Татьяна Булатова - Счастливо оставаться! (сборник)
– Оль… – прошептал Вовка, – деда уехал.
– Никуда он не уехал, – торопливо возразила девочка. – Он умер.
– У-у-умер? – с уважением переспросил мальчик, подозревая, что это таинственное «умер» сродни «стал героем».
– У-у-умер, – с тоской передразнила брата Ольга.
– А зачем?
– Дурак ты, Вова. Умер просто, и все.
Значение слова «умер» Вове, похоже, не было понятным.
– Теперь будут хоронить, – продолжала Оля ликвидировать Вовкину безграмотность. – В гробу.
– В гробу… – бездумно повторял мальчик.
– Потом в землю зароют.
– Зачем? – недоумевал Вовка.
– Ну как зачем? Всех зарывают, и его зароют.
Вова не знал, что сказать, поэтому решил перевести разговор на то, что доступно его детскому разумению.
– А мама придет?
– Придет.
– Когда?
– Не знаю.
– А папа?
– И папа.
Вова подумал какое-то время, а потом тревожно переспросил:
– А ты умрешь?
– Умру, – подтвердила Оля.
– А зачем?
– Все умирают.
– А когда умрешь?
– Через сто лет.
– А я?
– И ты, – поторопилась уверить брата Ольга.
– А когда?
– Тоже через сто лет.
– И мама?
– И мама.
– И папа? – не поверил Вовка.
– И папа, и мама, и я, и ты, Вовик. Все мы умрем, и нас похоронят.
От нахлынувшей непонятности и неизвестности мальчику стало страшно, он теснее прижался к сестре и вроде бы на всякий случай тревожно спросил:
– И Три-и-ифон?
Ольга не удостоила брата ответом и встала. Тот – следом за сестрой. Вошла в дом. Разулась – пол был приятно прохладным, и девочка с удовольствием ступала по нему ногами в грязных кружевных носках. Вова, не понимая, что происходит, решил повторять за сестрой каждое ее действие – так было надежнее, поэтому сел прямо на пол и с остервенением стянул с себя сандалики.
Ольга начала хозяйничать в кухне. Для пущего блезира девочка нацепила на себя материнский фартук и скомандовала:
– Будем обедать.
Обедать было нечем. В хлебнице томился вспотевший в целлофане обрубок батона и пара состарившихся бубликов. Ольга извлекла несимпатичную еду наружу и предупредила:
– Все что есть.
– А блины? – с надеждой спросил Вова.
– Блинов нет.
– А ты сделай.
Задача перед Олей была поставлена чрезвычайно трудная, и девочка раздумывала, приступать к ее решению или все-таки настоять на первом варианте. Ольга неоднократно наблюдала за процессом приготовления блинов и оладьев в Ираидином исполнении, на первый взгляд, в нем не было ничего сложного, за исключением пропорций. Местонахождение муки новоиспеченной поварихе было хорошо известно, отсутствовало молоко и яйца. И то, и другое можно было занять у соседки. Именно так и поступала Ираида, когда обнаруживалась недостача какого-то из ингредиентов. Именно так решила поступить ее «неродная» дочь.
– Молока нет, – сообщила она брату. – И яиц тоже нету. Надо к теть Тане идти.
– Иди, – порекомендовал ей Вовик.
– Сам иди, – получил он встречные рекомендации.
– Не пойду я, – заартачился мальчик.
– Тогда блинов не будет, – пригрозила ему Ольга, доставшая из плиты чугунную засаленную сковородку.
Вовка забрался с ногами на стул и отвернулся от сестры в противоположную сторону. Торчали коленки, торчали непослушные кудри, тонкими ручками-спичечками мальчик обхватил себя за плечи и всем своим видом демонстрировал обиду. Ольга подошла к нему и ткнула брата в узкую спинку:
– Не… будет… блинов…
Вовик молчал.
– Не… будет… блинов.
– Значит, я умру? – неожиданно спросил Вовка, и губки его мелко-мелко задрожали.
Ольга опешила. Перед глазами ее предстала ужасающая в своей реальности картина: в узеньком, как пенал, гробу лежал Вова Звягин, одетый в черные шорты и белую футболку. При более близком рассмотрении становилось ясно, что никакой это не Вова, а просто обтянутый кожей скелет, отчего и ножки-палочки и ручки-спичечки казались лакированными и призывно блестели. Сама Оля, так видела девочка, стояла в головах деревянного пенала и строго молчала, поскольку знала, что послужило истинной причиной преждевременной Вовиной кончины.
– Не реви, Вовка. Не умрешь ты!
– А ты?
– И я.
– А мама?
– И мама, и папа!
– И Трифон? – достраивал свою благополучную картину мира Вова.
– И Трифон, – с готовностью подтвердила Оля и полезла за мукой.
Конечно, Ольгиного мастерства не хватило для того, чтобы из жидкого клейстера с окаменевшими комочками явились миру кружевные блины, столь почитаемые ее младшим братом. Со сковородки со звоном соскребался полусырой слой ржавого от пригоревшего масла теста и с размаху бухался на тарелку. Сахара в нем было такое количество, что Вова с удовольствием съел бы эту жижу в первозданном виде, но кто бы ему это позволил? В очередной раз потерпев неудачу на ниве блинопечения, Ольга успокаивала себя известным выражением «первый блин комом». Всякий раз Вовка напоминал номер захода и подбадривал сестру доброжелательным «и второй – третий, четвертый, пятый – тоже комом». Оля не обижалась и обещала в конце концов хороший результат. Хорошего результата не получилось, но тем не менее тарелка не успевала заполняться блинными заготовками – Вова в ожидании целого изделия съедал их все.
– Мне-то оставь! – строго приказала ему Оля.
– А мама блины не ест, – сообщал ей хорошо подкованный в вопросах потребления Вовка.
– Ну я-то ем!
– На, – отодвинул от себя тарелку мальчик. – Больше не могу!
Клейстера в кастрюле оставалось еще предостаточно – Оля явно была не в ладу с пропорциями. Процесс блинопечения ее явно утомил. «На завтра? – размышляла девочка. – Или гусям отдать?» Второе ей нравилось больше: «В хозяйстве все сгодится», – вспоминала она часто звучавшую фразу. Еще Ираида любила поговаривать: «Лучше в нас, чем в таз», но почему-то сама этому положению не следовала, а остатки недоеденного ужина (завтрака или обеда) сваливала в гусиное корыто. Ольга решила последовать материнскому примеру и взялась за кастрюлю с хозяйским энтузиазмом:
– Пойдем Трифона кормить, – сообщила она довольному и сытому брату.
Дважды Вовку просить не пришлось, он стремглав понесся к загону, причем босой. Около забора Вовиной прыти поубавилось – мальчик услужливо распахнул калитку перед чинно шествующей сестрой с кастрюлей в обнимку.
А вечером Вовика отчаянно рвало, и бурый фонтанчик громко звенел, стукаясь о стенки цинкового ведра. Ольгу тоже мутило, но сказать уставшей матери об этом она не решилась, подозревая, что получит нагоняй за поварскую самодеятельность. Девочка молча лежала и уговаривала себя не обращать внимания на тошноту. И это ей удавалось, потому что сильно болел живот. Болел до тех пор, пока она не спустилась в туалет, где провела достаточное количество времени. Баланс в организме был восстановлен, и умиротворенная Ольга вернулась в спальню, где обливающийся слезами Вовка честно рассказывал матери о том, что он ел на обед и на ужин. Час расплаты близился!
«Убьет!» – подозревала Ольга, изображая неожиданно нагрянувший крепкий сон. Так в лицедействе и уснула. Искренно впал в забытье уставший от многократных содроганий Вовка, рядом прилегла Ираида. Лежала и прислушивалась к детскому дыханию до тех пор, пока не задремала сама. В чутком сне ей являлись огрубевший от горя Степан, застывшая восковая Полина Михайловна, вытянувшийся в струнку покойный свекор и грозящая пальцем бабка Косых. Старуха недобро смотрела из-под надвинутого на самые брови черного платка и злобно шипела: «Тип-пун тебе…» Ираида Семеновна в собственном сне пятилась под взглядом Марьи Косых к двери и шагала задом через порог, за которым вилась череда ступенек. Больше всего на свете Ираиде хотелось повернуться спиной к суровой старухе, но какая-то неведомая сила не дозволяла ей это сделать. Так и пятилась она спиной, не отрывая взгляда от бабки Косых. «Надо молитву прочитать», – думала во сне мать двоих детей, но слова не шли в голову, и вместо привычных фраз раздавалось мычание. «Крестись, Ираида!» – слышала она голос мужа и пыталась осенить себя крестным знамением. Не поднималась рука, и последнее, что Ираида запомнила из своего сна, – это ощущение полной беспомощности перед лицом надвигающегося кошмара.
Стон Вовки стал сигналом высвобождения из липких пут ужаса. Ираида Семеновна потом еще долго таращила глаза в темноте, чтобы понять, где она. От неудобной позы онемело тело, но Ираида и не собиралась отправляться в супружескую спальню. Ей было страшно оказаться в постели одной, а еще страшнее – заснуть. Женщина встала и включила ночник. Потом задернула шторы. Стало как-то повеселее.
В полумраке комнаты творился полный беспорядок: пятнами на полу белели брошенные Ольгой кружевные носки, пестрой занавеской выглядело скинутое на спинку стула жеваное ситцевое платье, на дверной ручке уютно расположились Вовкины шорты на пару с покрытой бурыми пятнами футболкой. Посредине комнаты стояло цинковое ведро, источающее отвратительный тлетворный запах. «Надо бы вылить», – подумала Ираида, но с кровати не встала. Безудержно клонило к подушке, в голове звенело, веки тяжелели – женщина погрузилась в сон. На этот раз без видений.
