Маша Трауб - Замочная скважина
– Раюша, – бодрился Израиль Ильич, – мы с тобой еще юбилей справим!
– Да, – кивала тетя Рая и шла на кухню, чтобы муж не видел ее лица. Ее перекашивало от бессилия, от страха – и за него, и за себя. Она даже плакать не могла – слезами такому горю не поможешь. И ничем не поможешь.
Она гуляла с Израилем во дворе, сидела на лавочке, встречала его «мальчиков», приносила чай, но не могла радоваться и улыбаться.
– Раюша, ну что с тобой? – иногда спрашивал возмущенно Израиль Ильич. – Я же еще не умер! И не умру! Видишь, я выздоравливаю, а ты не верила в операцию. Да, да, я знаю, что не верила, а вот видишь, я победил эту болячку!
Рая только удивлялась тому, что Израиль совсем не помнил, что перед смертью Тамаре Павловне тоже стало лучше. Не просто лучше, а хорошо. Она так же вставала, гуляла во дворе, опираясь на руку Раи, и собиралась отметить юбилей. Даже обсуждала с Лидой фасон нового платья. А еще мечтала дожить до встречи с Мишенькой, с внучкой. Дождаться звонка, поговорить, увидеть. И совершенно не собиралась умирать. Ни-за-что. Но даже перспектива встречи с любимым Мишенькой не удержала Тамару Павловну на этом свете. И Израиля его «мальчики» не удержат. И Рая не удержит, как бы ни старалась.
– Может, тебе в церковь сходить или к целителям? Я слышала, есть такие, которые метастазы убирают, – предложила однажды тете Рае Валентина. Она, одна из всех соседок, не разделяла всеобщей радости по поводу выздоровления Израиля Ильича. Она одна смотрела на Израиля так же, как тетя Рая, и как будто знала – скоро конец. Совсем скоро.
Тетя Рая с Валентиной тогда сблизилась. Они сидели за столом и по-деревенски, по-простому, за разговорами, лепили пельмени или пирожки. Говорили о разном, незначимом, о главном молчали. И так все было понятно. Вот тогда Валентина и предложила целителей.
– Нет, не верю я им. С Тамарой Павловной все проходили. И молилась я, и снадобья ей давала – она не знала. Не помогло. Я ж тогда все испробовала. Только деньги на ветер.
– Тогда не помогло, а сейчас, глядишь, поможет. У нас в деревне бабка жила, считай, ведьма, так и лечила, и привораживала, даже мертвых из могилы поднимала. Я ей однажды отказала – мелочь, воды не принесла из колодца, так у меня к вечеру так спину скрутило, что встать несколько дней не могла.
– Ну, потянула, невралгия обычная…
– Ага, невралгия. Только эту ведьму у нас в селе все боялись. А однажды случай был: мужик преставился, хоронить несли, и вдруг она, эта бабка – Клавдия ее звали, – из своего домишки вышла на дорогу. И мужик прямо в гробу встал! Те, что гроб несли, его уронили, бабы заорали от ужаса. А мужик понять ничего не мог – у него как будто память отшибло.
– Значит, была кома. Так бывает, – настаивала на своем Рая. – Я же медработник, училище заканчивала.
– Ну, кома не кома, я не знаю, а тот мужик у бабки Клавдии всю оставшуюся жизнь на посылках был, что ни попросит – все делал. Считал, что она его из гроба подняла. И вся деревня так считала. Видно, понадобился он ей – мужик-то рукастый был. И крышу чинил, и забор. Только пил. А после того случая в рот ни капли не брал, как стеклышко. А Клавдия эта – потомственная была колдунья, у нее бабка тоже колдовала. Ведьма известная.
– Валя, ну что ты говоришь ерунду? Какие ведьмы?
– А вот и не ерунду! К нашей Клавдии изо всех сел люди приезжали. У нее, как у врача, приемные часы даже были.
– Израиль все равно не согласится, и спрашивать не буду, – покачала головой тетя Рая. Я даже в церковь хожу тайком, чтобы он не знал. Свечку за его здравие ставлю, за упокой Тамары. Если узнает, рассердится. Он ведь только в своего Моцарта верит.
– Ну, как знаешь, – ответила Валентина.
– А сама-то чё к своей Клавдии не обратилась? Попросила бы о дитенке и чтобы Петька не пил? – вдруг спросила Рая.
– Боялась я ее, – просто ответила Валентина. – И от Петьки рожать не хотела. У него столько выблядков в нашей округе бегает, пальцев на руках не хватит пересчитать. Одним больше, одним меньше.
– Дите было бы твое, родное.
– Молодая была я, дурная. Думала, что не справлюсь. Помощи ни от кого не жди. С Петькой бы совладать. А он детей не любит, не нужны они ему. Я ж его любила, как кошка. Света белого не видела, лишь бы он был рядом. Ничего больше не нужно. Ой, да что вспоминать? Вон оно как обернулось – Петька есть, а даром не нужен. И любовь вся прошла… Надо бы еще начинки сделать. Тесто остается.
