Алексей Смирнов - Обиженный полтергейст (сборник)
– Что-то не так? – Диана задала вопрос с напускным равнодушием. Она приподнялась на локте, приняла сигарету и взглянула на Глеба, слегка нахмурив брови.
– Все путëм, – соврал Глеб. – Подожди, я сейчас. Он спрыгнул с дивана, набросил халат и вышел в прихожую, не успев еще решить, куда пойдëт – в сортир или на кухню за водой. Мелочь продолжала докучать: столкнулся с матерью, которой тоже приспичило выйти именно сейчас – не иначе, караулила за дверью, дожидалась.
– Опять еë притащил, – беззвучно зашипела мать, и Глеб выбрал сортир.
Внутри, сидя на стульчаке, он что было сил хватил себя кулаком по колену. Нельзя. Это великий грех – такое отношение к людям. А ты – сволочь. Нет в тебе любви – делай вид, что есть. Никто не виноват в твоем уродстве. Всë на свете наполнено, пропитано Богом, и если ты не в состоянии этого ощутить, то не мешай другим жить и радоваться жизни. А ты против этой жизни брызжешь желчью, и Небеса, настанет час, с тобой разберутся. Не умножай же зла, держи в себе свой перебродивший яд.
– Вконец рехнулся, – бубнила мать из-за стены. – Связался с шалавой. За что мне это, Господи, на старости лет?
Трудное дело – удерживать яд, Глеба захлестнула горячая волна, и он привстал. Каким-то чудом сдержался, сел обратно и вызвал из памяти образ почти сорокалетней давности. Спору нет, в те времена он совсем по-другому относился к родителям. Светлого было много, даже с избытком; раскаяние не заставило себя ждать. Всë же не так! Он же знает, что дела обстоят иначе, что они видятся ему в черном свете – в действительности все без исключения добры и прекрасны, и не желают ему ничего, кроме блага. Его проблема – слепота, причем слепота некогда зрячего человека – самая ужасная ее разновидность. Насколько проще жить слепому от рождения, не знающему света, не понимающему цветов. Ведь он понимает умом, что мать та же самая, что в годы детства; ему ли не знать, сколь редкой красотой прекрасна Диана, и уж коль скоро она не в силах говорить ни о чем, кроме секса, то это нормально, в конце концов! это естественное поведение здорового человека, лишëнного комплексов. Что он, если разобраться, может подобным разговорам противопоставить? Всë тот же бесконечный яд?
– Ты там заснул?
– Оставь меня в покое! – гаркнул Глеб и услышал, как мать зашаркала к себе. Ему захотелось напиться, но он не умел напиваться и делал это за всю свою жизнь не более двух-трëх раз. Ну, тогда помереть. Вот было бы классно. Испустив очередной тяжëлый вздох, Глеб встал, спустил воду и с обречëнным видом вышел. Он твëрдо решил осадить Диану, если ей вздумается потребовать от него повтора. Без обиняков, по-мужски – сказано же кем-то, что трус не тот, кто боится оплошать перед женщиной, а тот, кто не способен ей сказать: «Знаешь, милая, достаточно».
– Убери отсюда одеяло, защечных дел мастер, – сказала Диана. – И без него тепло.
Она лежала с широко раскрытыми глазами, устремляя взгляд в потолок и призывая стекло в свидетели.
3
Он заснул вслед за ней, и последней мыслью перед сном было предвкушение нового дня, тоскливое предчувствие дальнейшей жизни и дальнейших действий. Он больше всего на свете любил ночь, в особенности – время от двух до четырëх часов, когда, проснувшись по какой-нибудь сатанинской причине, смотришь на часы и с облегчением видишь, что до рассвета ещë далеко.
Во сне он долго разъезжал по смутно знакомым холмам, и разные места, в которых ему случилось побывать давным-давно, располагались рядом, тогда как в реальности их разделяли сотни и тысячи километров. Покуда он странствовал, ему не встретилась ни одна живая душа, ибо вряд ли возможно назвать живыми душами людские стада, одновременно и близкие, и далëкие, окружавшие его со всех сторон. Ни одно лицо не выделялось в пестрой толпе, и Глеб катил совершенно один, в одиноком полуигрушечном вагончике, под горку и с горки. Однако стоило ему сойти на какой-то лужайке, как появился человек: невысокого роста, с неопределëнным морщинистым личиком, в заношенном полушубке и сдвинутом набекрень картузе. Человек сидел на пеньке и покуривал трубку. Было в нем что-то от местечкового еврея.
– Подбери камень, – сказал юродивый.
Глеб не помнил, что ответил – вероятно, задал уточняющий вопрос. Во всяком случае, такое допущение казалось не хуже какого-либо другого, потому что незнакомец зачем-то произнëс: «А ничего», и в следующий момент Глебу стал сниться уже совсем другой сон, ничем не запомнившийся.
