Евгения Белякова - Песнь для Близнецов
***
– Мама, познакомься, это Мэри!
– Древо, ужас-то какой.
– Ма-а-ам… Милая, не бойся, это у нее шутка такая. Она тебя проверяет, не испугаешься ли ты.
– А ты зачем меня сразу же выдаешь, о неблагодарный сын вечно шляющегося где-то отца?
– Что поделать, я теперь все время буду разрываться между женой и матерью, как полагается. Чуть-чуть тебя выдам, потом чуть-чуть ее. Э-э-э, Мэри, я пошутил. То есть я вообще хотел сказать совершенно другое. Мэри… Мэри? Ну вот. Убежала.
– Мда. Сынуля…?
– Да, мам.
– Ты учитывай чувство юмора нашей семьи в следующий раз. Ты… эм-м-м… она тебе сильно нравилась?
– Ну так… да, в общем. Хотя сейчас уже меньше. Не люблю плакс.
– Мама, познакомься, это Рианна!
– Какая красавица! Сколько у вашей семьи денег?
– Не знаю. Немного…
– Это хорошо. А сын мой вам зачем нужен? Ради титула?
– Мам…
– А что? Мать имеет право знать. Хочешь быть баронессой, деточка?
– А что, это плохо?
– Рик, ты слышал? Нет, не плохо, милочка. Хорошо даже. Перины мягкие… ну, не очень жесткие, то есть. Если положить одну на другую, да соломы накидать под них. Вообще-то мы богачей не жалуем. Знаешь почему?
– По… почему?
– Всякие неженки нам не нужны, да, муж?
– Не нужны. Дурстхен – фамилия гордая, хоть и бедная. Все сами, своими силами. Северная земля белоручек не любит. Так что многому надо будет научиться. Коров доить, коз, кур… Кхм, щипать то есть, щипать кур. Опять же, в огороде. На поле сами работаем. Что вырастишь, то зимой есть и будешь. И о зиме, кстати. Холодно зимой. Морозы лютые… бывало, утром встанешь умыться – а в тазу лед. Засунул кусок льда подмышку, растопил…
– Рик…
– Кхм, мда, о чем я? Холода… протопить этот замок целиком нельзя, так мы обычно все вместе спать ложимся, да. И молодые греют тех, кто постарше. Вот, раз уж речь зашла об этом – я мерзну больше всех. Старость, знаешь ли…
– Ох…
– Перегнул палку, да?
– Да, муженек. Ричи, что стоишь, беги догоняй девушку. А как догонишь…
– Знаю, посажу в карету и отправлю домой. Уже пошел.
– Рик?
– Да, любовь моя?
– Кажется, он нас использует.
– Что ты имеешь в виду?
– Он всех своих девушек к нам приводит специально, для проверки.
– Так ясный пень.
– Выходи уже из образа, полевой работник, мерзнущий суровыми зимами… нам еще в поместье, переодеться и на бал, помнишь? Ты выступаешь сегодня.
– Конечно, помню.
– Я надену то зеленое, что тебе нравится…
– Если мы говорим о том, что мне нравится, тебе придется пойти на праздник обнаженной, звездочка моя. Но тогда все будут глазеть на тебя и я умру от ревности. Так что пусть будет зеленое.
– Мама, познакомься, это Женевьева!
– Девственница, надеюсь?
– Вам бумаги показать, миледи?
– О, а она за словом в карман не лезет. Острый язык это хорошо. А сколько тебе лет, дева?
– Девятнадцать.
– Самый сочный возраст.
– Мам…
– Вышиваешь?
– Фехтую.
– Да ну? Ричи, оттащи стол к стенке, мама будет мечом махать.
– Пап? Па-а-п! Хочешь посмотреть как мама и моя невеста дерутся?
– Не то слово! Дорогая, я буду болеть за тебя! Ричи, ставлю пять золотых на маму.
– Десять на Вив, и ты продуешь, пап.
– Посмотрим… Итак, дамы в стойке… противницы начинают медленно кружить друг вокруг друга, прощупывая слабые места… Кстати, я знаю, где у твоей мамы слабое место, но не скажу. Тео делает выпад – Женевьева ловко уходит в сторону, подрезая… нет, задета только штанина, не в счет! Противницы танцуют, грациозно размахивая мечами… Изумительное зрелище, я обязательно напишу поэму про это… Бой все ожесточеннее… Мама наступает! Тео, вперед!
– Вив, не давай ей зайти сбоку!
– Сынуля, заткнись!
– Ай, Тей, любовь моя, он же тебя специально отвлекал… серьезный порез?
– Ерунда. Женевьева, ты как?
– В порядке, спасибо.
– Объявляю ничью!
– Ричи?
– Да, мама…
– Можешь жениться.
– Да я… как бы сказать-то… мы в общем, уже.
– О. Я тобой горжусь.
***
Черный дракон сделал широкий круг, прежде чем приземлиться на берегу. Коснулся краем крыла воды, подняв множество мелких брызг. Затем, гулко ударив лапами в песок, сложил крылья и наклонил голову.