– Давай тогда яблоки, мяса больше нет.
Рая тогда совсем забыла про Маринку, заботилась только об Израиле. Ставила капельницы, обмывала, перестилала, растирала, меняла, кормила, выносила. Все говорили – и соседи, и врачи, – что Рая ему продлила жизнь, как когда-то Тамаре Павловне. Минимум на год. Израиль Ильич, как и его жена, умер на крепких, любящих руках тети Раи. На чистых, скрипящих проутюженных простынях, вымытый, чисто выбритый, в новой пижаме.
Похороны тетя Рая организовала пышные. На это ушли почти все оставшиеся под комплектом белья деньги. Да там и немного осталось – Рая платила за лекарства, которых было не достать.
Похоронила она мужа в одной могиле с Тамарой Павловной, за что тоже пришлось переплатить, выкупить фамильный участок земли на кладбище, и поставила хороший мраморный памятник с портретами – его и ее. Долго сидела над фотографиями, выбирала, придиралась – хотела, чтобы все было достойно, так, как понравилось бы Израилю Ильичу. Она пыталась смотреть его глазами. Она бы на памятнике нарисовала ноты или рояль, но Израиль бы решил, что это пошло, и тетя Рая ограничилась перечислением регалий. Ей нравился витиеватый шрифт с завитками – не сразу разберешь, что написано, – но она решила, что пусть надпись будет сдержанной, строгой.
Все было как положено – поминки, девять дней. Тетя Рая готовила, накрывала, не снимала черный платок. На сороковины собрала всех соседей.
– Раечка, что же теперь будет? – спросила Лида.
– Не знаю, – ответила тетя Рая.
– Ничего хорошего, – сказала Валентина. – Сейчас слетятся стервятники.
Тетя Рая тоже об этом думала – беда не приходит одна. Через два месяца после смерти Израиля на пороге квартиры появилась женщина – шумная, наглая и очень решительная. Роза Ильинична.
Роза Ильинична оказалась родной сестрой Израиля, о которой тетя Рая ни разу не слышала. Даже фотографии ее не видела в семейных альбомах, которые пересмотрела вдоль и поперек, знала каждую карточку, каждое лицо. И корила себя за то, что не особенно пыталась запомнить, кто есть кто, когда Израиль показывал ей эти старые фото, где сидели строгие, сумрачные женщины, улыбчивые, с чертовщинкой в глазах мужчины и многочисленные дети. Возможно, Израиль и упоминал о сестре Розе, но в памяти тети Раи она не осталась. Да, она знала, что у Израиля есть какие-то родственники в Биробиджане, но это было так далеко и так смутно, что Рая не придала этому факту никакого значения.
Когда около подъезда остановилось такси, из которого вылезла толстая, скандалящая с водителем женщина, дома была только Маринка – тетя Рая из поликлиники сразу побежала по пациентам.
– Открывай, родственники! – крикнула в дверь Роза Ильинична, когда Маринка спросила, кто там.
Маринка открыла. Роза Ильинична фурией влетела в квартиру, оттеснив Маринку к стене. Пробежалась по комнатам, оценила обстановку и села на стул в большой комнате.
– Ты кто? – спросила она перепуганную девочку.
– Марина, – ответила та.
– Значит, так, Марина, собирай свои манатки, и чтобы я тебя больше не видела, – велела Роза Ильинична.
Марина стояла столбом.
– Вещи, говорю, собирай! – прикрикнула на нее Роза Ильинична.
– Какие вещи? – пролепетала Маринка.
– Свои!
– Мама на работе, – прошептала Маринка.
– Ох, б…, что ж за жизнь такая б…ая! – выдохнула Роза Ильинична. – Ты дебилка, что ли?
Она зашла в спальню, хозяйским жестом открыла шкаф, посмотрела, нашла чемодан и побросала туда платья тети Раи. Потом так же спокойно и уверенно зашла в комнату Маринки и выгребла из шкафа ее вещи. Все запихнула в чемодан, доволокла его до двери и размашистым жестом выкинула его на лестничную клетку. Маринка так и стояла в коридоре, вжавшись в стену.
– Все, иди отсюда, – выпроводила ее за дверь Роза Ильинична. – Мать придет, пусть остальное шмотье забирает, а то выброшу на помойку. Так ей и передай.
Роза Ильинична захлопнула перед Маринкиным носом дверь.
Та стояла на лестничной клетке и думала о том, что на столе остались учебники, а под столом – портфель. И как же она завтра пойдет в школу? Что скажет? Наверняка двойку поставят.
Дверь опять открылась, из квартиры выглянула Роза Ильинична и гаркнула:
– Иди отсюда, я сказала! Не торчи здесь!
Маринка испугалась, схватила чемодан и поволокла его по лестнице вниз. И только у мусоропровода остановилась, решая, куда ей идти. Идти было некуда. Разве что к Ольге Петровне и заклятой подружке Танюше.
