Сергей Горбачев - Андроид 2.0

Взводный был уже мёртв, когда Журкин, сгребая землю в сторону, перевернул его, и тогда Серёга бросился дальше, к Барышеву.

– Лёха! Лёха! – тряс он друга и дико заорал, когда тот, наконец, открыл глаза: – А-а-а! Живой, бродяга!

Барышев несколько мгновений непонимающе смотрел на него, а затем снова потерял сознание. Один осколок перебил ему артерию на правом бедре, а другой, пробив бок, застрял где-то в рёбрах. Медленно расползалось тёмное пятно на правом боку, толчками бил фонтанчик непривычно алой крови на ноге.

– Живой… Главное, живой… – лихорадочно бормотал Журкин, быстро разматывая медицинский жгут, намотанный на приклад. – Главное, живой…

Перетянув ногу выше раны, Серёга взвалил друга на спину, подхватил и повесил на шею его автомат и, срываясь на бег, потащил к деревьям. И совсем не было страха, что сейчас в тебя выстрелят в упор. Не было уже и самолётов: сделав своё дело, они исчезли так же внезапно, как и появились. Но всё так же сильно билась в мозгу единственная мысль: «Только б донести! Только б донести…»

Повезло немногим: тем шестерым, что спустились с высоты и нашли друг друга в зелёнке. Все раненые. Из офицеров – только майор Яшкин. Везунчик Яшкин – боевики посчитали авиаудар началом штурма и отступили в Новолакское. Дождавшись темноты, шестёрка двинулась к своим. Только к утру их подобрала поисковая группа десантников, брошенная на спасение остатков отряда. Были составлены списки погибших и спасшихся. Ни Барышева, ни Журкина в этих списках не оказалось.

Часть 3.

Вид на башню

Я прекрасно знаю, что во всем виноват, даже если не виноват…

Вы тоже виноваты, даже если не знаете, о чём идёт речь.

Глава седьмая

Бегала она давно. Сколько себя помнила, столько и наматывала круги по стадионам, паркам, набережным, в зависимости от того, где жила. Сначала бегала от страшной в своей строгости Марии Анатольевны по прозвищу Мариинка, преподавателя класса хореографии, куда её в пять лет отдала бабушка. И уже годам к семи постоянные окрики бывшей балерины «Девочки, вы опять за выходные попу отъели!» так запугали маленькую Лизавету, что после очередной неудачной попытки уговорить бабушку прекратить это издевательство, Лиза решила бежать.

– Бабушка, миленькая, она меня не любит! – громким шёпотом, боясь, что вездесущая Мариинка услышит этот разговор, в кровати перед отходом ко сну умоляла Лиза. – Я боюсь её, не води меня туда больше, бабулечка, миленькая…

Но у питерской бабушки были свои взгляды на воспитание девочки в культурной столице. Тем более что родители Лизы, спихнувшие своё чадо на её попечение, появлялись в Ленинграде довольно редко, проводя время в непонятных детскому разуму многомесячных геологических командировках. Так что гиперответственная бабушка не придумала ничего лучше, как посоветовать девочке бегать по стадиону у дома, дабы не сердить престарелую балерину излишним весом, от которого, кстати, худая, как щепка, в детстве Лиза никогда не страдала.

И Лизавета побежала… Уже и Ленинград, не угнавшись, остался позади Санкт-Петербургом, и она уже год за годом бежит по Москве, как до того бежала по Нью-Йорку, а остановиться всё не может. Детские страхи, знаете ли, порождают самые стойкие привычки.

Телефон надсадно заверещал в наушниках, перебивая музыку сигналом воздушной тревоги, который она прикрепила к номеру приёмной Руморева. Поморщившись от досады, Лизавета остановилась и пару раз глубоко вдохнула-выдохнула со взмахом рук, восстанавливая дыхание.

– Слушаю вас, – она вытерла пот со лба и пошла шагом по набережной.

– Елизавета Сергеевна, здравствуйте, приёмная Руморева вас беспокоит, – бодрый голос секретаря на том конце провода был, как всегда, приветлив, – звоню сообщить, что Юрий Андреевич назначил вам встречу сегодня на 10:30 в своём кабинете в Госдуме, пропуск уже заказан.

– Да, спасибо, буду, – состроив гримаску, ответила Лиза. – Попробовала бы не быть… – сердито пробормотала она, отключая соединение. – Что-то зачастил Руморев с вызовами, в который раз планы ломает…

На часах было начало десятого, поэтому она спешно развернулась в сторону пешеходного моста через Яузу, пробежала парковую зону, затем сам мост и, наконец, свернула к своему дому.