Рик, охая, слез с седла и потянулся, проклиная затекшие мышцы. Воздух вокруг дракона задрожал и Тео, подойдя к барду, принялась мять ему спину.
– Вот обычно жены у мужей на шее сидят, а ты… – хихикнула она.
– А что я… Погоди, скину одежду, жарко. Приятно-то как, тепло до костей пробирает. Почему мы зимой не переезжаем жить в Араханд?
– Не знаю.
Рик, скинув подштанники, с воплями устремился навстречу волнам, набегавшим на берег с ревом.
– Подожди меня! – крикнула Тео, смеясь, и бросилась за мужем.
Наплескавшись, они разлеглись на горячем песке, блаженно улыбаясь. Ветер трепал черные кудри магички, почти мгновенно их высушив. Тео повернулась на бок, нежно погладила Рика по голове. Когда-то рыжие, сейчас его волосы были золотистыми из-за седины. Бард поймал пальцы Тео и поцеловал.
– Как раз на этом берегу… – прошептала магичка.
– Да, любовь моя… Мы возвращались в Вердленд, на бой с Тварями, остановились на ночлег. Чудесный был денек. Как и сегодня. Слушай, я хочу, чтобы меня тут похоронили. Сделаешь?
– Конечно. Памятник? Тридцать футов высотой, с лютней в руке?
– Мореходы, проходящие мимо, станут заиками. Нет, не надо памятника.
– Как скажешь, Рыжий.
Они лежали, прикрыв глаза, чувствуя, как тело наполняется светом и жаром южного солнца.
– Тей?
– М-м-м…
– Помнишь, я посеял очки? Вспомнил, где они.
– Хорошо. Я, честно говоря, думала, что это маленький Ронни их сцапал, опыты с линзами делать.
– Так он и сцапал. Я же говорю – вспомнил. Проходил утром по саду, а этот прохвост сидит над муравейником.
– Уши надрал?
– Зачем… естествоиспытатель растет.
– Пускай на перилах инициалы выжигает, зачем насекомых мучить?
– И то верно. Вернемся, надеру.
Тео приоткрыла один глаз, осмотрела мужнину спину и вскочила.
– Ох, Рыжий, давай-ка в тень, белокожий ты старикашка. Обгорел весь. Рыбки?
– Пожалуй…
Магичка помогла Рику подняться, отряхнула песок, протянула штаны.
– Сушняка тут много, собери для костра. Я скоро вернусь. – И направилась к морю.
Они поужинали жареной рыбкой, привезенными с собой хлебом, сыром и ветчиной. Тео разлила вино по кружкам. Выпили за детей, потом за внуков. Тео положила голову на плечо Рика, достала трубку и табак. Закурила.
– Я надеюсь, ты мне эту прогулку устроила не в честь того, что я завтра помру?
– И не надейся. По моим подсчетам, ты еще лет восемь меня за задницу щипать будешь.
– Хе-хе… А подсчеты верные?
– Если хочешь знать, Гринер тоже проверил. И Уэйн.
– Как он, кстати?
– Кто? Уэйн?
– Гринер.
– Весь в своих экспедициях. Когда в последний раз связывались, сказал, что корабли почти добрались до западного континента. Немного осталось, дней пять плыть – но моряки уже шепчутся, что впереди только бескрайний океан и пора поворачивать назад. Но он их вроде убедил, что плыть недалеко.
– А что будет, когда они туда доберутся? Там живет кто-то?
– Племена коневодов. Знаешь, Гринер думает, что раньше все континенты были одним целым, а потом разделились. Иначе как, говорит, объяснить то, что там тоже живут люди, и те же растения, что у нас… в основном. Тебе не холодно? Может, одеяло накинуть?
– Женщина, я, может, и стар, но не дряхл. Хотя накинь. Солнце заходит, от моря прохладой потянуло. Как назовут континент, уже придумали?
– Новый Свет. Или Пурбурляндия. Или Новый Вердленд. Зависит от капитана и того, сколько он перед этим выпьет. Да и не столь важно, Рыжий.
– А Проколы там есть?
– Как и везде. Ну что, спать? Завтра отправимся в Аджиру.
Она постелила одеяла, улеглась под бочок к Рику, он обнял ее и нежно поцеловал, щекоча усами.
– Спокойной ночи, любовь моя.
– И тебе спокойной, Рыжий.
***
– Величайший поэт своего времени, Рикардо Риомболь создал несколько направлений в стихосложении, поднял исполнение баллад на новую высоту…
Тео дернула Ричарда за рукав. Он повернулся к ней – она показала глазами на двери, выходящие в парк при Ассамблее.
– Пойдем. Терпеть не могу пафосные речи.
Уцепившись за локоть сына, она поковыляла мимо толпившихся вокруг именитых бардов, студентов и просто любителей искусства, что собрались почтить память «Соловья Тэниела». Личину следовало блюсти, для окружающих она – старуха-баронесса, жена Великого Барда. Выйдя в парк, она, благо что вокруг никого не было, широким шагом двинулась к мраморной беседке, увитой плющом. Но, не дойдя до нее десяток шагов, застыла.
– Чего ты, мам?
