Наталья Нестерова - Лялька, или Квартирный вопрос (сборник)
– Да! – твердо сказала Маша. – Это их личное счастье. Потому что универсального счастья не бывает, только личное. В лотерею выигрывают, и то каждый радуется совпавшим потребностям – одному утюг необходим, другому холодильник позарез.
– Можно деньгами взять. Главное – выиграть.
– Ольга выиграла.
– А я?
– Ты брусничное варенье не попробовала.
– Машка, не юли!
– Отступление по теме, иллюстрация из прошлого.
– Валяй. Любите вы с мамой давить меня житейской мудростью.
Я поймала себя на том, что не в первый раз объединяю умершую маму и здравствующую сестру. Но Маша не обижалась, а мне доставляло удовольствие говорить о маме в настоящем времени.
– Ехала в поезде из Москвы, с зимних каникул, десятый класс, – рассказывала Маша. – В купе еще трое военных, форма зеленая, но работниками МВД были, как я поняла. Не милицейская форма, понимаешь? А просто военная.
– Цвет формы имеет значение?
– Не имеет. Просто я не знала, что в МВД есть люди, по-другому одетые. Я на верхней полке лежала, они внизу распивали и разговаривали. Тетя, когда провожала и увидела, что с военными поеду, обрадовалась.
– Они к тебе приставали? – Я похолодела.
– Что ты! Просто пили и беседовали. Настя! Ты хочешь быстро и ясно: икс, плюс игрек, минус зэт… Суть тебе подавай. Но мы, не Ковалевские, так не можем.
– Извини, рассказывай.
Про себя я с благодарностью отметила: Маша сказала Ковалевская, а не Кобалевская.
Машка лежала на верхней полке, закатившись к стенке. Внизу выпивали мужчины в военной форме. Они называли себя комиссарами. А были политработниками – второе Машкино откровение: мужественное слово «комиссар» обозначало – «политработник», как «сельхозработник». Одни пашут на ниве, на колхозном поле, другие – бороздят мозги, выходит. Комиссары-замполиты ехали с совещания, проводившегося в Москве. На какое-то время Маша, обдумывая новые понятия, отключилась от разговора. Снова прислушалась, когда кто-то из них повысил голос:
– Привожу пример. Замначальника колонии привозит жену. Божий одуванчик, Золушка, из кружев сделана. И она ему! Все знают! Каждое утро поднос в кровать. На подносе – чашка кофе, пончик или там горячий бутерброд. И вазочка! Обязательно маленькая вазочка, в которой цветок. Специально на подоконнике выращивала, каждый день розочку в вазочку. Розочку – в вазочку! На подносик, в постельку. Этому хрену, который до свадьбы не поимел только семидесятилетнюю тещу начальника. И после женитьбы! Регулярно в госпиталь бегал, когда сестричек на практику прислали. А она ему: розочку – в вазочку!
– Твои действия? – спросил другой голос.
– Вызвал Золушку, раскрыл ей объективную картину.
– Скотина!
– Попрошу в выражениях! Мы, коммунисты, всегда должны стоять за правду!
– И кого ты своей правдой счастливее сделал?
Маша перепугалась, что военные станут драться.
Но они только кричали друг на друга, ругались, забыв, что ребенок на верхней полке, кто-то сходил за дополнительной выпивкой в вагон-ресторан. А потом они дико храпели на три голоса, не давая Машке уснуть.
Она ворочалась и пыталась понять, кто прав, – тот, кто Золушке глаза открыл, или комиссар, который правдолюбца скотиной назвал.
И еще много лет, время от времени, возвращаясь к их спору, Маша искала ответ. Ей очень не хотелось бы оказаться на месте слепой Золушки, но и чудовищную боль нельзя человеку причинять. Даже хирурги во время спасительной операции не режут скальпелем тело, пока человеку не дали наркоз.
– Нашла ответ? – спросила я.
– Нет, не нашла.
– Хотя все элементарно. Есть черное и белое, неправда в красивых одежках и правда в голом виде.
– В одежках – симпатичнее, а голые… Ты помнишь, как мы впервые увидели голых?
– В бане? Тебе было десять а мне восемь. Жуть.
