Галина Артемьева - Чудо в перьях (сборник)
Бездонная высота не прощает отчаявшихся. Самоубийственная предательская слабость, чрезмерная привязанность к тому, кто не создан вечным, капризное настойчивое нетерпение человека, привыкшего быть любимым и опекаемым и не желающего смириться с потерей, лишь усугубили трагедию – семья перестала быть семьей, распалась на две отдельно страдающие человеческие единицы. Мать жила своим прошлым, утраченным земным раем. Тоша обязана была строить свою жизнь, не отступая от давным-давно обозначенной линии.
Вскоре мать упросила небо, и оно сжалилось, послало ей смертельную болезнь. Слабая женщина не сопротивлялась, не думала об оставляемой дочери: та в отца, та все преодолеет. Хорошо верить в чью-то силу и собственную слабость, тогда по отношению к сильному можно позволить себе абсолютно все, опереться на него всей убийственной тяжестью собственной слабости, повиснуть: тащи меня дальше по этой невыносимой дороге, ведь ты же меня любишь. Тоша и тащила, до последней минуты надеясь на счастливый для себя исход: на то, что мать опомнится, призовет на помощь жизненные силы, которые помогут ей выкарабкаться, побыть подольше на этом свете рядом с так нуждающейся в ней дочерью. Но чуда не произошло, и осталась она одна-одинешенька. Даже без друзей: во взрослой жизни, когда во всем сам за себя, на них не оставалось сил и времени. К тому же завистливые высказывания измученных родительской опекой знакомцев – «счастливая, повезло тебе: одна живешь» – не способствовали дальнейшему сближению.
Только Итон все понял. Только с ним смогла она – впервые – оплакать свое одиночество.
Она была уверена в его силе и мужественности: один – пробился – в Москве, не зная, что в этой цепочке самое главное звено – пробился – действительности не соответствует. Приспособился, исхитрился – вот это, пожалуй, да. Только какой же влюбленный будет думать так о том, к кому тянешься всей душой.
Они были вместе все то время, которого не требовали ее занятия. Он уходил, когда она брала в руки скрипку, чтобы не мешать. Да и уставал он от этих звуков. И ревновал ее, потому что в этот момент она о нем забывала – это он чувствовал. Мать всегда о нем помнила, каждую минуту, радовалась ему как празднику, даже если он во время урока заглядывал в ее класс, она все тут же бросала и спешила и нему со светлой улыбкой и глазами, полными внимания и интереса. Тоша, занимаясь, закрывалась от всего мира, никто не был нужен, и ей было хорошо. Она даже не взглядывала на него, когда он во время ее занятий заходил в комнату. Его будто бы не было. Вот он и уходил, чтобы не обижаться. К тому же она должна была думать, что и у него тоже есть дело. И не одно. Разные, их было много. И много было вокруг плохих, лживых и завистливых людей, только и ждущих, чтобы присвоить себе результаты его многочасового труда. Например, он помогал оформлять один клуб, а владелец потом его даже на открытие не пригласил. И денег не заплатил. Или работал он с моделями, готовил их к показу, а имя его так нигде и не упомянули. Ушел, хлопнул дверью.
– И правильно, – одобряла далекая от всего этого Тоша.
Она сострадала ему. Ведь полоса его неудач пошла с момента их встречи. Может быть, счастливым в любви не везет во всем остальном? Ей, правда, по-прежнему «везло», видимо, Итон своими неурядицами отдувался за двоих. Она хотела, чтобы он был бодрым, улыбчивым, энергичным, как вначале. Что можно было сделать? Ну, например, снять бремя материальной ответственности за жилье.
Почему бы им не зажить вместе? Ведь так трудно расставаться.
Он согласился, хотя и не сразу, пришлось его убеждать, что глупо церемониться, когда люди любят друг друга.
С работой было плохо, но поначалу они о его работе забыли. Он вовсю заботился о ней, кормил, наводил чистоту. Много читал. Говорил с ней о книгах, удивительно метко судил, необычно.
– А почему бы тебе на филфак не пойти? – предложила она, восхищенная его способностями и красноречием, у нее самой никогда не получалось говорить так долго и убедительно.
– Как туда поступишь без блата? И без репетиторов? – он впервые разозлился ее наивной вере в него. – Ты что, не знаешь, сколько это стоит?
– Но деньги у нас есть… Можно в платный пойти, – убеждала она.
Да что он, последняя тряпка, за чужой счет жить! Она тут же перестала убеждать. Он тотчас же подумал, что все равно живет на ее деньги, и решил, что и она про это вспомнила. Тогда-то его впервые и пронзила мысль, что это у них не навсегда, что чудес на свете не бывает, и расстаться придется, уж очень они разные. Невольно стал выискивать поводы для ссоры, чтобы друг другу стало плохо и расставаться было не так больно. Отстаивал свою независимость. Но все любовно выбранные вещи, которые она привозила ему из своих заграничных гастрольных поездок, носил с удовольствием, и средства личной гигиены признавал теперь только самые дорогие, лучших фирм.
