Линор Горалик - …Вот, скажем (Сборник)

…Вот, скажем, израильский полицейский К. останавливает на дороге явно превышающего скорость пианиста Ш. Пианист Ш. все понимает, но слезть со скутера не может: к его спине примотана монтажной лентой гигантская человекообразная плюшевая собака, а к спине собаки примотан десятикилограммовый пакет апельсинов, который, в свою очередь, для сохранности примотан к сиденью скутера. Пианист Ш. начинает извиняться и просит быстренько выписать ему штраф, а потом отпустить – он едет на день рождения к дочери, везет подарок и сырье для соковыжималки. Израильский полицейский К. говорит, что тоже все понимает и у него своих трое, но правила есть правила: пока человек не слезет со скутера, он не может выписывать штраф, а то вдруг этот человек как рванет… Пианист Ш. объясняет, что он не рванет, ему это невыгодно, он едет на день рождения к дочери, вот подарок, вот апельсины, он опаздывает, ему голову проедят, он просто хочет получить штраф и медленно-медленно ехать дальше. Израильский полицейский К. говорит, что ему тоже голову проедят, он опаздывает на похороны и очень хочет просто выписать штраф и тихо ползти в направлении кладбища, но, пока человек не сойдет со скутера, этот план невыполним. Сейчас мы порежем монтажную ленту, пианист Ш. слезет со скутера, и мы все спокойно сделаем – тем более что начать день рождения можно и без апельсинов, а подарок никуда не убежит. Тогда пианист Ш. предлагает израильскому полицейскому К. «маленький рефрейминг»: вот гигантская человекообразная плюшевая собака, она едет на день рождения к дочери, везет еду и апельсины. Нельзя начать день рождения без стейка, гигантская дочь гигантской человекообразной плюшевой собаки сидит там голодная вместе со всеми своими гигантскими маленькими гостями, ждет свою еду – то есть его, пианиста Ш. Без апельсинов еще как-то, но неужели израильский полицейский К. позволит гигантским человекообразным плюшевым щеночкам сидеть голодными? Израильский полицейский К. уже сдался, он уже выписывает штраф, и от благодарности пианист Ш. чувствует себя обязанным поддержать разговор, он спрашивает, кого израильский полицейский К. собирается отправить сегодня в последний путь. «Явно не того человека», – бурчит израильский полицейский К., а пианист Ш. сочувственно говорит: «Ну ладно, не надо так. Не всю же жизнь вы будете полицейским. Может, вы еще учиться пойдете, может, все еще наладится…» Тогда израильский полицейский К. сует в карман уже почти довыписанный штраф, прячет ручку и начинает снова требовать, чтобы пианист Ш. слез со скутера. И все это время гигантская человекообразная плюшевая собака сидит, нервничает, ничего не понимает.

…Вот, скажем, жена поэта К., позвавшая гостей отмечать Масленицу, старательно заполняет в ноутбуке таблицу с фамилиями в строчках и краткими наименованиями запланированных наполнителей в столбцах, крестиками помечая, какие из наполнителей согласуются с чьими вкусами, диетами, привычками, аллергиями, идиосинкразиями и религиозными установками. В отдельных столбцах проставляется ориентировочное число необходимых каждому блинов, которое, в свою очередь, умножается на некий тайный коэффициент для расчета требующегося количества водки. Закончив расчеты, жена поэта К. озабоченно велит мужу: «Паша, четыре блина лишние, пойди съешь!»

…Вот, скажем, в узкой компании заходит разговор на очевидную тему, и все рассказывают, как им повезло: одному повезло, что прадедушка, белый генерал, вопреки семейному скандалу, женился на юной революционной еврейской девушке, так что теперь, по закону о репатриации… Словом, повезло. Другому тоже повезло: сестру дедушки записали в паспорт как еврейку, поэтому, когда восстанавливали утерянные в войну дедушкины документы… И вот теперь, по закону о репатриации… Третьему повезло не меньше: бабушка жены, чистокровная башкирка, на старости лет вдруг тронулась постсоветским умом и со всеми положенными ритуалами прошла гиюр, так что теперь, в соответствии с законом о репатриации… А четвертый говорит: а мне вчера в «Дошираке» попались два пакетика бульона вместо одного. Повезло! И это очень для всех неловкий момент, конечно. Но по-своему приятный такой. И от этого, между прочим, еще более неловкий. Но приятный же, ну.

…Вот, скажем, года полтора назад предприниматель П. и его партнер, тоже П., купили под Питером маленький умирающий консервный заводик. Решили делать бренд «Шпроты петербуржские». Ну а что, килька же, и вообще патриотизм. Купили они этот заводик совсем за бесценок, потому что к тому моменту почти все сотрудники заводика разбежались – включая директора, специалистов по закупкам и пр. Ну с сырьем как-то справились, конвейер перезапустили, осталось закупить жесть для банок на квартал вперед. Жесть им тоже предложили очень недорого, тоже с разорившегося заводика, и по площади ее хватало даже больше чем на квартал – на полгода. Получалось, что предприниматели П. и П. уже через пять месяцев выйдут в плюс и вообще. Завезли жесть на завод. И тут выяснилось, что она толщиной 1 мм. Очень дешевая, да, но 1 мм. И технолог им, конечно, говорит: ребята, вы вообще консервную банку-то видели? Тогда предприниматель П. говорит предпринимателю П.: слушай, ну он рисуется перед новым начальством, это понятно, я ему ласково скажу: так и так, мы ваше мнение услышали, но делать будем из этой жести, всё. Сказал, технолог тоже ласково отвечает: так и так, я ваше пожелание услышал, но за результат отвечать не буду. Так и договорились. Первая партия составила 14 000 банок. В банке было 180 граммов килек. Банка весила 790 граммов. Хуже того – в нее не входил консервный нож. Не входил вообще, никак, никакой. С помощью молотка входил, но не двигался, миллиметр жести, ну правда. Одну банку предприниматель П. кинул в стену, другою несколько раз ударил себя по голове, как применить еще 13 998 банок – было совершенно непонятно. Предприниматель П. предложил ночью утопить их в Неве, на что предприниматель П. рассудительно сказал, что одну хочет сохранить – как пресс-папье. И тут все стало хорошо складываться, и через месяц 790-граммовые банки, практически все, разъехались по бесчисленным сувенирным магазинам Москвы, Питера и окрестностей. Этикетки на них были ровно те, какие и планировались: «Шпроты петербуржские из отборной российской кильки». 180 граммов, маркировка и т. п. Пресс-папье, рекомендованная отпускная цена – от 450 до 950 рублей. Продавались эти пресс-папье ни шатко ни валко, лежали тихонько на складах, но понемногу расходились все-таки – покупателям страшно нравилось, что они выглядят совсем как настоящие. О том, что внутри шпроты, не знал ни один человек, кроме предпринимателей П. и П. Словом, получились медленные деньги вместо быстрых, но это окей. И интересный креативный кейс, и есть, о чем вспомнить. И тут бах – санкции. И предприниматель П. говорит предпринимателю П.: «Сережа, ты только не ори на меня сразу, ты просто подумай про это. У тебя семья, у меня семья…». А предприниматель П. говорит: «Паша, ты рехнулся. Миллиметр, Паша». А Паша говорит: «Ну не продавать, а для себя, на всякий случай. Сложим их у меня в гараже. Давай, Сережа. Я чувствую, это важно». А Сережа говорит: «Миллиметр, Паша». А Паша говорит: «А в гараже и меня багор есть».

…Вот, скажем, литератор К., не очень уже юный человек, во время поездки в Иерусалим заболевает зубом. И решает, что пойдет в старый город и зайдет в первую попавшуюся стоматологическую клинику. Заходит. Там врач, тоже уже не очень юный, в черном костюме, в талите, в черной кипе, с седыми пейсами, серьезный человек. Смотрит в рот литератору К. так, смотрит этак и вдруг спрашивает: «А вы женаты?» «Не знаю», – честно говорит литератор К., чья личная жизнь в этот момент устроена так, что он и правда не знает. «Ну что ж, – говорит врач, – тогда будем рвать».

…Вот, скажем, джазовая певица А. отправляется с мужем и ребенком по-быстрому отдохнуть в Турцию. В какое-нибудь место, где нет вот этих вот наших соотечественников. Вот этих вот пьяных драк на пляже, истошных воплей: «Алик, ты сдуре-е-е-ел? Иди сюда-а-а-а-а н-н-н-на!» Ну, понятно. Друзья назвали им небольшой городок, куда туристы не заезжают, квартирка по Airbnb, никаких жутких сувениров, чистый пляж, все хорошо. И вот они приезжают, райское утро, местные кафешки, ни по-русски, ни по-английски никто, кроме квартирной хозяйки, не говорит, но все такие милые, объясняются на пальцах, от младенца приходят в экстаз, пляж чистый, вода прозрачная – и тут в пятидесяти метрах от раскинутого джазовой певицей А. и ее мужем лежбища начинаются адские вопли. С одной стороны бегут какие-то мужики, с другой бегут мужики, страшный ор, кто-то зачем-то рвет с себя футболку, какая-то тетка что-то неразборчиво орет на турецком в телефон, но там явно присутствует «н-н-н-н-на!». Кто-то кого-то уже отпихивает, кто-то явно рвется в гущу, кто-то на кого-то наседает. И джазовая певица А. с мужем подхватывают младенца и сматываются от этой нарастающей драки, настроение испорчено, они еще немножко гуляют по городу, но так, без особой радости, и все уже какие-то неприветливые, и рыба мелкая, и на пальцах ничего непонятно, и ребенок куксится, и они говорят о том, что дело-то, видимо, не в соотечественниках, а в genius loci, свойствах места, это, может быть, место всех портит, а не мы такие нехорошие, это в воздухе что-то, в воде, в исторических обстоятельствах, может, даже в какой-то биохимии. Приходят домой, а там им хозяйка квартирная говорит: «Ну? Ну? Вы видели, что сегодня было на пляже, а? Каков мой племянник-то, а? Рванул с себя футболку – и прыг в воду! А жена его скорую вызвала, а когда та приехала – так люди уже и искусственное дыхание этому бедняжке сделали, и обсушили его, и одежду ему дали, и плечо перевязали, и он своими ногами в скорую сел».