Вионор Меретуков - Лента Мебиуса
Готовность Дениз к любви в то время для него значила очень много…
А к числу отрицательных – то, что резко сузился круг легкомысленных подружек Самсона. Что тоже значило немало.
В их объятиях он черпал вдохновение, изгоняя из глубин души сомнения. Которые, как и душевная шаткость и неуверенность в себе, он знал это, являлись следствием его мыслей о собственной второсортности.
Добившись от партнерши покорности, победив ее в постели, он всегда обретал кратковременный покой и уверенность. Уверенность, которой ему так недоставало в жизни. Несмотря на то, что он-то сам всегда догадывался о своей высокосортности…
Уверенность, появившись после ночи любви, распространялась не только на его отношения с женщинами, но и на все остальное.
Но поскольку чувство уверенности не было долговечным, его надо было постоянно подпитывать новыми любовными подвигами.
Самсон был достаточно умен, чтобы понимать всю эфемерность, условность этих побед в постели. Ведь по большей части побеждал он тех, кто отдавал победу без боя. То есть всяких шлюх, которым было безразлично, кто их дерет. И если бы он рассказал им о своих победах над ними, то, скорее всего, они бы рассмеялись ему в лицо.
Действительно, это же смехотворно и постыдно – формировать силу воли и твердый характер и утверждать свою высокосортность таким образом… В постели, да еще, как правило, за деньги…
И еще. Он понимал, что его второсортность останется второсортностью, даже если первого сорта вовсе бы не существовало… Он мучительно думал над тем, как избавиться от этого ущербного чувства, и чем больше думал, тем сильней запутывался.
Дениз была удивительная женщина. В этом он убедился, когда однажды поздней ночью оказался с ней на берегу Сены, напротив Сите. До этого в ночные путешествия по Парижу он неизменно отправлялся один. Он не мог делить свой ночной Париж с кем-то еще…
Самсон стоял в позе пророка, попирая ногами, обутыми в модные длинноносые штиблеты, бренную землю, вернее, гранитные плиты набережной Конти. В вытянутой руке он держал початую винную бутылку. Огромная бутылка, устремленная горлышком в космическую черноту, наполовину закрывала собой скромную бледно-зеленую луну, которая, казалось, стыдясь своей слабости, остатки сил тратила на то, чтобы окончательно не погаснуть…
Дирижируя бутылкой, помогая себе, Самсон со сдержанным воодушевлением, как бы снисходя к уровню аудитории, читал Дениз стихи. Он тогда увлекался английской и американской лирической поэзией… Он был уверен, что Дениз, которая о себе мало что говорила, а если и говорила, то весьма и весьма туманно, вообще не разбирается ни в поэтах, ни в поэзии. И, поражая воображение бедной еврейской девушки, он демонстрировал ей свою эрудицию.
Мы приспосабливаемся к миру,
И радуемся всяческому утешенью,
Какой бы ветер его ни занес
В дырявые и слишком пустые карманы.
Потому что все еще любим мир,
В котором кто-то подбирает котенка
И прячет его от жестокости улиц
В теплый рваный рукав…
Тут он, ослепленный собственным великолепием, смешался и, не закончив, царственно-неопределенно покрутил в воздухе рукой с бутылкой, открывая лунному свету путь к спящей земле.
– Роберт Лоуэлл. «День за днем», – как бы вынося приговор прочитанному отрывку, проникновенно произнес он. И мечтательно уставился на лунный диск, который, освободившись от черного бутылочного силуэта, победительно завис над таинственным и романтичным Парижем.
Как Самсон ни был пьян, он мысленно следил за Дениз, представляя себе ее прекрасные глаза, устремленные на него с любовью и обожанием. Еще бы, знойная парижская ночь, прекрасный юноша читает красивые и непонятные стихи… ОН ЖДАЛ ВОСТОРГОВ…
И дождался…
– Это не Лоуэлл, – смущенно сказала Дениз, – это Крейн. Харт Крейн…
Как мы уже говорили, в постели Дениз напоминала ему маленького медведя. Это не значит, что ему было с чем сравнивать! Понятное дело, в его донжуанской коллекции не было медведей: до диких зверей он, несмотря на тяжкую наследственность, слава Богу, не добрался… Просто Дениз была такая же мягкая, нежная, пушистая… Когда он бывал с ней, он испытывал странное чувство… Принц перечитал гору любовных романов, но нигде и ни у кого не нашел сравнения любимой женщины с медведем. Даже у французских романистов девятнадцатого века. А у тех с сексуальным воображением, как известно, проблем не было. Некоторые из них на этой почве полностью повредились умом, успев, правда, до того как это заметили читатели, создать чёрт знает сколько нетленных шедевров.
Только у одного русского писателя Самсон вычитал, что в далеком восемнадцатом веке цареубийцы, замышляя козни против юного Петра Великого, предлагали сначала «уходить» его мать, старую медведицу, а уж потом, на закуску, расправиться с самим царем… Но это было совсем другое.
Он несколько раз порывался поделиться своими полусумасшедшими соображениями с самой Дениз, но что-то останавливало его… Что? Может, страх, что Дениз может обидеться, и тогда он ее потеряет… Да и как ей это скажешь?! И еще, его очень занимало, испытывали ли ее прежние любовники то же странное чувство, когда обладали ее восхитительным телом… Когда он думал об этом, ему становилось не по себе. Впервые в жизни он тогда испытал муки ревности. Ревности к прошлому своей девушки…
Король слышит за спиной шаги и оборачивается.
– Ваше величество, министр обороны не дождался и… – напряженно говорит Нисельсон.
– Ага, вероятно, срочно отбыл в часть… Нашему славному вояке Заксу не терпится отдать какой-нибудь архиважный приказ по армии. Вроде запрета солдатам подтираться наждачной бумагой, – усмехается король. В его словах статс-секретарю слышится горечь. Граф понимает, о чем сейчас думает монарх: всесильный военный министр ни во что не ставит безвластного короля.
Статс-секретарь давно хочет сказать Самсону, что того все обманывают. Все, все, все… Включая королеву, принцессу, гофмаршала, всех министров, лейб-медика и даже самого статс-секретаря… Ему становится жаль короля.
Но, на самом деле, король вовсе не огорчен. Он говорит:
– У русских есть пословица, покойная матушка научила: баба с возу, кобыле легче… Это я к тому, Нисельсон, что черт с ним, с этим Заксом… Еще один пунктик долой… Остается шестнадцать… Ну, кто у нас там дальше по списку?
– Комиссия по реформам…
– Что там еще?..
– Представлен на суд вашего величества проект реформирования процедуры похорон, это касается аксессуаров…
– Что?! Как это?.. Какое еще, к черту, реформирование?
– Вопрос не простой, ваше величество…
– Какие же тут могут быть сложности? Думаю, для покойника всё просто. Все сложности позади. Жизнь, к счастью, завершилась. Ему в этом отношении можно только позавидовать. Ему ничего делать уже не надо. За него все проделают родственники. Гроб закажут, панихиду, и все такое… Неужели это так сложно: похоронить покойника? И потом, процедуру установила сама жизнь: обмывание, месса, положение во гроб… Или сначала месса? А потом – во гроб? И уж потом последние поцелуи в хладный лоб, захоронение, поминки, борьба за наследство?..
– Тут дело в гробах, ваше величество. Лесов в Асперонии мало… Вот и предлагается хоронить в пластмассовых… Или в гробах из папье-маше…
– А почему не хоронить вообще без гробов? Вырыл яму, сбросил туда покойника, слегка присыпал землицей, вбил осиновый кол…
– Вот вы шутите, ваше величество, а пластмассовый гроб куда лучше деревянного. Леса сохраняются, и потом это гигиеничнее, чище, лучше…
– Кому лучше? Усопшему? Так надо понимать? Народ совсем спятил… Впрочем, мне все равно. Пусть хоронят, как хотят… хоть в оберточной бумаге или в бочках из-под солонины… Мне-то что? Да и покойничку наплевать…
Король сердито ставит размашистую подпись.
– Вместо того чтобы решать важные государственные вопросы, – говорит он плачущим голосом, – я занимаюсь черт знает чем…
Убил на какую-то ерунду два часа… И только тремя пунктами меньше! Сколько там осталось? Пятнадцать? О Господи!.. Что-то у меня сегодня голова совершенно не варит… Давай сделаем перерыв… Распорядись-ка, милый, чтобы чаю мне… и мои любимые конфеты с земляничной начинкой… И поставь Равеля, «Игру воды», что ли, или что-нибудь из «Испанского часа»… ну, ты знаешь…
Глава 4
Солнечный луч, вынырнув из серых небесных волн, пронзил тяжесть душного воздуха – принцесса не любит открытых окон – и врезался в лицо храпящего молодого человека. Юноша вздрогнул и проснулся. Медленно открыл глаза. Выпростал руку из-под простыни. Провел ею по подбородку. Самодовольная улыбка расползлась по голубоватому, почти мальчишескому, лицу. Колется… Как у настоящего, взрослого мужчины, подумал он.
Лоренцо даль Пра, так звали юношу, сегодня ночью окончательно потерял невинность. По нынешним временам поздновато – в восемнадцать-то лет…
