Сергей Шаргунов - 1993
– Он же ее порвет! – заволновалась Лена.
Сева подмигнул и приложил шершавый палец к воспаленным губам:
– Тс-с-с…
Сократ и Ася поладили беззлобно и даже плавно. Когда Лена уводила козу, та рванулась обратно и заголосила, как будто отведала чего-то необычайно вкусного.
У нее родился темный и большеглазый очаровашка-козленок. Отчего-то один. Назвали Гаврилой. Виктор отвез его в Хотьково, как договаривался.
Как-то Ася заболела. Съела большой кусок целлофанового парника, хотя Лена сначала на соседей подумала: отравили. Есть коза не могла – рвота, и стоять не могла – ложилась на живот. Ее перенесли в гостиную в кресло, подставили таз. Из Пушкино прибыл ветеринар Дмитрий Яковлевич с желтовато-седой бородой и прокуренными раскатами голоса. Сел на корточки, наклонился:
– Ну что, кормилица, хвораем? Водка есть? – спросил, не отрываясь от козы. – Неси!
Лена принесла бутылку “Зверя” – была такая водка.
– Огурцы солили? Неси огурец!
Встал с корточек, открутил железную пробку и влил себе в бороду – глоток за глотком – четверть бутылки. Громко захрустел огурцом, танцуя головой и смежив веки, как будто целуется.
– Это водой разбавь, доверху, – протянул бутылку с остатками водки. Облизнулся в бороде толстым языком. – Мужик есть?
– Есть.
– Зови!
– Вить! – закричала Лена наверх.
– Помогай, друг, – приказал ветеринар. – Держи ей пасть.
Виктор раздвинул козьи челюсти, и доктор влил между ними одним потоком водку с водой – всю бутылку.
– Сожми ей. Чтоб не выплюнула.
Коза вращала глазами, но была слишком слаба протестовать.
– Будьте здоровы, господа хорошие! – рокотал врач на прощание. – Ни о чем плохом не думайте. Завтра встанет кормилица! Вы ее только хорошенько прогуляйте, чтоб растряслась как следует.
Так и получилось: назавтра Ася снова ела и мекала. А послезавтра резвилась беззаботно.
Ася давала три литра в день – обильно. Правда, Брянцевы не очень-то жаловали козье молоко. Козу взяли ради здоровья, в первую очередь – дочери. Таню приучили: стакан утром, стакан перед сном. Лена могла подлить молока себе в кофе, а Виктор, едва унюхав козий дух, от отвращения корчился.
– Чем оно тебе так не угодило? Ты зачем ребенка пугаешь? – говорила Лена.
– Мочой пахнет. Не могу я! Может, и мочу пить полезно. Но не для меня это!
– Неправда! – подслушав их разговор, на кухню вбежала Таня. – Земляникой оно пахнет!
Молоко давали пить Рите и ее брату (тех принуждала мать) и всем желающим наливали.
– Не дом, а богадельня, – усмехался Виктор. – Приходи – по телефону звони, еще и молочка за так поднесут…
– Не торговать же нам, – как-то сказала ему Лена.
– Ну, – согласился он.
– А почему не торговать? – вмешалась Таня.
– Зачем срамиться? – ответил Виктор и этим ответом всех убедил.
Когда к Брянцевым приезжала Валентина, молоко она пила с удовольствием, могла выдуть подряд три чашки.
– Лен, а зачем ты ее слушаешься? – поразилась она, когда коза в очередной раз, покинув сарай, вбежала в открытый настежь дом и прыгнула в кресло. – Иди! А ну пошла! Ведьма чертова! – И заехала сложенной в трубу газетой козе по морде.
Коза спрыгнула на пол и без всяких промедлений саданула рогами старуху под колено.
Закричала Лена, Валентина забегала вокруг стола:
– Кыш, проклятая!
Коза настигала. Валентина обернулась и страстно плюнула. Коза остановилась, мотнула головой. Старуха зажурчала ртом, накапливая слюну, и плюнула еще. Коза покачнулась и выбежала из гостиной через прихожую в огород. Обидчиво процокали копытца.
– Вот! – торжествующе сообщила Валентина, растирая под коленом. – Я человек простой. В моем детстве их всегда так гоняли! Плюнь погуще – она в кусты. Они ж больно брезгливые, козы-то!
Асю с той поры Валентина опасалась. Но и коза платила ей тем же.
Глава 6
Валентину Алексеевну хоронили в закрытом гробу. С закрытым гробом долго не напрощаешься, поэтому в морг никого не звали – сразу на кладбище, где и отпели в церкви. День был ветрен и бесцветен. Священник в белом облачении, рослый, в грязных сапогах, отслужил литию над могилой. Сам возглашал, сам себе подпевал – без запинки, подгоняемый каким-то внутренним наступательным ритмом. Слова молитвы то резко выскакивали, то тонули в мурлыканье. Он позвякивал кадилом, и напевный голос проносился над всеми и сквозь всех, как дым ладана на ветерке – то густея, то рассеиваясь.
Лена тихо плакала, Виктор изредка кряхтел, Таня смотрела по сторонам, превращаясь во всё, что видит.
