Жанна Абуева - Дагестанская сага. Книга II
– Не возражаете, Николай Сергеевич, если посещу ваше занятие?
– Что вы, что вы, уважаемая Ольга Михайловна, буду только рад! Милости прошу!
Костиков пропустил завуча вперёд, и они вышли из учительской одновременно с пронзительно-весёлым школьным звонком.
Родители Ольги Михайловны Ждановой происходили из небольшого села на Рязанщине. В конце 30-х годов отец её решительно перебрался в Москву, прихватив с собой жену и детей и справедливо полагая, что лучше ухватиться за любую работу в Москве, чем умереть с голоду у себя на родине. «Любая» работа подвернулась не сразу, и Михаилу пришлось долго мыкаться, прежде чем он устроился в одну из бригад «Метростроя». Работа была тяжёлой, однако Михаил Муравьёв не роптал, а, напротив, был доволен, что может не только добывать хлеб для своей Пелагеюшки и сына с дочкой, но и способствовать своим трудом, как им сказал начальник, будущим удобствам в смысле передвижения граждан по городу.
Дочь Ольга по окончании учительских курсов, в свою очередь, принялась обучать грамоте работниц, в том числе и возраста своей матери Пелагеи. Но вскоре, собрав свой нехитрый гардероб, отправилась на далёкий и загадочный Кавказ, влекомая романтическими рассказами классиков и лингвистическими выкладками Павла Сергеевича Жданова, преподававшего ей на курсах русскую словесность. Очарованный её свежим крестьянским личиком в обрамлении ярко-золотых волос, он после недолгих раздумий предложил ей стать его женой и разделить с ним приятные тяготы его временного пребывания на Кавказе.
Ольга Михайловна, также недолго думая, согласилась, увлечённая лучистым взглядом синих глаз Павла Сергеевича, сияние которых не приглушали даже толстые линзы очков, а главное – движимая благородной идеей нести разумное, доброе и вечное неграмотным, полудиким горцам, которые в её воображении жили в лошадиных сёдлах, размахивали кинжалами и говорили что-то на своём гортанном татарском наречии.
Временное, как полагал Павел Сергеевич, путешествие обернулось постоянным проживанием, а дикие, необузданные горцы оказались весьма воспитанными, пусть не на западный, а на восточный манер, и, кроме того, чрезвычайно любознательными людьми, имеющими своё понятие о чести, свои традиции и свою древнюю культуру, в том числе и языковую. И получилось так, что приезжие русские учили местных жителей, а дагестанцы учили приезжих русских, в результате чего и те, и другие прониклись друг к другу взаимной симпатией, уважением и пониманием.
И единственный сын Ждановых, Сашка, родившийся уже в Буйнакске, вполне естественно относил себя к дагестанцам, не чувствуя никакого различия между собой и двумя десятками своих друзей, живших в этом живописном краю.
Он даже успел несколько раз влюбиться: сначала в детском саду в кумычку Барият, потом, в третьем классе, в лачку Атикат и, наконец, в седьмом, когда ему запала в душу Хадижка, соседская девочка-аварка, неожиданно превратившаяся из маленького бесёнка в белолицую красавицу с аккуратно заплетённой длинной, чёрной косой. Данное обстоятельство, впрочем, никак не мешало ему то и дело посматривать в сторону Наташи Золотарёвой, хорошенькой русоголовой дочки их школьной докторши.
Любя сына до самозабвения, Ольга Михайловна старалась всё же держать его под строгим родительским надзором и полагала, что Буйнакск Буйнакском, а знания, которых она от него требовала, всё же должны ему помочь не затеряться на широких просторах Союза Советских Социалистических Республик.
Глава 18
– Ой, девочки, слышали бы вы его! Вы даже себе не представляете, что за голос, что за песни! Такая мощь, такой диапазон! Нет, это надо слушать!
Зарифа Хайбуллаева, после восьмого класса поступившая в Махачкалинское музыкальное училище и пришедшая навестить школьных подружек, произнесла последнюю фразу, отчего-то понизив голос.
– Как-как, ты сказала, его зовут? – переспросила Марьяша.
– Высоцкий… Владимир Высоцкий, – ответила Зарифа с нотками благоговения в голосе.
– Высоцкий? Даже не слыхала о таком… – сказала Зюма Эльдарова, встряхнув по обыкновению копной волнистых чёрных волос. – Он где поёт, по радио?
– Да нет же, говорю вам! – с нетерпеливой досадой сказала Зарифа. – Его вообще по радио не передают! У нас в училище один студент принёс магнитофонную запись с его песнями, и мы после занятий её слушали. Там такие слова, обалдеть! Вот слушайте!
