Геннадий Башкуев - Приводя дела в порядок (сборник)
– Саламур! – Тетя Люся царственно выносит из кухни исходящую паром кастрюлю.
В ней – в соленой-пресоленой воде и с целым веником укропных бодылок – отварены окуньки из нашего улова. Чистить окуней – занятие противное. Особенно когда они небольшие. Потому их варят в рассоле целиком, не чистя и даже не потроша. И уже в тарелке с отваренных снимают чешую вместе со шкурой. И добираются до сладко-соленого плотного белого мяса, чем-то напоминающего раков.
Саламур у нас любят все. Кроме меня, кривящегося от клейкого ощущения вареной рыбы на пальцах. Пройдет лет двадцать, когда я вдруг захочу саламура так, что хоть вой. И кинусь искать окуней. А пока я оттанцовываю от стола, надеясь под шумок стянуть у сестры пару жареных рыбок.
Тут стукает калитка. Во двор влетает мой четырехлетний братик Илюшенька. За ним – наши мама и папа. Все кидаются целоваться. Большой Прытыка ухитряется шуметь наравне с малым Илюшенькой. Весь этот гвалт перекрывает лай цепного Тюбика, требующего от прибывших своей доли поцелуев.
Семья в сборе.
Дед
Начало восьмидесятых. Поздняя осень. Моросящий дождь.
222, 223, 224…
Я считал столбы.
Сидел на заднем сиденье отцовской «копейки» – моей ровесницы – и считал проплывающие мимо электроопоры. Не то чтобы мне было нечего делать (хотя и это тоже), просто хотелось понять – сколько же опор нужно, чтобы протянуть провода от Краснодара до Бриньковской? Это же целых сто шестьдесят километров!
Мысль, что электроэнергия может подаваться в станицу не только из краевого центра, мне – десятилетнему – в голову как-то не приходила. Если Краснодар – центр… Если автобусы в станицу идут из Краснодара… Если дефицит – сливочное масло для бабушки – мы везем из Краснодара, покупая его всей семьей по четыреста граммов в руки… Ну, значит, и ток должен подаваться отсюда же. Как иначе?
566, 567, 568…
«Жигуленок» бежал бойко. Дед, сидевший рядом с отцом (на переднем, куда меня в силу малолетства еще не пускали), заинтересованно обсуждал расход топлива. Отец полгода назад растачивал двигатель и заодно поставил дополнительную прокладку под головку блока (это словосочетание для меня до сих пор звучит музыкой), которая позволила вместо дорогого девяносто второго бензина заливать экономичный семьдесят шестой. По расчетам деда именно на этом рейсе затраты на расточку должны были полностью окупиться.
– Ну да… Пожалуй, уже окупилось, – соглашался отец.
– А главное, семьдесят шестой почти на каждой заправке есть, а девяносто второй еще поищи…
Как раз в этот момент мы ехали мимо АЗС, на всех трех бензиновых колонках (семьдесят второй, семьдесят шестой и девяносто второй) которой шланги были замотаны «восьмерками».
– «Восемьдесят восьмой» продают, – язвил отец.
Дед задумчиво кивал.
976, 977, 978…
Я сбился сразу после тысячи. Просто под Тимашами опоры торчали неправильно. Там сходились обычная линия, высоковольтная и отводок куда-то на ферму. Попытавшись учесть все, я запутался и попросил у деда ручку – она всегда торчала у него из нагрудного кармана.
Тяжелое подарочное стило в стальном корпусе дед протянул вместе с записнушкой:
– Рисуй с конца – там телефонов нет.
«1002» – накарябал я в самом уголке листа (чтоб не забыть) и принялся ждать приметного места, чтобы продолжить счет. Какой-нибудь развилки или фермы. Завтра нам этой же дорогой ехать обратно. Я просто пересчитаю опоры на пропущенном участке, приплюсую их к сегодняшнему результату и получу ответ на свой вопрос. Жаль, что не узнаю все сразу, прям вот аж сегодня! Зато завтра уж точно буду знать цифру, не известную никому.
Даже так – НИ-КО-МУ! Наверняка до меня никто не считал столбы от Бриньковской до Краснодара. Я буду первым.
1601, 1602, 1603…
– Внучик, а что ты там бормочешь?
– 1607 – столбы считаю, – 1608 – деда, не сбивай, – 1609…
– Ну считай, считай…
2015, 2016, 2017…
Из-за сложной развилки у Старонижестеблиевской и остановки для санитарной прогулки в лесополосу я сбивался дважды. Контрольные цифры аккуратным столбиком теснились на последней страничке дедовой записнушки. Напротив них кратким шифром были отмечены точки, меж которыми столбы требовали пересчета. Я был крайне горд изобретенной системой, страхующей от неверного решения. Я уже предвкушал, как завтра скажу деду, что точно знаю, сколько столбов вдоль нашей трассы.