Мать продолжала исправно присылать деньги, и, получив их, он врал Тоше про подвернувшийся приработок, покупал ей какую-нибудь дорогую безделушку или вел в кино: на ресторан присланного бы уже не хватило. Девушка неизменно умилялась его щедрости: пусть она работала за двоих, но он-то отдавал последнее. Это гораздо ценнее.
Она и предложила помогать маме и бабушке: не трать на нас ничего, им там нужнее, мы с тобой и так прекрасно проживем. И поскольку заработок его был нерегулярным, установила ежемесячную сумму помощи. Собралась на очередные гастроли, а его снарядила навестить своих, денежек отвезти на полгода вперед.
Мама с бабушкой радовались несказанно: они знали, они ни минуты не сомневались. Он, вздыхая, сообщал, какое тяжелое дело – рекламный бизнес, это только по телику реклама кажется ярко-веселой, а сколько труда, пока все придумаешь! А если еще заказчик тупой попадется… Внимали его речам с благоговением. Он сам себе верил, гордился собой, удивлялся, как ему все-таки удалось выйти на нужных людей, заставить их поверить в его возможности. О Тоше не сказал ни слова, он почти не вспоминал о ней, купаясь в потоках единственно настоящей, материнской любви, которая бесконечна и надежна, как ничто больше на этом свете.
Но пришлось оставить контактный телефон – все равно всегда подходил он, она вечно просила его об этом, чтобы не отвлекаться от своего пиликанья.
Перед прощаньем мать возмечтала о полном счастье для своего ненаглядного: об удачной женитьбе.
– А девочка-то у тебя есть, сынок? Тебе бы девочку хорошую, чтобы внука мне родила, чтоб о тебе заботилась, у тебя работа такая, что сам за собой не уследишь!
– Все будет, мам, поживем – увидим.
А правда, почему бы им с Тошей и не пожениться? Мать бы ушла на пенсию, поселилась бы у них. Он пошел бы учиться. На переводчика, к примеру. Ездил бы с женой на гастроли. Книги бы иностранные переводил.
Приехал, взялся за учебники. До Тошиного возвращения наверстывал забытое. Но Москва быстро лишает сил и здравого рассудка, вскоре ему стало нестерпимо лень путаться в словах чужого языка, собственные мечты показались убогими и неисполнимыми, и все пошло по-прежнему.
Мать звонила часто и все как-то удачно попадала: Тоша то занималась, то была в отъезде, даже не догадывалась о звонках. И он мог спокойно говорить, делиться планами, договариваться о скорой встрече в Москве. А почему бы и нет? Запросто можно подгадать время, когда останется один, мама бы пожила в хоромах в центре Москвы. Они бы вместе в кухне потолок побелили, коридор поклеили – вдвоем у них дома здорово получалось. И, главное, всем радость: матери оттого, что сыну помогла жизнь улучшить, девушке любимой, что он для нее старается, делает, что может.
Так бы все и получилось, если бы концерт проклятый не отменился в последнюю минуту. И маму никак не предупредить, чтоб выезжала попозже. На недельку всего попозже. Но когда стало известно про концерт, она как раз садилась в поезд, полная счастливых радостных ожиданий.
Все у нее чудесно складывалось: и в метро не потерялась, и улицу легко нашла, а дом уж такой – ни с чем не спутаешь. Сын объяснял ей про код, но и это не понадобилось, вошла вместе с ранним почтальоном, поднялась на лифте и – вот она дверь, за которой ее умничка, ее красавец ненаглядный, заяц ее пушистый.
– Дз-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з, – она палец с кнопки звонка не снимала, веселилась: ничего-ничего, пусть поднимается важная персона, мама приехала, открывай.
Дверь распахнулась неожиданно быстро, не спал миленький, ждал ее, соскучился. И стала она по-хозяйски, уверенная, что они одни в сыновнем жилище, распоряжаться да разглядывать.
– Где у тебя тут переобуться? Грязные сапоги-то, дождь, ты газетку подстели, чтоб на пол не натекало.
Он дал ей свои тапочки. Ведомая инстинктом, она, подхватив сумки с гостинцами, безошибочно взяла курс на кухню, громко восторгаясь размерами квартиры. По-хозяйски распахнула холодильник: какими деликатесами в Москве питаются. Обомлела, убедившись, что всего полно: и икра, и сыры, и колбасы. Стала оживленно доставать свои, домашние разносолы и тут на пороге увидела е е. Сыпавшая без умолку вопросами мать так и захлебнулась на последнем:
