Александр Интелл - Пиксельный
Перед северными воротами вдали показывается телега, дозорный стражник дает сигнал обоим постовым. Телега приближается все ближе, так, что дозорный уже в силах распознать знакомого извозчика.
– Ооо-ткры-вааай! – протяжным, громким военным голосищем командует дозорный.
Привычными движениями постовые отодвигают засов и открывают две толстенные деревянные двери, внутрь въезжает скрипучая телега с бессильной лошадью. Постовой, тот, что справа, подходит к извозчику и запрашивает бумаги.
– Все верно, спасибо, – докладывает стражник, отдавая бумаги, и спеша к воротам.
– Ну, слезай, – сухо говорит пожилой извозчик и поворачивается к пассажиру.
– Благодарю, всего доброго, – молодой человек в доспехах выбирается из телеги и грациозно кланяется, добродушно улыбаясь.
Жест многое говорит о манерах юноши. Поэтому легко заметить ответную улыбку на лице извозчика. Тот в почтенном возрасте и точно разбирает: воспитанный перед ним человек или невежа.
После взаимного обмена любезностями, молодец с уверенной походкой, будто бывал здесь и раньше, шагает по направлению к центральной башни. Он идет к парадному входу огромной башенной пристройки.
Подступив, на входе молодец встречает пару стражей. Они одеты в полные латы, начищенные до блеска, отчего искрятся на солнце как хрусталь, переливаясь золотыми лучами.
Юноша уже решил, что столь замечательные доспехи здесь выдают исключительно по долгу почтенной службы именно в башне. Эдакая военная элита города.
Тут я замечаю, что батарейка безнадежно села, и продолжать игру не имеет смысла. Все равно минут через пять-десять отключится. Всегда забываю зарядить.
Направляясь к стойке бара, я снова наблюдаю странные взгляды маленьких сучек и педиков. Чего им надо, а? Может со мной чего не так? На голове что-то торчит?
Уже сидя за барной стойкой, я поворачиваюсь к ним, потягивая третий бокал виски. Они хорошенько растеклись по телу, и разглядеть, кто есть кто, в этом переездном зоопарке выходит с трудом. Я вглядываюсь, и картинка вырисовывает черно-розовых клоунов на жердочке, пугливых и шушукающихся.
И среди этих черно-розовых клоунов… Среди них Лена! Как это я сразу не заметил?!
Изрядно пригубив виски, с бокалом в руках я несусь к переездному зоопарку. Все братия тут же устремляет взгляды в мою сторону.
– Лена! Что ты тут делаешь? – громко спрашиваю я, пытаясь заглушить музыку.
Лена, восседающая посреди клоунов, – по сути, ничем от них не отличающаяся – деланно раздражается и открыто демонстрирует брезгливость, высокомерие ко мне. По всей гримасе можно усмотреть лишь дурные эмоции, злобу и даже отвращение.
Клоуны, в составе которых недомальчики с прикольненькими длиннекькими челочками, берутся пялиться на меня с большей силой, пытаясь изобразить полноценных юношей.
– Хахая тыбе разззницаа!? – ведьмочка удолбалась в хлам. Но на столе нет ни пива, ни других популярны напитков молодых дебилов. Не знаю, что ведьмочка приняла, но назвать глаза пьяными язык не поворачивается. Она, что называется – stoned.
– Ты офанарела что ли? Твоя мать знает, где ты? Она тебя случаем не ищет?
– Шево тыбе нада? Отыбись, я отрываюсь! Ни выдишь? – глаза у Лены словно провалились, она даже стала похожа на китаянку. Ее бледность пугает, а из-за развязной речи я едва ее понимаю.
– Так, встала и пошла со мной! Я тебя домой отвезу!
– Пашел ты!
Я подхожу к этой дуре, чтобы взять силой, но на меня наваливается толпа недодевочек и недомальчиков. Они закрывают Лену как свою Королеву.
Стакан падает из рук и разбивается где-то под нагами. Я бью по роже первому попавшемуся додику, отталкиваю супостатов с вагиной между ног, и пытаюсь пробраться к Лене – сучка пинается и орет. Я снова и снова бью гермофрадитов по лицу, и те рассыпаются. Больше не пытаюсь разбирать, кто есть кто. Все равно все одинаковы, долбанные уроды! Это они во всем виноваты, это они отняли ее у меня!
– «НА ПОМААААЩЬ!!!! ПАМАГИТЕЕЕ!!! – У Лены скривило лицо.
Почти пробравшись к Королеве крашеных оленей, я представляю, как подхвачу ее, положу на плече и они уже не смогут меня остановить. Я заберу ее отсюда.
В последний момент, когда моя рука уже касается Лениного плеча, сзади оттягивает другая: здоровенна, чужая, волосатая и непрошенная лапа! Я поддаюсь сдуру, и, обернувшись, получаю глухой удар в район правого глаза.