Валентинина дочь Света была влажная от слез, мягколицая, с завитыми светлыми волосами. Округлые руки торчали из черного платья и зябли, покрытые мелкими пупырышками. Ее муж Игорь – низкий лоб, покатые плечи – выглядел сурово, взявшим обет молчания. Плакали и шептались, словно бы слипшись, несколько подружек и соседок покойной.
Поодаль от всех торчала девица в белой куртке с накинутым на голову капюшоном (“Из секты”, – шепнул кто-то). Она читала брошюру в разноцветной обложке, близко поднеся к лицу и шевеля губами.
Таня была на похоронах второй раз в жизни. Закрытость гроба смягчала для нее смерть бабы Вали, как будто в гробу пусто.
Поехали на поминки в старинный дом в Чистый переулок. Валентина жила в отдельной двухкомнатной, но решили поминать где просторнее, по соседству, на большой коммунальной кухне. Перед поминками зашли в Валентинину квартиру: трюмо, шкаф, этажерка, фарфоровые статуэтки, настенный ковер – Виктору казалось, что всё должно было померкнуть, измениться, столько тепла и внимания старуха вкладывала в окружавшие ее вещи, но эти вещи-предатели выглядели как ни в чем не бывало.
На коммунальной кухне были сдвинуты три стола, на подоконнике стояли молодой красивый фотопортрет и рюмка под черным хлебом. Здесь были жильцы всех комнат, и даже женщина в халате и с мокрыми волосами слонялась из коридора на кухню и обратно, прижимая к себе спящего грудничка.
– А с кем малышню оставили? – спросила Лена.
– С подругой Светиной, – ответил Игорь.
У них были мальчик и девочка пяти и семи лет.
– Бабушку любят… – всхлипнула Света. – Как я им объясню теперь, куда бабушка делась?! – Слезы прокатились по ее щекам.
Приехал Валентинин друг детства – старик из Хотькова: сел рядом с Таней и ухватил ее пальцами выше локтя. Слегка, но цепко. Щипок означал страх и близость смерти – Таня почувствовала это, и ее точно сковало. Старик шевелил проволочными бровями, спрашивал у Брянцевых про козу, не слышал, спрашивал опять, сказал, что козленка Гаврилу разорвали собаки, “трудно везде поспеть, жена всё лежит, да и я уже не тот”, и продолжал держать в щепоти кусочек Тани, кажется, сам о том позабыв. Таня отдернулась, принимая миску с салатом, и пересела.
Наконец стали поминать.
Света встала первой.
– Мама всегда говорила: доживу до ста лет. И я думаю: она бы дожила до ста, если б не катастрофа. Сколько она опасностей видела! В войну на работе ночью сидит, на машинке стучит. За окном сирена воет. А она думает: нет, надо допечатать дело. Дело! Во времена были. Допечатала, бежит по улице к метро, а кругом всё гудит, гремит… Потом бомба рядом в дом попала, и камень в спину отлетел. С такой силой, что она лицом упала на мостовую. Говорила: ударил бы в висок – точно бы убил. И еще один случай. Она уж немолодой была, за пятьдесят. К нам в гости приехала, на мой день рождения, шла обратно через парк, ну, у нас, возле “Речного вокзала”. И там на нее в темноте какой-то маньяк напал. Повалил в снег, это весна ранняя, так мать, даром что добрая, его зубами – хвать…
– И куда она его?.. – задорно спросил Виктор, по дороге с кладбища успевший хлебнуть.
– Помолчи, – одернула его Лена, – не в цирке.
– А чего? – растерянно и нагло отозвался он. – Не, а чего? Я ж про что? Молодцом была.
– За нос его, гада, тяпнула, – разъяснила Света.
– У Валентины зубы были хорошие, – поддержала одна из подруг. – Не то что мои гнилушки…
– Ну и ладно, давайте помянем, – сказал Игорь.
– Погоди, – одернула Света, – к чему всё это говорю… А к тому, что не знаем мы своего часа. Такую мама жизнь протянула, и всё для чего… для чего?.. – Голос ее поплыл. – Чтоб сгореть, да? – Она со свистом втянула воздух.
– Чтоб нас вырастить! – подхватила Лена. – И людям радость дарить!
– Как я обо всем узнала… – Света выпила рюмку, но по-прежнему стояла над столом. – Поздно было, ближе к ночи Августа звонит. – Она показала на старуху с массивной челюстью и седыми буклями. – Ты звонила?
Та сдержанно кивнула.
– Вот… – Света перевела дух. – Августа звонит. Не приехала, говорит, мать твоя на наше богомолье. Ждали, но не приехала. И дома нет ее. И вот я, как была, в ночной рубахе, стала в милицию звонить, из милиции в скорую, из скорой в морг. Игорь, – она похлопала мужа по шее, – выходит в трусах, извиняюсь, и спать зовет. А я ему: “Одевайся, в морг поедем!” Ох, и ноченька это была! – Голос Светы дрогнул. – Когда опознание проводили, я до последнего поверить не могла. Не мама, нет и всё. Паспорт ее, пускай обгорел, а саму не узнаю! Часы показывают, плащ, цепочку с рыбкой. Вижу как в тумане и думаю: чужие это вещи. А Игорь говорит: “Да, узнаем” – и скорей меня на выход повел. И говорит: “Цепочки такие они все там носят, у них, там… в секте”.
