение Крейсау через два дня после нашего возвращения в Берлин; Хельмут Джеймс фон Мольтке принял меня.
Я бы предпочел говорить с ним в Берлине. В кабинете в здании абвера, где он исполнял скромные обязанности юриста по международному праву – или в любом кафе – разговор сложился бы иначе.
Но Мольтке захотел принять меня в родовом имении, и я поднялся по ступеням, прошел в высокие двери, и камердинер сказал, что граф спустится, а я могу обождать его в гостиной.
Хельмуту фон Мольтке было 34 года, он был высок, худ, с крупной головой, прямым носом и высоким лбом. Он всегда одевался строго, как подобает юристу, всегда был при галстуке.
– Рад вас видеть, Эрнст, – сказал он, – надеюсь, с Еленой все в порядке.
– К сожалению, – ответил я, – в порядке далеко не все. Именно об этом я и хочу с вами говорить, граф.
– Слушаю вас. Если могу помочь… – Как ненавидел я в ту минуту это дежурное высокомерие аристократа!
Он указал мне на кресло, но я остался стоять.
– Помочь вы можете себе, – сказал я, – помочь, вероятно, вы можете Елене и ее сыну, если не поведете их за собой. И помощь нужна срочная.
– Прошу вас не говорить со мной в таком тоне, – сказал фон Мольтке.
– Хочу передать вам ваше собственное письмо, – сказал я. – Вы несомненно узнаете свой почерк. Письмо вы послали в Англию через Швецию, но оно оказалось у меня. Пока я не передал его другим людям, но должен это сделать.
Он взял у меня конверт, опознал его. Письмо читать не стал, наверняка помнил, что написал. Адресату в Лондоне он писал так: «Ты знаешь, что я с первого дня боролся против нацистов, но степень угрозы и самопожертвования, которая требуется от нас сегодня и которая потребуется завтра, предполагает большее, чем наличие добрых нравственных принципов, поскольку мы знаем, что успех нашей борьбы будет означать тотальный национальный крах, а не национальное единство».
Мольтке не стал этот текст перечитывать.
Он не порвал конверт, не сжег письмо, не спрятал. Если бы он скомкал письмо и бросил на пол, это было бы естественным жестом – поднял бы лакей и выкинул в мусорную корзину. Но граф протянул мне письмо обратно со словами:
– Благодарю, содержание мне хорошо известно.
Он протянул мне письмо равнодушным жестом, точно отдавал распоряжение лакею.
– И что вы посоветуете мне делать с этим письмом?
– Право, не могу вам советовать. Поступите, как считаете нужным. Я бы, разумеется, передал письмо адресату. Когда беру на себя миссию почтальона, поступаю именно так.
Он точно хлестнул меня перчаткой по лицу.
– О, вы, граф, не задумываясь, отправите почтальона в тюрьму и на эшафот. В письме вы всего-навсего говорите, что боретесь за крах Германии. Вы, аристократы, выше заботы о безопасности, об этом беспокоится ваш лакей, не так ли? Вы же не сомневаетесь, что я доставлю письмо, не выдам вас, стану соучастником?
– На вашем месте я бы именно так и поступил.
– Скажите, – спросил я, теряя самообладание, – вы не видите в ваших действиях досадного противоречия? Ждете от меня, нациста, проявлений порядочности, не так ли? Вам кажется естественным – требовать порядочности. Но когда вы втягиваете Елену и Йорга в авантюру – где ваша собственная порядочность? То, что для вас, аристократов-генералов, обычная игра в заговор – для них вопрос жизни и свободы! Вам – дробить империю на княжества, вам – выбирать нового монарха, а вассалов вы пустите впереди своей славной конницы!
– Видите ли, – сказал граф фон Мольтке, – я прихожусь внучатым племянникам фельдмаршалу, но сам человек не военный. С генералами знаком плохо. О заговоре генералов мне ничего не известно.
– Прекратите, – сказал я, – времени нет. Времени нет на бытие. – Хорошо, что Хайдеггер не слышал моей реплики. – Вы стоите на пороге, граф фон Мольтке, а за дверью – пропасть. Ваш силезский кружок заговорщиков объединится с кружком фон Вицлебена и фон Трескова – вы собираетесь вернуть монархию. Знаю, знаю! У вас все продумано, фронт вас поддержит! Но победы не будет! Если убьете Адольфа, развалится рейх и придет сталинизм, азиатчина; а если вас схватят – вы унесете с собой на тот свет много невинных.