– Что-то вы сегодня быстро вернулись, – приветливо улыбнулась ей пожилая консьержка. – Неужто погода испортилась? А ведь обещали же, негодники, – кивнула она в сторону маленького телевизора на столе, – что до конца недели сухо будет.

– Да нет, тёть Валь, погода отличная. Работа вернула…

– Ну да, ну да, – подхватила старушка, – работа сейчас превыше всего. Есть работа – можешь бегать, можешь не бегать. А нет работы – одна сплошная беготня… – и участливо закивала вслед.

– Лиза, Лиза! – вдруг вспомнив, всполошилась она. – Ваша девочка вчера на площадке куклу забыла, детишки принесли, да я запамятовала вашей няне передать. Возьмите…

– Ой, спасибо, тёть Валь, – Лиза вернулась за куклой и забежала в приехавший лифт.

Обычный будний день начинался для Лизаветы, как правило, одинаково. К половине девятого она отводила дочку-первоклассницу в школу, благо гимназия находилась недалеко, в двух кварталах. Сразу оттуда привычно бежала на набережную и после традиционной пробежки от моста до моста возвращалась домой, готовая к трудовому дню. На работе появлялась обычно не раньше одиннадцати утра, но сегодня, так как привычный распорядок ломался, пришлось ускоряться.

Быстрый душ, быстрый завтрак – мюсли с молоком и большая чашка какао, лёгкий мейкап, и бегом в лифт. Спускаясь на подземную парковку, она внимательно оглядела себя в большом, на всю стену лифта, зеркале и осталась довольна, в первую очередь, Танюхой, мастером, которая последний год работала с её волосами. Сейчас Лизавета носила прямые волосы, и эта причёска ей особенно нравилась. И не только ей.

«На Миллу Йовович совсем стала похожа», – это, прямо скажем, милое сравнение Бена, ей, действительно, подходило. Кудрявая по жизни Лиза время от времени вытягивала свои необычайно красивые рыжие кудри в прямые пряди, олицетворяя этим женскую логику в той её части, когда кучерявые барышни выпрямляют волосы, а остальные – всю жизнь их завивают в локоны.

Садясь в машину, Лиза улыбнулась, вдруг вспомнив, как Лёшка в первый же день после покупки назвал её автомобиль большим красным коллайдером. Ну да, американский внедорожник был вызывающе брутален, но ей-то он нравился. И действительно, почему бы заряженной на успех частице общества не разогнаться в этом большом красном ускорителе до перехода в новое качество… Да и привыкла она к американским машинам, пока жила в Штатах. За три года и не к такому привыкнешь. В общем, прижилось, как вы понимаете, сравнение авто с коллайдером, даже сама Лизавета применяла его для внутреннего пользования. Это вам кто угодно подтвердит, да вот хоть этот ворох мягких игрушек на заднем сиденье, что постоянно ездит в машине. Игрушки, правда, Васькины, но они тем более врать не будут.

Василиса, или Васька, – это мамкина дочка. Полтора месяца назад, в августе, ей исполнилось семь лет, и она уже три недели как первоклашка. А мамкина она потому, что с американским папкой как-то не задалось. Лизавета рассталась с ним и вернулась в Москву ещё до рождения дочери. И наверняка Ник Мэйли был бы достойным отцом, если бы имел хоть один шанс, если бы знал о Ваське. Но он не знал. Потому как мамка её от обиды бегала особенно быстро, даже океан не смог остановить, когда узнала о случайной измене Ника Мэйли… Поэтому росла Василиса Николаевна вместе с «Web-студией 2.0». «Дочь полка», – называл её Лёшка и был прав: на ноги становились все вместе, когда и клиенты были наперечёт, и Васька училась ходить по офису в мамкино отсутствие под присмотром Бена и Макса.

«Лёшка… Дорогой ты мой Бен…» – мысль зацепилась за него и не хотела убегать прочь, пока она выруливала с парковки.

Странноватые у них сейчас были отношения. Больше десяти лет они уже знали друг друга, ещё с той, доамериканской жизни. Ведь тогда Лизка первая из страны уехала. Помогала другу из-за океана, когда такое случилось… А сейчас они открыто симпатизировали друг другу, открыто флиртовали по старой памяти время от времени, и всё. За столько-то лет взаимных симпатий… Искрило между ними в этой их новой московской жизни постоянно и даже сильно порой, но вот пламя не возгоралось. При этом они абсолютно всё знали о привычках, о подругах и воздыхателях, когда те возникали. Это не мешало им, но и не помогало. Словом, сейчас это был тот странный вид дружбы мужчины и женщины, когда всё самое главное уже давно должно было произойти, но не произойдёт никогда. Может, прошлое мешало? Хотя посмотрим правде в глаза: виноват, если это слово уместно, в таких отношениях, конечно же, тот, кто всегда убегает.