Господи, как же больно…
«Из глаз летели искры…» или как там? Боль такая, что голова натурально трещит и немного слышится звон, но не в ушах, а где-то внутри мозга; как после стрельбы из Калашникова, единственного реального оружия, которое я держал в руках.
Я в момент подкашиваюсь, размышляя над тем, что бил скорее профессиональный боксер, и меня, у которого через левый глаз видны только звездочки, а голова от алкоголя и сотрясения уже не соображает вовсе, берут за руки и оттаскивают от ложи Королевы.
По дороге заламывают руки, а я тем временем соображаю, что меня тащат не куда-нибудь для выяснения обстоятельств, но банально к выходу. Даже не знаю, хорошо ли это.
Я словно марионетка на ниточках: послушно совершаю движение, но так неохотно и коряво, что кажется – кукла взбесилась в руках хозяина и вот-вот вырвется.
У порога я получаю пинок, от какой-то лысой суки и через мгновение оказываюсь лежащим на асфальте возле входа во «Freeman».
Замечательный денек выдался. Просто замечательный. Весь день контактировал с идиотами, два раза избили, Лена торчит под наркотиком в компании клоунов и планомерно убивает себя. А я… я беспомощная рухлядь.
Боже, сколько раз я умолял ее не убивать себя. У нее такой прекрасный голос, она так замечательно поет, ей бы на сцене выступать. Да черт с ней, со сценой! Не нравится – занимайся, чем хочешь, что в голову придет! Но ведь не самоубийством же! А то, что она делает, самоубийство натуральное, причем изощренное. Лена убивает себя не разом, а в несколько шагов, растягивает, смакует все новые и новые фазы самоуничтожения.
Медленно поднимаюсь с еще заметными звездочками в левом глазу и направляюсь к машине. В салоне включаю печку, думаю что делать.
В общем-то, вариантов никаких. Либо я еду в милицию, либо к ее матери, пусть и рискуя при этом оказаться оклеветанным за что-нибудь. Уж кто-кто, а Леночка придумает.
* * *
Когда я подъезжаю к опорке, уже темнеет. Невозможный день погружается во тьму, как и следовало.
В окошке регистратуры, чрезвычайно полный и усталый мужчина с небольшой залысиной на голове, отправляет в кабинет 48, простив отсутствие паспорта. Перед этим он пристально всматривается в мое лицо, чешет подбородок и очень странно прищуривается, словно пытается чего-то углядеть, поймать растворяющуюся мысль в своей голове.
Чего этот лысый во мне интересного приметил? Может профессиональная выучка? Хотя какой там профессионализм с таким животом…
Вначале я долго жду, потом меня направляют к какому-то следователю/дознавателю с фамилией, смутно схожей по звучанию с Синенко или Вороненко: его, кто бы мог подумать, не оказывается на месте. Далее меня известили, что тот вот-вот будет, и я успешно ожидаю господина в томном одиночестве еще минут двадцать, после чего, наконец, попадаю в его кабинет, как на праздник.
Но праздник блеклый и сухой, как и многие вещи в этом мире. Я оказываюсь в душной комнатушке с небольшим деревянным окном. Стоят скучные шкафы с неизвестным наполнением, стоит потрепанный столик, за столиком сидит человек в форме.
Этот Вороненко или Сидоренко предстает молоденьким парнем примерно моего возраста, с короткой стрижкой, и похож он более на призывника, нежели на следователя.
Призывник вяло бросает взгляд в мою сторону, кисло смотрит, затем громко зевает, совершенно не стесняясь, достает сигарету из сине-белой пачки, на которой крупным шрифтом написано L&M, смачно затягивается, жестом приглашает за стол… и вот тут-то наступает предел и мне уже хочется уйти и не видеть рожу его, не пытаться откопать в кислом взгляде что-то мудрое, ну хотя бы чуть-чуть разумное, что поможет мне донести свои мысли.
Я нехотя опускаюсь на стул, и тот первым делом просит документы. Их у меня уже просили, но вновь я принимаюсь нервно отговариваться, бормотать в полголоса, мол, каждый день их не ношу, пришел в отчаянном состоянии, о документах не думал и все в таком духе. В ответ призывник настойчиво расспрашивает, откуда синяки на лице, делая уже знакомый, фирменный прищур. Я сделал вид, что знаю о наличии каждого и отверчиваюсь недавней потасовкой с гопниками, которой, понятное дело, не было в действительности.
Понимая тональность беседы, я, тем не менее, пытаюсь хорошо себя презентовать, но по его выражению лица становится ясно, что своим избитым фейсом и отсутствием паспорта, я все же подорвал впечатление добропорядочного гражданина. Вскоре он наконец-то позволяет мне рассказать, зачем я прибежал в объятия родной милиции.