– Вы в плену заблуждений. Мы отнюдь не собираемся никого убивать, – сказал фон Мольтке. – Я противник агрессии, мы даже Адольфа Гитлера не собираемся убивать. Хотя он из немногих людей, заслуживших насильственную смерть.
Граф говорил надменно, скрестив на груди руки. Он каждым словом показывал, что в своем родовом поместье говорит то, что хочет, и сдерживать себя не собирается. Ему было безразлично – донесу я на него или нет. Это было самым оскорбительным.
– Вы сталинист?
– Мне глубоко несимпатичен Иосиф Сталин.
– Вы большевик?
– Ни в коем случае.
– Вы не замышляете переворот?
– Полная ерунда.
– И никакого заговора нет?
– Конечно нет. Я открыто написал все Кейтелю.
– Для чего вы написали доклад Кейтелю? Вы знали, что это не будет иметь результата.
– Результатом является моя чистая совесть. Я не могу принять методы этой войны. Однако заговора нет.
Я говорил с человеком, который не интересовался моей реакцией, – он не старался предстать невинным, он говорил ровно то, что думал, и это было гораздо опаснее, нежели ложь. Я сказал ему так:
– Вы не один, граф фон Мольтке. Вокруг вас и за вами десятки заговорщиков. Вы не можете о них не знать. Мне безразлично, что будет с вашими друзьями-генералами. Предупреждаю: я не дам втянуть Елену в авантюру. Я вас разоблачу!
– Как будет угодно, – сказал Мольтке. – Но уверяю вас: мне неизвестно о монархическом заговоре генералов. Я далек от подобных идей. И цели военных генералов мне несимпатичны.
– А как же честь аристократа? Я уверен, что вы и ваши знакомые переживаете. Разве ваше достоинство графа не ущемляется соседством с колбасниками и булочниками?
– У вас неверное представление о чести дворянина, господин Ханфштангль, – ответил Мольтке. – Особенность чести дворянина в том, что она точь-в-точь такая же, как честь булочника или колбасника. И если вам кто-то сказал, что эта честь в чем-то более честная, этот человек ошибся. Дворянин по праву рождения отвечает за страну, власть и народ, но и булочник отвечает точно так же. Я не знаю и не хочу знать о тех заговорщиках, которых вы называете гибеллинами. Вы можете мне не верить, но я с ними не связан. Возможно, кто-то из баронов хочет вернуть монархию – мне это представляется дикой мыслью.
– Разве ваш кружок не занимается программой будущего Германии?
– Да, мы пишем программу. Но будущее – не монархия. И не генералов мы приглашаем писать сценарий.
– Какое будущее Германии видите вы? Если не монархию – то что же? Вы верите в национал-социализм?
– Я не знаю ничего более гнусного, чем нацизм, – ответил Хельмут фон Мольтке. Он не посчитал нужным выбрать более мягкое выражение. – Все свои силы я отдам его поражению. Но я против убийства Гитлера. Это превратит негодяя – в мученика. От души надеюсь, что поражение Германии в войне приведет к власти нового лидера. Крах военной Германии буду приветствовать. Но монархию я приветствовать не намерен.
– Демократия? – Я вложил всю язвительность в свой вопрос. – Вы, как вижу, сторонник демократии? А то, что демократия всегда приведет к власти Гитлера или Сталина, вас не смутит?
– Полагаю, так будет не всегда.
– Нет! – крикнул я. – Не обольщайтесь, фон Мольтке, родовитый граф из семейства фельдмаршалов! Потомок фельдмаршала, проживающий в имении на территории покоренной Польши! Так будет всегда! Гибеллины будут рвать власть из рук гвельфов, императоры будут душить коммунистических главарей, а сталинисты станут подкладывать бомбы под банкиров. Не будет иной истории! История – это вопрос власти!
– Вы заблуждаетесь, – сказал фон Мольтке очень спокойно. – Это крайне плоская картина истории.
– Однако до сих пор иной не нарисовали.