Зарифа откашлялась и быстро пропела:
В заповедных и дремучих,Страшных муромских лесахХодит нечисть туча тучей,На людей наводит страх.Воет воем, что твои упокойники,А если есть там соловьи, то разбойники,Страшно, аж жуть!
– Это сказка, что ли? – не поняла Марьяша.
– Да какая тебе сказка? Это песня такая, про леших, про кикимор… ну якобы… а на самом деле…
– Ничего не поняла! – сказала Марьяша.
– Подрастёшь и тогда поймёшь! – ответила многозначительно Зарифа.
Дома Марьяша попыталась пересказать родителям содержание песни, но так и не смогла этого сделать, а только повторила в растерянности:
– Его звать Владимир Высоцкий. Это новый советский поэт… или певец… точно не знаю… Только его не передают по радио!
– Высоцкий? – переспросил Юсуп. – Что-то имя незнакомое! Маяковского знаю, Есенина знаю, а вот Высоцкого – нет, не знаю!
* * *Дом, где Марьяша жила со своими родителями и братом и где жили когда-то её дедушка с бабушкой, которых она не знала – оба погибли в войну, располагался на улице, носившей название Свободы. В доме было два подъезда, в каждом – два этажа и шесть квартир.
Несмотря на своё звучное название, улица Свободы, вся в ухабах и рытвинах, имела вид довольно жалкий. Зато её расположение меж центральных улиц Махачкалы позволяло живущим здесь людям чувствовать себя весьма комфортно – они одинаково быстро добирались как до площади Ленина и городского рынка, так и до вокзала и филармонии, Русского театра и кинотеатра «Темп», не говоря уже о прогулках тёплыми махачкалинскими вечерами по неизменно оживлённой Буйнакской улице.
Марьяшин маршрут в школу и обратно делился между этой улицей с множеством интересных магазинов, витрин и вывесок и улицей Маркова, практически безлюдной, если не считать чрезвычайно редко проходившего здесь транспорта.
После занятий, перейдя улицу Дахадаева и шествуя по полупустынной улице Маркова, девочка, окрылённая едва нарождающейся юностью, шла, распевая во весь голос:
Кто привык за победу бороться,С нами вместе пускай запоёт.Кто весел, тот смеётся,Кто хочет, тот добьётся,Кто ищет, тот всегда найдёт!
Проходя мимо дома, где проживало дружное, многочисленное семейство Мамаевых, и перекинувшись весёлыми фразами с их старшей дочкой Тамарой, которая, облокотившись на перила крыльца и завидев Марьяшу, ещё издали начинала ей приветливо махать рукой, девочка шла дальше, пока дорога её не сворачивала вправо, спускаясь лестницей по горке прямо к дому. Таких горок здесь было несколько. Сделанные человеческими руками и протоптанные человеческими ногами, они помогали махачкалинцам без помех подняться прямо к площади Ленина и спуститься к Буйнакской улице: это было удобно, к тому же открывало взору прекрасную панораму нижней части города.
Нижние улицы Махачкалы, с их общими дворами и множеством переулков, начинались с Буйнакской. Улица эта изобиловала главными столичными магазинами – «Детский мир», «Обувь», «Канцтовары», «Ювелирный», «Ткани», «Парфюмерия», «Гастроном», не говоря уже о небольших кафе-магазинчиках типа «Родничок», «Фонтанчик» и «Холодок». В последнем Марьяшу с подружками в особенности умиляла вывеска: «Пейте горячий кофе!»
– Представляете, девочки, «Холодок» предлагает выпить горячий кофе! Здорово, да? – смеялись подружки.
Ниже Буйнакской располагался Театральный проезд. Обогнув его, весь городской транспорт попадал на Привокзальную площадь.
А дальше было море. Оно начиналось ещё с проложенного над железнодорожными путями высокого моста, откуда каждый мог лицезреть великолепную панораму Каспия, а спустившись с моста, сразу попадал на пляж. Море можно было увидеть и с Приморского бульвара, где горожане коротали вечерний досуг, неспешно прогуливаясь по аллеям и вдыхая освежающий морской воздух.
Море было прекрасно. Марьяша во всяком случае не знала ничего прекраснее его. Оно было прекрасно во все времена: и летом, когда манило приветливо к себе голубовато-зелёными водами с набегающей на берег волной, и поздней осенью, когда грозные свинцово-сизые волны обрушивались на светлое прибрежье, и зимой, закованное в лёд, и весной, когда, освобождённое от него, весело вело свой бесконечный диалог с чайками.