Пробуждение состоялось точно по часам: в голову Глеба с течением лет незаметно встроился таймер, и он просыпался за полминуты до звонка будильника. В этот день ему, однако, никуда не нужно было идти; Глеб, уверенный, что Диана, узнай она о таком обстоятельстве, и шага за порог не сделает, наврал ей ещë накануне. Лежа смирно, он дождался звонка и незамедлительно стал еë будить. Сонная Диана не сразу разобралась, в чëм дело, и Глеб, еле сдерживаясь, всячески торопил и подгонял. Наконец до неë дошло; Диана встала и начала приводить себя в порядок – кошмарно медленно. Глеб положил себе пальцы на запястье: пульс не частил, но бился напряженно, с несвойственной ему силой.
– Я тебе нравлюсь? – стоя в одних туфлях, Диана закусила губу и повернулась на каблуках.
– Да, – ответил Глеб, и ответ был честным.
– М-м-м… – Диана приблизилась и опустилась перед ним на корточки.
Он понял, что если не сможет с собой совладать, то день полетит к чертям свинячьим, и отпрянул.
– Клянусь, мне некогда, – вымолвил он умоляюще. – В следующий раз. Оденься, не дразни меня.
– Следующего! Раза! Может! И! Не! Быть! – пропела Диана, распрямилась и пустилась вприпрыжку по комнате, включив на бегу музыку. Глеб уныло следил за еë перемещениями, через силу выдавливая восхищенную улыбку. Животное желание быстро угасло, и он хотел одного – чтобы подруга поскорее убралась из квартиры ко всем чертям. Ему хотелось побыть в одиночестве, а с матерью и отцом он как-нибудь справится. Может быть, даже заставит их вывести погулять надоеду Джима, который был замечательным псом, но его замечательность Глеб в настоящий момент тоже понимал не сердцем, а умом.
– Бог с тобой, – внезапно решила Диана. Ей понадобились какие-то полминуты, чтобы одеться, еще три-четыре ушли на скоростной грим. Она подцепила сумочку и застыла на пороге, молча рассматривая Глеба. Он вскочил и с досадой отметил, что сделал это слишком резво; провести Диану было невозможно, и прощальный поцелуй не состоялся. Глеб отворил дверь, осторожно выглянул в коридор – никого. Нетерпеливо махнул Диане рукой: дескать, путь свободен. Та быстро вышла; Глеб отомкнул замки, снял цепочку. Лязгнуло железо, и Диана перешла на лестничную площадку. Ни слова не говоря, она стала спускаться по лестнице.
– Погоди, – позвал Глеб шëпотом, но она не обернулась. «Никуда не денется», – подумал Глеб, мгновенно оценив сложившуюся обстановку. Он вернулся в комнату, запрокинул голову – с потолка, подобно летучей мыши, смотрело на него печальное, утомленное лицо.
…Квартира ожила: снова послышалось шарканье матери, закашлялся отец. Из кухни донеслось позвякиванье кастрюль, зашумела вода. Кашель приблизился, дверь в комнату Глеба распахнулась. Нарисовался батя – в спортивных штанах и в майке. Голова его мелко тряслась, губы были плотно сжаты.
– Вот что, парень, – начал он без предисловий. – Ты это брось. Ты мать в могилу сведëшь.
– Мне тридцать восемь лет, папаня, – скучным голосом сообщил Глеб.
– Ты язык-то придержи, – повысил голос папаня, и было ясно, что ещë чуть-чуть – и он начнет бить и крушить всë подряд. Очки сползли на кончик носа, на лысом черепе удобно устроился солнечный зайчик, на короткое время прорвавшийся сквозь тучи за окном. – Знаешь, что мне про неë говорили?
Глеб закатил глаза. Он понял, что договориться не удастся, и Джима выводить ему. Вот и замечательно, этим и займëмся. Он начал искать поводок, стараясь не слышать отцовские разглагольствования. Тот прекрасно знал, что лупит горохом о стенку, но остановиться не мог и продолжал выполнять родительский долг, постепенно приближаясь к визгу.
– Мудрый ты, папуля, – улыбнулся Глеб. Одна беда: у тебя, сдается мне, стоял всего однажды в жизни – в тот недобрый час, когда ты делал меня. И что ты можешь знать?
Отец запнулся и притих. Глеб, продолжая улыбаться, прицепил Джима и вышел из квартиры. То, что будет твориться за спиной, его не тревожило. Джим, плохо разбиравшийся в тонкостях людских отношений, восторженно натянул поводок. Язык у него вывалился, дыхание участилось. Вся собачья судьба, казалось, зависела от того, насколько скоро он окажется возле дерева и задерет на него лапу.
«Хорошо бы, тебя не было, – подумал Глеб. Или нет: пусть ты будешь, но где-то в отдалении, в полном здравии и порядке. Чтоб я это знал. А сам бы сидел себе на скамеечке и ни о чëм не думал. И был бы абсолютно спокоен, как скала».
