Ирина Щеглова - Праздни и будники (сборник)
– Ну, как? – спросил он секретаря, после ухода Лилии.
– Глазки строила, – сообщил секретарь.
– Пригодится, – неопределенно предположил Василий Георгиевич.
Ночью Василия мучили кошмары. Прекрасная Лилия пришла и безуспешно пыталась совратить его; она была и мужчиной, и женщиной, она превращалась и в первую любовь Василия, и даже в его секретаря! В конце концов, ему этот концерт изрядно надоел и он резко крикнул: «Пошла вон!». Из юной красавицы Лилия преобразилась в хищную старую ведьму и прыгала и кидалась к неустрашимому Василию на грудь, пытаясь дотянуться желтыми клыками до шеи. Он досадливо смахивал ее с себя, пока ему, наконец, не удалось проснуться.
Посидев на краю измятой постели, Василий решился.
Они встретились в городском парке около 11. Василий Георгиевич дал своему секретарю четкие инструкции: «Напроситься на прием, заставить поверить, что влюблен, ни в коем случае не дать возможности догадаться о том, что ты – голубой!». Секретарь все выслушал как всегда молча. Василий Георгиевич передал ему сверток, глядя прямо в глаза. Секретарь принял его, не дрогнув. Они еще пошептались несколько минут и разошлись.
Через несколько дней город потрясла весть: «Владелица брачного агентства была обнаружена на квартире Ивана Головина, мертвой. Причина смерти – отравление цианином. Единственный подозреваемый в убийстве, собственно владелец квартиры, отсутствовал в городе. Где-то лечился. У остальных знакомых и клиентов Лилии – железное алиби…».
В самом деле, кого подозревать? Не голубого же секретаря, или уж тем более, не всем известного юриста…
Несколько месяцев спустя, двое брели по безлюдному пляжу. Один заботливо поддерживал другого.
– Я подумал, – продолжил Василий, что в тюрьме она тоже быстро освоилась бы… И потом, уж слишком много трупов…
Иван, еще очень слабый, блаженно улыбался осеннему солнышку и подставлял лицо морскому ветру.
– У нее не было детей? – вдруг спросил он.
– Нет, не успела…
– Это передавалось по материнской линии, – произнес Иван.
– Я понял, – кивнул Василий, – поэтому я закончил твою работу. Страшная женщина!
– Прекрасная женщина, – вздохнул Иван.
– Да, уж, – усмехнулся Василий.
На встречу им шла пожилая парочка. Женщина кокетливо просунула руку под локоть мужчины, и они о чем-то оживленно болтали. Она подняла голову, увидела Ивана и вдруг заулыбалась и взмахнула рукой. Иван остановился и раскланялся с дамой.
– Она? – спросил Василий, когда пара прошла.
– Да, – подтвердил Иван, – как хорошо, что мне удалось помочь ей.
Друзья пошли дальше молча.
«Иван еще не знает, что при вскрытии у его любовницы обнаружилась беременность. Да… Врач сказал, что это – девочка…» – подумал Василий.
Новый декаданс
– Мы с мужем очень любим Тарковского, – говорила экзальтированная дама интеллигентным голосом телефону.
– Да, начало через час. Я привожу себя в порядок, – вещала она, сидя в кресле, запахнувшись, слегка, в пеньюар и покачивая длинной обнаженной ногой, играла с котенком.
– Дорогой, подай пожалуйста сигарету! – и добавила, обращаясь к телефону, – это я не тебе.
От притолоки отделился молодой человек, высокий, утонченный, чуть развинченный. Он, в отличие от женщины, был полностью экипирован, причем не без изящества.
Тряхнув белокурыми кудрями, молодой человек извлек из кармана пачку сигарет и ловко поднес даме, виртуозно щелкнув зажигалкой.
Дама, затянувшись и выпустив дым через рот произнесла:
– Благодарю. – и снова сообщила трубке, – это я не тебе.
Он чуть кивнул и спросил абсолютно равнодушно:
– Мы сегодня куда-нибудь идем?
На что дама томно ответила:
– Ты же видишь, я разговариваю… Это я не тебе, – в который раз заверила она телефон. – Ладно. Пока-пока! – Нажала отбой и молча курила, запрокинув голову.
– Если мы никуда не пойдем, может я переоденусь? – спросил он.
Дама, не глядя на него, протянула окурок, приказала:
– Затуши сигарету!
Он послушно взял у нее окурок и отправился тушить на кухню.
Его не было несколько минут. Дама играла с котенком:
– Ой какие мы лапусечки – пусечки – красавицы. Красивые девочки!
Мы таких девочек любим, мы их приласкаем, – ворковала она, тиская и нацеловывая домашнего любимца. Но котенок надоел. Рассеяно выпустив его из рук, она подошла к зеркалу, села и занялась макияжем.
Он вернулся, остановился в дерях, прислонившись к косяку наблюдал за ней, подергивая коленом.
– Ты долго?
– Ты куда-нибудь торопишься? – равнодушно отозвалась она.
– Я? – переспросил он почти с восхищением.
– У нас еще уйма времени!
– Не так уж много, я бы сказал, – без тени улыбки констатировал он.
Дама, вдруг вспомнив о чем-то, попросила нежно:
– Милый! Очень хочется шампанского! Сходи, а?
Он отделился от косяка. Подошел к ней танцующей походкой.
Дама попросила подать ей сумочку. Он подал. Дама, порывшись, достала деньги, протянула, он взял, неуловимым движением отправил их во внутренний карман пиджака. Склонился к ней, долго поцеловал. Оторвался, почти ушел, его догнал ее голос:
– Захвати мусор…
– Я в таком виде мусор выносить не могу…
– Ты ни в каком не можешь, – не без ехидства парировала она.
Он долго гремел чем-то в коридоре, наконец, хлопнула дверь.
Дама оторвалась от зеркала, включила музыку и принялась красить ногти.
Когда он вошел с бутылкой шампанского, то увидел ее все в том же халате, с растопыренными пальцами.
– Принес? Налей пожалуйста. Льда положи! И дай мне сигарету. Ой! Прикури пожалуйста, у меня ногти сохнут, – оживилась она.
Он молча принес бокалами, откупорил бутылку, налил подал, прикурил сигарету, поднес к ее губам.
Она глубоко затянулась, запрокинув голову, и выпуская дым, выдохнула:
– Благодарю!
Он налил себе, прошелся с бокалом по комнате, пританцовывая:
– Мы куда-нибудь идем?
– Ты мусор вынес?
– Вынес.
– Затуши сигарету, дорогой. Кажется, почти высохли. – она озабоченно осматрела ногти. Встала и ушла в соседнюю комнату одеваться.
Он рассеянно потушил окурок в цветочном горшке, быстро выпил шампанское, затягиваясь сигаретой между глотками. Отставив бокал, беззвучно изобразил rock-гитариста на сцене.
Она вхошла одетая. Села на диван, вытянула длинные безупречные ноги в колготках, придирчиво осмотрела и прошлась руками.
Он, становясь перед ней на колени, продолжил гладить ее ноги:
– Может мы никуда не пойдем?
– Прекрати! – она капризно надула губы и нахмурилась. – Это же Тарковский! Я так люблю Тарковского! Классик мирового кино! Он феноменален! И потом, я каждый год хожу на него! – Напомнила она.
Он, встав с колен, произнес почти равнодушно:
– Пойдем. Только мы все равно уже опоздали.
– Подумаешь, 10 минут…
Темный зал кинотеатра. На экране что-то идет.
Двое пробираются к своим местам. Хлопают стулья. Садятся, наконец.
Через несколько минут мы видим ее освещенное, вдохновенное лицо, и его, откинувшегося в кресле, спящего, со сложенными на груди руками и опущенной головой.
Он не любит Тарковского. Он любит эту странную женщину.
Причинное место
– Ой, батюшки, спасите! – Кричал большой чернобородый мужик.
Он бегал кругами по двору, вцепив руки в спутанные волосы.
То завывал, то рвал на себе рубаху, то грязно ругался, глядя в равнодушное небо.
– Караул! – Истошно вопил дядька.
К забору подошла соседская баба, добродушная и толстая. Она легла грудями на верхнюю перекладину и с любопытством начала наблюдать трагическую сцену.
Залаяла собака, гремя цепью. В хлеву тревожно мычала корова.
Со всех ног по улице сбегалась стайка ребятишек.
– Дядя Кондрат, ты чегой-то надрываешься, а? – спросил маленький беленький пацаненок лет восьми в полинялой рубашонке и коротких дырявых штанах.
– Замолчи, пострел! – заревел Кондрат. – Не мешай!
И опять ринулся огибать колодец, оставляя в пыли двора огромные следы стоптанными сапогами.
– Эй, тетка Маланья! – Кричали ребятишки, – что это с Дядь Кондратом?
Маланья обернулась и, блеснув добродушной улыбкой, утонувшей в ее пухлых щеках, протяжно ответила:
– А хто его знае?
И опять легла на забор шикарной верхней частью своего дородного тела.
– Убили! – продолжил Кондрат, – Зарезали душегубцы.
– Ах, чтоб вам ни дна, ни покрышки! – Он остановился и топал ногой так, что пыль стояла столбом.
Ребятишки, как яблоки на ветках в урожайный год, усыпали деревья и уже молчаливо, с восхищением наблюдали за происходящим.
С улицы во двор, медленно шаркая ногами, вошел совсем древний старец, низко поклонился колодцу и скрипнул:
– Кондратушка! Ты ли, милостивец?
– Я, дед Михей. Все я. Все, бедовая моя головушка! – Уже со слезой в голосе заговорил Кондрат.
– А я слышу, – вроде шумит кто, – зашамкал дед. – Пойду, думаю, расспрошу, может пожар?