2135, 2136, 2137…
Беда пришла откуда не ждали. До дому оставалось всего ничего, но сумерки превратились в ночь, а морось – в нудный, но плотный дождь. Я не видел столбов!
Хуже!
Я не засек место, на котором сбился со счета!
Я не знаю, какой участок требует пересчета!
– Ыыыыуаы!!! Ну почему?!
Взрослые вздрогнули:
– Проснулся? – спросил сосредоточенный на дороге отец.
– Сбился со счета? – обернулся дед.
– Сбился! Из-за темноты! И завтра пересчитать не смогу! Я же место, где сбился, не запомнил.
– Ты считал от дома до дома?
– Ну-у…
– Три тысячи пятьдесят семь и шесть десятых столба, плюс-минус пять штук. – Дед смотрел на меня особым «хитрым» взглядом.
Такой взгляд у него появлялся, когда он говорил что-либо, призванное поставить внуков в тупик.
Смысл сказанного до меня дошел не сразу.
Зато потом!..
Он что – знает?
Откуда?
Я же видел – он не считал.
Что это за загадочные «шесть десятых столба»?
– Деда, откуда ты знаешь?
– Мне в детстве укол сделали.
– Какой укол?
– Чтобы все знал!
– Ну де-е-еда!..
Дед, конечно, не признался. Увиливал от моих вопросов и довольно улыбался. От шока я отошел только дома и тут смог задать правильный вопрос:
– А почему ты думаешь, что плюс-минус пять столбов, а не пятьдесят?
– Потому что я знаю. Я считал.
– Столбы?
– Опоры.
– Ты не считал! Ты с папой говорил!
– Я считал в прошлую поездку. На каждый километр приходится от восемнадцати до двадцати двух столбов. В среднем – девятнадцать и шесть. От дома до дома по спидометру – сто пятьдесят шесть километров. Получается именно то, что я назвал. И погрешность, с учетом отступлений строителей и моей невнимательности. Я ее отинтерполировал.
– Че?
– Привел к среднему значению.
Я молчал.
Обдумывал.
Потом отец рассказал, что в позапрошлую поездку дед заинтересовался количеством столбов. Он отмерял участки от одного километрового столба до другого и считал столбы электрические. Разброс был велик. Но и дед был велик!
Он посчитал двадцать один километровый отрезок из ста пятидесяти шести – просто так, потому что хотелось, и вывел среднее число столбов на километр. Потом учел количество километров им не просчитанных и вывел погрешность. Учитель физики, что ты от него хочешь. И подсчитал ожидаемое число столбов на трассу.
– С точки зрения математики расчет безупречный! – заявил отец. Как один из первых системных программистов Краснодара, он имел право на такие заявления.
Я был посрамлен.
Все уже подсчитано!!!
Зачем дед считал столбы, учитывая погрешность?
Ему что, больше нечего было делать, находясь в кабине с единственным сыном?
А зачем считал столбы я?
Любимая говорит, что боится даже представить, каким нудным я стану в старости.
С каждым годом в Любимой я вижу все больше черт моей бабушки.
Правда, бабушка меня так не высмеивала.
Так она высмеивала деда.
В родной станице двоюродные дядья называют меня Евлампием.
Это станичное прозвище деда.
Внешне я на него не похож. Я крупнее и ужаснее во гневе.
А на кого я похож?
От моего дома до дедовой хаты три тысячи пятьдесят девять столбов.
Я пересчитал.
Губная гармошка и отсутствующий рояль
Рояль «Бехштайн» звучит очень насыщенно. Особенно – упав с четвертого этажа.
…Инструмент слегка накренился в сторону изогнутого крыла и исчез из виду. Потом раздался тупой стук, заглушаемый многоголосым «Ба-умммммм!». После – взрыв и «БуоММ!» исключительно на басах. Потом три или четыре «Пиу!». Это, взвизгнув, лопнули несколько тонких струн. Я отчетливо помню именно такую очередность. Но помню и иное: все «Бауммм», «БуоММ» и «Пиу» звучали почти одновременно. Они начинались последовательно, но с таким мизерным зазором, в какой не вставишь и иголку. И все же паузы были колоссальными. В промежутке от звука до звука я успевал и умереть, и родиться.
А потом предсмертный всхлип рояля начал затихать и по улице раскатилось «Твою ма-ать!..» рядового Кожуры.
…Дежурный по полку капитан Измирский шел как утка на манок. В просторной рекреации отданного военным бывшего техникума всхлипывал «Summertime». В третьем часу ночи. Первого января тысяча девятьсот девяносто шестого года.
