Людмила Загоруйко - Евреи в жизни одной женщины (сборник)
Вообще-то бедолаге было не до шуток. Как честный человек, он обязан ответить за последствия временного загула, а значит, должен жениться, но ведь женат, любит и любим. А как же мама? Люс запутался, потерялся среди трёх женщин, как в лесу из трёх сосен. Всё решилось почти само собой. Его молодая супруга не выдержала прессинга свекрови, в одно прекрасное роковое для всех утро собрала вещи и ушла к однокласснику Люса, к тому самому, с которым неразумно согрешила под луной и ещё более неразумно во всём откровенно призналась мужу. Люс, любивший жену и чувствующий свою вину перед ней, с горя снова ушёл в загул, но ненадолго. Первое, что он сделал, придя в себя, это извинился перед любимой за то, что не мог защитить её и не сумел постоять за их счастье, потом они развелись мило и по-дружески, но очень быстро. Время поджимало. Илья женился, успел стать законным отцом своего законного ребёнка почти в самый последний момент.
Фрида, так звали новую супругу, оценила его благородство, и он успокоился на её нежной кормящей груди, почил навсегда в радости и умилении, как только что появившийся на свет ребёнок. Теперь он любил Фриду и в ней ту первую. Она была воплощением двоих, нет, троих, ведь существовала и третья, мама, обожаемых им в жизни женщин, их символом и он сотворил для неё пьедестал из слов и поступков, он молился на неё и сдувал с одежд пылинки.
Нет, я не робела в его присутствии, я просто растворялась, переставала жить, пульс бился тихо, вкрадчиво, кровь уходила с лица и я бледнела. Но почему? Почему? Что в нём было такого магического, что так в одночасье парализовало моё естество? Ответить на этот вопрос я не могла. На мою беду, девчонки смекнув, что тут неладно, постоянно хихикали и надо мной подшучивали. Застигнутая врасплох, я ненароком била посуду и на лице моём заревом вспыхивал необъяснимый румянец.
Подругу мою он обожал, относился к ней бережно и нежно, как и подобает относиться к глубокому, яркому таланту. Я же считалась ненужным приложением. Отношения наши не складывались. Я была просто Соня. Та, которая зачем-то, кто поймёт этих женщин, бросает дома на мужа некормленых детей и сопровождает в пути творческую личность. В первый мой приезд мы всё-таки перекинулись парой фраз, но разговор вышел бездарный.
Александра устроила приём. Люс демонстрировал с большого экрана слайды Лычаковского кладбища. Народу собралось много. Смотрели долго, часа два, пили чай. Слайды поразили. Передо мной теперь был не суетливый, брызжущий юмором и энергией еврей, а серьёзный Художник. «Ты по профессии кто?» – осмелела и, наконец, решилась задать мучивший вопрос я. «Как кто?» – удивился Люс. Потом подумал, рассеянно взял с тарелки печенье и добавил: «Вообще-то по профессии – я инженер. Но какое это имеет значение? Прежде всего, мы – люди». Пристыженная я вновь надолго онемела.
Вдвоём мы стали ездить во Львов часто. У подруги были дела, я же окончательно вжилась в роль сопровождающего. Дома роптали, но исключить поездки не смели. Запрет нёс за собой не обратимые последствия: я отказывалась выполнять домашние и супружеские обязанности, укладывалась на диван и месяцами хандрила. К жизни возвращал только Львов.
Два дня забега по выставкам и концертам вновь делали из меня примерную хозяйку. В доме за чёрными шторами ко мне, наконец, привыкли, но Люс по-прежнему не обращал на приложение никакого внимания. Фон его не интересовал. Рядом были две исключительные личности. Этого ему вполне хватало.
Мудрая Александра решила поднять мой рейтинг.
– Люс, дорогой, приходи на обед – зазывно мурлыкала она в трубку. Тут гостья наша куховарит. Ты знаешь кто? Да, да, она. Абрикосы со своей дачи привезла. Так что будет и десерт. Приходи.
Так. Уже едет – доложила она – А ты кудесничай. Путь к сердцу мужчины ….
– Желудок? Люс и желудок? – возмутилась я.
– Да, да, милая, именно так. Иди и постарайся. Всё в твоих руках.
Они взяли плетёную корзину, в таких благоразумные хозяйки носят овощи с рынка. Минька радостно в неё запрыгнула, завиляла хвостом и заскулила. Женщины вышли в парк выгуливать животное.
Расчёт был точен. Жена Люса увлеклась диетами, голодала и решительно изжила из семейного рациона мясо. Люс, добытчик и непоседа, вымотавшись за день, недоедал. На рестораны у него не хватало времени и смекалки. Он примчался почти сразу. На радостях я перестаралась. Мой коронный суп из келлеровской капусты с тмином вышел густым, как каша. Подавался он в тишине недоумения. Александра пробовала ложкой плотность супа. Подруга низко опустила над столом голову и ела молча, стараясь не встречаться со мной взглядом. На лицо был полный мой провал. Настроение улетучилась. Хотелось стать Минькой и забиться на дно корзины. И только голодный Люс страстно накинулся на суп-кашу. Он ел его с исступлением. Наконец, опомнившись, поднял голову. С носа в тарелку капал обильный пот.
– Да – вставила, наконец, своё предательница Александра – если в суп ещё добавить знаменитые Сонины абрикосы и кусок жареного мяса, то мы бы могли одним махом расправиться со вторым и с десертом.
– А мне понравилось – вдруг вступился за нашу честь (мою и супа) Люс.
– Да я что, я ничего. Только из любви к искусству. – А вообще вкусно. Видишь, как у меня готовят – опомнилась Александра – Приходи к нам обедать чаще.
– Что окончательно приручить хочешь, отбить, женить, а потом похоронить, уже третьего? – зарокотал Люс. Удар был в точку. Александра любила мужскую половину человечества. Жаль, что в мужья и любовники ей попадались люди избранные, но быстро сгоравшие.
Суп сделал своё дело. Искусственный лёд между Люсом и мной растаял. Он понимал, что в доме за шторами его ждёт не только мудрый, хороший художник, но и благодарная слушательница.
Конечно, он знал. Слишком чуток, слишком человек искусства. В моём присутствии рассказы его накалялись, слова раскидывались богатой россыпью, образы приобретали плоть. Конечно, он видел. Иногда просто засиживался с Александрой за кухонным столом, никуда не торопился. Я заваривала ему свежий чай, он втягивал носом аромат, ладонью плотно обнимал чашку. Под столом пыталась умоститься и свернуться калачиком на его ступнях Минька. Люс незаметно сбрасывал её с ног, ворчал. Теперь молчал он. Просто отдыхал. Присутствие двух женщин его убаюкивало.
Я прислушивалась к его молчанию. Ещё бы. Второе, лучшее моё Я, существовало.
– Куда ты собираешься, Соня? – спрашивал Люс, следя за моими сборами, глазами.
– В кино.
– Что будешь смотреть?
– «Казанову» Феллини.
– Гм…
– Что?
– Иди, иди, потом расскажешь. Я тебя подожду.
И ждал. Я вернулась в полном разочаровании.
– Ну, как? – спросил он с порога.
– Никак.
– Вот и я говорю, никак.
– Так ты видел и ничего не сказал?
– Ты бы всё равно мне не поверила.
– Зачем, зачем пошла? Думала, это же Феллини, гений, значит, не может быть плохо. На душе – пустота. Это не эротика, не порнография, просто бессмысленная вселенская случка.
– Вот и я говорю – согласился он.
– Ничего страшного, не расстраивайся. И это пройдёт – лукаво посмеивался Люс.
Он незримо вёл меня по жизни за руку даже в своё отсутствие. Люди, хоть чем-то напоминавшие Люса, встречались с восторгом. В девяностые их было много, и они покидали страну.
– Соня, помоги – звонила подруга. Тут приехал ещё один львовский еврей прощаться с родиной.
– И что? Пусть прощается.
– Куда едет?
– В Америку. Уже на чемоданах. Приехал у меня офорты покупать. В Штатах продаст.
– Замечательно. В чём же проблема?
– Так он же целый спектакль разыграл. Каждый день приходит с розами. Уже некуда ставить. Это в декабре. За плечами рюкзак полный бутылками с коньяком. Снимает в коридоре, ставит на пол. Бутылки дребезжат на весь дом. Как я матери объясню? Она бог знает что подумает.
– Моя задача какая?
– Умоляю, сними его с меня.
– Это можно. Уже собираюсь.
Мы шли в ресторан с евреем Юриком. За плечами он нёс знаменитый рюкзак. В такт шагов в нём нежно бряцали на морозце бутылки с коньяком. В полупустом ресторане нас обслуживали сразу три официанта. Ужин был царский. Помятый, измученный бывшими женами Юрик, походил на Бендера, дающего последний бал. Вечер плавно перешёл в ночь и закончился на набережной, где мы, сидя на лавочке окружённой сугробами, пили над покрытой льдом рекой, коньяк из пластиковых стаканчиков. Нам было тепло, уютно и хорошо. Путешественник скоро исчез с похудевшим рюкзаком, оставив о себе приятные воспоминания. Бедный, бедный Йорик. Как ему там, в Америке?
– Люс, ты почему в Израиль не едешь или в Штаты? Там же у тебя куча родни? – спрашиваю я, сидя за столом для спиритических сеансов.
– Да, виноват, я их распустил на все четыре стороны. Нет, не поеду. Пусть я буду единственным оставшимся во Львове евреем, пусть меня изранят те, кто ещё смеет кричать на улицах «бей жидов и москалей!», пусть санитары кареты скорой помощи понесут меня на носилках, пусть моя разбитая голова свесится и бьётся о брусчатку родного города, всё равно не поеду. Здесь у меня любимая работа, любимая жена, квартира, друзья, а там – чужбина. Кстати, новая тёща тоже. Посмотри, какие она мне шузы прислала. Правда, класс?