В петрозаводском доме отключили воду, и нас повели мыться в городскую баню. Конечно, мы не раз бывали на пляжах, но купальники, узкие полоски материи, отлично, как оказалось, маскируют тело. Мы с Маней в общей мыльной пережили стресс: десятки голых женщин! Отнюдь не Венеры, напротив. Тут и сям висячие груди, складки на боках, сплывшие животы и под ними темные кустики волос. Эти кустики были особенно отвратительными – мы не знали, что у женщин там подобное вырастает. Конечно, мелькали и стройные девушки, и шклявые девчонки нашего возраста, но они терялись в массе безобразных голых фигур, каких не увидишь на картинах художников. Говоря взрослым, а не тогдашним детским языком, мы получили эстетический шок. Помню, я подумала, что животные гораздо симпатичнее людей, хотя и не носят платья. А Маня разревелась в голос – от неожиданного и острого разочарования. Моющиеся женщины сновали с тазиками от больших кранов к мраморным лавкам, терли друг другу спины, шутили-похохатывалии, были возбужденно радостными, точно не в бане находились, а на празднике. Хотя им следовало глянуть в зеркало и умереть от ужаса. Мы боялись посмотреть на мою маму, которую никогда не видели голой (в купальнике – не считается). И у нее тоже кустик? Мама буквально волоком тащила нас по скользкому полу, велела брать тазики, окатывать кипятком лавки. Мама здоровалась с кем-то, в ком невозможно было узнать соседку, полную, добрую… когда в одежде.
– Первый раз моются? – спросила соседка.
– Впервые в бане, – ответила мама. И велела нам охранять лавку: – Маша с одного торца, стой тут, перестань плакать! Настя, ты с другой стороны! Что ты окаменела? Это обычные женщины. Говорите всем, что занято. Видите, сколько народу.
– Полгорода без воды, – подтвердила соседка. – Что, девчонки, не понравились вам бабы в натуральном виде? Привыкайте. Сами такими станете. А в мужском отделении, думаете, сплошь красавцы? Как же! Аполлоны. У них, брюхатых, еще между ног болтается…
Подоспевшая с тазиком кипятка мама попросила соседку не развивать тему. Окатила лавку, расстелила клеенку, принесенную из дома, усадила нас. Поняв, что и под дулом пистолета не заставишь нас передвигаться по мыльне, сама принесла тазики с теплой водой. И мыла нас по очереди. С непонятным ожесточением – сильно терла мочалкой спину, дергала волосы, вспенивая шампунь.
Ойкнув, я возмутилась:
– Мам, ты чего? Больно же!
– Терпи. Как вам не стыдно? – злым шепотом спрашивала мама. – Смотреть на взрослых женщин точно на уродов! Это не кунсткамера. Приятно старушке, что вы таращитесь на нее брезгливо? Марш под душ и на выход.
Одеваясь, мы снова увидели соседку – в платье, привычно добрую и острую на язык, жизнь вернулась на свой круг.
– И меня теперь, – усмехнулась Маня, – нагишом увидит дочка или какая-нибудь девчонка – испугается.
– Если еще пять-семь килограмм наберешь, – успокоила я. – Тогда в нудисты всей семьей подашься.
– Вот это – не про нас.
– Как меняется представление о прекрасном теле. Знаешь, еще до операции мне дали вредный совет – ходить в парилку, распаривать хрящи в позвоночнике. Глупость, но я тогда хваталась за любую возможность, лишь бы не операция. И вот как-то в парилке отсидела до полного не могу, добрела до двери, пытаюсь открыть, дергаю ручку – не поддается. Я двумя руками рву – ни с места. Умираю, круги синие перед глазами, а дверь не открывается. И тут с верхней полки спускается женщина… Брунгильда! Высокая, мощная, атлетичная. Отстранила меня и, одной рукой легко дернув за ручку, выпустила на свободу. Я приползла, задыхаясь, на диванчик и подумала, что никогда не видела женщины красивее. Тут не благодарность даже во мне говорила, а подлинное восхищение красивым телом, женственным и сильным одновременно.
– У Ольги тоже физическая сила – будь здоров. Мы как-то картошку копали у моей свекрови в деревне. Морозы ранние обещали, надо было срочно урожай собрать, а мужья, как назло, не могли вырваться. И Ольга мешки таскала, самую тяжелую работу на себя взяла. Я с ног валилась, а она, пока последний мешок не приволокла, не остановилась.
– Ага, возвращаемся к нашим баранам, к Ольге и Леше. Бараны – это образно, ничего личного.
– Да, – согласилась Маша, – из крылатого выражения.
Меня вдруг охватила легкость, которая случается в научных исследованиях после долгих поисков и разочарований, после бессмысленных опытов, когда ты неожиданно и остро предчувствуешь успех. Еще нет положительного результата, опыт не закончен, а интуиция уже ликует: победа!
Я приняла решение – и это победа. Но с сестрой не поделишься. Даже с Маняшей я не могу обсуждать проблемы своего мужа. Только с ним. Мои победы почему-то связаны исключительно с ломанием самой себя. Хотя, впрочем, что здесь уникального? Проще расквасить человеку нос, чем избавить его от химер.
