Маша Трауб - Не вся La vie
Лидия Константиновна стала размахивать руками и головой потряхивать.
– Виктор, Виктор, вы меня удивили, – причитала художница. – Как я могла не заметить сразу? Виктор, вы мне нужны.
Витька ошалел от трясущейся училки и от того, что его кто-то впервые в жизни назвал Виктором, да еще и на «вы». Он даже по сторонам посмотрел на всякий случай. Может, не его? Лидия Константиновна поставила Витьке пять с двумя плюсами.
– Что же мне делать? – спросил после урока Витька у Ритки.
– То же самое, – посоветовала Ритка и истерично засмеялась. Ритка тогда только училась смеяться. Они с Витькой уже целовались, и плакать ей больше не хотелось. А хотелось смеяться.
– В смысле? – не понял Витька.
– Водка, – пояснила Ритка.
Водочные пятна Витька делал сам. Лидия Константиновна считала его гением и собиралась послать его рисунки на выставку. А еще она собиралась провести, так сказать, мастер-класс. Чтобы Витька при всех что-нибудь нарисовал.
– Я не могу, – испуганно сказал Витька Лидии Константиновне.
– Виктор, я вас понимаю. Но представьте, что вы придворный художник. Понимаете?
Витька решил, что придворный – это то же самое, что и дворовый, и ему это еще больше не понравилось.
– Все, решено. – Лидия Константиновна хлопнула в ладоши.
– Ритка, что делать? – спросил Витька.
– А может, водой? – предложила Ритка.
– Нет, эффект не тот. Я пробовал.
– А ты в рот водку набери и, когда никто не будет видеть, на тряпку выплюнь, – посоветовала Ритка.
– А запах? Знаешь, как вонять будет?
– Я тебе мамины духи принесу.
В день мастер-класса Ритка с Витькой закрылись в кабинке женского туалета. Витька набрал в рот водки и… проглотил, потому что выплевывать при Ритке ему было неудобно.
– Я не смогу ее во рту держать, – сказал он.
– А ты попробуй, вдруг получится? – забеспокоилась Ритка. Ее план срывался.
Витька опять набрал водки в рот и опять… проглотил.
– Не могу. Гадость.
– Ладно, давай сюда тряпку, – сказала Ритка и плеснула на тряпку духами из маминого флакона.
– Фу, воняет, – поморщился Витька.
– Давай, лей водку, – приказала Ритка.
– А нету, кончилась. – Витька смотрел на майонезную банку, в которую перелил из отцовской бутылки.
– Тогда водой, – велела Ритка.
Витька рисовал, все занимались своими делами – играли в морской бой, списывали… Лидия Константиновна, прижав руки к груди, смотрела в окно. В класс зашел директор. Все встали.
– Чем это тут у вас… пахнет? – спросил директор.
– Чем? – удивилась Лидия Константиновна.
– Дрянью какой-то, – сказал директор.
– Это мои духи, – оскорбилась Лидия Константиновна.
– Простите, не хотел, – начал извиняться директор, но продолжал принюхиваться.
Витька тем временем уже еле держался на ногах. Водка, принятая внутрь, начала действовать. Витька стоял перед мольбертом, который специально для него притащила Лидия Константиновна, и раскачивался.
– А что это с ним?
– Он творит, – сказала учительница вдохновенно.
– Что творит? – не понял директор.
– Вот, – торжественно произнесла она и показала на пустую майонезную банку, стоящую на первой парте, которую и рисовал Витька.
– А-а-а, – сказал директор.
Он подошел, заглянул в Витькин мольберт и опять стал принюхиваться.
– Лидия Константиновна, – сказал он тихо, стараясь, чтобы это не слышали ученики, – вы меня простите, но от вашего художника пахнет водкой.
– Господи, как вы могли такое подумать? – всплеснула руками учительница.
– Я не думаю, я знаю, – строго сказал директор. – Что я, водку по запаху не узнаю? – обиделся он.
– Мальчик – гений, настоящий гений, – запричитала Лидия Константиновна.
Витька икнул.
– Лида Костапиннна, можна мне выттти? – спросил он.
– Идите, Виктор, конечно, идите, – сказала учительница.
– Вот! – торжественно вскричал директор. – Я же говорил. Он пьян. Лыка не вяжет.
– Как вы можете? Да еще при детях? – Лидия Константиновна скорбно сложила руки на груди. – Что вы понимаете в искусстве? Это же творчество. Не на заводе же детали шлепать…
– Тут вы не правы, – возмутился уже директор, который в молодости как раз на заводе шлепал детали и считал эти годы самыми счастливыми в своей жизни, – красками мазать – это ума не надо, а деталь, как вы говорите, «шлепать», тут думать надо. Соображать. Одно движение – и все, брак.
– Мы с вами говорим на разных языках, – сказала Лидия Константиновна, – мы с вами слишком разные, чтобы понять друг друга. Художники, когда пишут, а не рисуют… да будет вам известно, что они именно пишут, впадают в такое состояние…
– От водки они в такое состояние впадают…
– Нет, давайте поспорим, – распалилась учительница и схватила Витькин рисунок с мольберта. – Вот скажите мне, что вы видите?
– Да перестаньте, успокойтесь, Лидия Константиновна, давайте закончим, я, собственно, по другому поводу зашел, – пошел на попятную директор.
– Нет, дайте мне ответ, что вы видите?
Директор посмотрел на Витькин рисунок.
– Э… пятна разноцветные, как будто краской наляпали и тряпкой вытерли, – сказал он. – Я тоже так могу.
– Вот, вот, – тыкала указательным пальцем Лидия Константиновна в грудь директора, – об этом я и говорю. Вы не видите боль, страдания, чувства, эмоции… Вы ничего не видите. Черный квадрат Малевича, помните? Может, вы скажете, что и квадрат смогли бы нарисовать?
– Квадрат смогу, – сказал директор. – А Малевич этот из какого класса?
Кончилось все тем, что Лидия Константиновна плакала и на оборотной стороне Витькиного рисунка пыталась написать заявление об уходе по собственному желанию. Ритка побежала в медпункт за валерьянкой. Директор тихо матерился. Витька блевал в туалете.
А я? Я ходила в троечницах. Честно пыталась нарисовать дерево, каждую веточку, травку там. Лидия Константиновна меня даже не рассматривала. Я попросила маму помочь с изо. Мама попросила знакомого художника. Настоящего. Художник нарисовал закат и получил тройку с плюсом. Только однажды я получила четыре, когда наляпала чего-то коричневого, серого и зеленого. Ляпала от души, не думая. Лидия Константиновна углядела в моей мазне «гниющую осень» и поставила четыре.
Так вот, тому читателю я нарисовала цветочек. Такой детский. Палочка, два овала – лепестки и кружочки.
– Нет, вам рисовать нельзя, – сказал читатель, посмотрев на мой цветочек. – Когда прочту книгу, скажу, можно ли вам писать…
Первый прямой телеэфир. Встать нужно в шесть утра, в полседьмого выехать из дома. Канал кабельный, показывает только через тарелку. Передача будит по утрам милых женщин ласково и ненавязчиво.
– Только вы должны быть уже с прической и в гриме, у нас только тон накладывают, – сказала редактор.
Муж у меня не храпит по ночам. Это его главное конкурентное преимущество. А тут – захрапел. Первую ночь терпела. Вторую ночь терпела. Наступала третья.
Половина второго ночи. Храпит. Ласково погладила супруга по руке. Еще раз погладила. Еще раз.
– Ты же говорила, что у тебя голова болит, – просыпается муж с намеком. – Прошла?
– Не прошла, – рычу я.
– Жаль, а я надеялся… – говорит муж и опять засыпает.
Два часа ночи. Пнула ногой. Несильно. Десять минут третьего. Пнула. Достаточно сильно. Еще раз – со всей силы.
– Что, что? – просыпается муж.
– Ты храпишь.
– Извини. Больше не буду.
Половина третьего. Встала. Пошла искать набор пассажира самолетного бизнес-класса – там должны быть беруши. Без пятнадцати три. Нашла. Запихнула в уши. Не действует. Накрылась одеялом с головой. Душно. Нечем дышать. Вылезла. Положила подушку на голову. Нечем дышать. Вспомнила, что от храпа помогает свист. Попробовала свистнуть – не получилось. Вся в слюнях. Еще раз попробовала. А раньше умела, даже с двумя пальцами во рту. Три часа – тренируюсь в свисте. Три десять – достигла определенных успехов.
– Что такое? – проснулся муж.
– Ты храпишь, – говорю я.
– Извини.
– Ни за что. Никогда.
– Я же не специально.
Муж, обиженный, перевернулся на другой бок и опять захрапел. Половина четвертого. Сижу на кровати с подушкой в руках и думаю: если положить ее на мужнино лицо, он задохнется? Четыре утра. Пятнадцать минут пятого. А если положить две подушки, он задохнется? А если положить две подушки и прижать руками, то точно задохнется? Половина пятого. Тихо. Без пятнадцати пять – все еще тихо. Потрясла мужа за руку. На всякий случай. Храпел человек – и вдруг перестал. А вдруг ему плохо?
– Что такое? – спросил он.
– Ничего, спи, – сказала я и наконец тоже легла и попыталась уснуть.
Пять утра. Стою у окна, любуюсь рассветом, считаю редкие машины и светящиеся окна соседнего дома. Три, четыре, пять… Вспомнила фразу: «Если хотите узнать, как выглядит мир в пять утра, заведите ребенка». Я это уже проходила. Но тогда я понимала, за что страдаю. Подошла к книжному шкафу искать книгу, где это написано. И кто автор.
