Анна Матвеева - Перевал Дятлова, или Тайна девяти

Вот это да! Люсин папа смело высказывал свои соображения. По тем временам – беспримерно смело… Кстати, мне тоже приходило в голову, что дятловцы были ослеплены. Дело в том, что костер возле кедра горел полтора или два часа. И для того, чтобы поддерживать огонь, кто-то (вероятнее всего, сами ребята – пока мы ничего не знаем о присутствии на перевале еще каких-то людей) залезал на этот самый кедр – высоченный, раскидистый – и прыгал по веткам, чтобы их сломать.

А еще этот кто-то сре́зал ножом ветки растущих рядом тоненьких березок, несмотря на то что их можно было без труда сломать руками. Более того, в двух шагах от костра, по свидетельству поисковиков, находился валежник! То есть ребята, вполне вероятно, ничего не видели… Если даже предположить, что кругом была темная ночь, всё равно не сходится – был свет луны и отражение его снегом.

Свет снаряда 2/II около семи часов утра видели в г. Серове. Наблюдала это, по рассказам студентов УПИ, некая группа туристов, пребывавшая в то время в походе у горы Чистоп. Думаю, что предполагаемый снаряд был пущен извне территории СССР, и потому меня удивляет, почему не были закрыты туристические маршруты из г. Ивделя…

И кроме этого, если снаряд отклонился и не попал на намечаемый полигон, по моему мнению, ведомство, выпустившее этот снаряд, должно выслать на место его падения и разрыва аэроразведку для выяснения, что там он мог натворить, и для оказания потребной возможно помощи.

…Если аэроразведка была сделана, то можно предположить, что она подобрала остальных четырех человек.

Изложенным здесь моим личным мнением я ни с кем не делился, считая это не подлежащим разглашению.

Бедный Александр Николаевич! Еще оставалась у него маленькая надежда, что дочку забрали спасатели из аэрогруппы… Через две недели найдут Люсю и троих парней, а в начале мая их похоронят.

В конце странички была сделана пометка карандашом, видимо, рукой Светы: младший брат Люси – Игорь. Живет в Березовском, инженер.

Я прижала к себе листочки. Даже сейчас они хранили горе отца, потерявшего любимую дочь.

А в папке остался еще один протокол допроса свидетеля. Владимир Михайлович Слободин, председатель профкома УПИ, которому после гибели сына еще и влепили строгий выговор (Господи, в какие времена они жили?..), подробно высказывал свои соображения о виновниках беды. Их искали только среди организаторов похода. Владимир Михайлович ссылался на разные документы и постановления, доказывал, где оплошали руководители спортклуба и УПИ, просил наказать их. Особенно должно было влететь Льву Гордо, председателю спортклуба.

Несчастные родители, до самой своей смерти так и не узнавшие – кто и почему забрал у них самое главное в жизни, весь ее смысл – детей. Родители дятловцев боролись за правду как львы. Боролись всеми возможными тогда способами: писали заявления, давали показания, добивались приема у начальства, расспрашивали студентов и туристов… Сами отправлялись на место происшествия, но там, кроме молчаливых снегов и холодного ветра, ничего и никого не повстречали.

Света говорила, что никого из родителей дятловцев нет в живых. Надеюсь, их души повстречались с душами убитых детей – убитых природой, людьми или сверхъестественными силами… Надеюсь, что теперь они знают правду.

11.

Я шла по красивому, заснеженному городу. Он снится мне довольно часто, но это не Екатеринбург. Шумят, раскачиваясь, будто деревья, тонкие и высокие дома, неподвижны редкие сосны с общипанными верхушками, машины едут скучным и скученным потоком. Одно за другим зажигаются окна, веселый пьяница падает на раскатанной до блеска ледяной дорожке. Я иду в старой шубе, подняв воротник обеими руками. Стемнело, зажглись фонари.

Передо мной – старик, он бредет аккуратно, словно боится разбудить в себе болезнь резким движением. Правильные шаги, как машина: раз-два, раз-два. Дорожка узкая, приходится подстраиваться под этот солдатский ритм. Но я куда-то тороплюсь во сне, поэтому вскоре спина старика оказывается прямо перед моим носом – можно даже уловить запах лекарств.

Он оборачивается.

– Эмиль Сергеевич?

– Здравствуй, Анечка!

Мы встаем на месте. Стой, раз-два – как на уроках военного дела.

– Вас же, то есть… вы же… – Я не могу артикулировать, но при этом мне совсем не страшно.

– Что-что? Ах, ну да. Это совершенно не важно! Вот что важно, Анечка. Ты читаешь документы подряд, это, конечно, хорошо, но ты найди там у меня такой картонный конвертик – посмотри, что внутри, в первую очередь. И еще, Аня, – у тебя ведь не все мои бумаги! Ира наша никогда аккуратницей не была. И не увидела еще несколько листочков, я их как раз в тот… м-м-м… день смотрел. Ты уж найди их, пожалуйста. Я поэтому и пришел к тебе. Ясно, Анечка?

Я кивнула. Уж куда яснее. Передо мной белела пустая дорожка, протоптанная в глубоком снегу. Но я никуда не спешила. Как тот седок у ямщика.

Утром сон благополучно забылся. Я проснулась в замечательном настроении и подумала, что надо бы пойти прогуляться, тем более на улице слегка потеплело. Так мне показалось.

Уже на выходе тормознул телефон. Издатель. Тот самый, что отказался от романа. Нет, в смысле романа со мной он был как раз не против, несмотря на лысину и гадкую бороду. Ему не хотелось издавать произведение с «недостаточным эротическим контекстом».

– Здравствуй, деточка, – заговорил издатель, и мне показалось, что я чувствую запашок, будто мой собеседник не почистил зубы поутру. В Москве как раз было раннее утро, так что вполне возможно. – Ты подумала?

– Да, – сказала я, тоскливо глядя на дверь. Очень хотелось на улицу – проветрить голову.

– Ты переделаешь?

– Я перезвоню. Позже.

Как хорошо было на улице! Тот самый зимний день, что представляют себе эмигранты в далеких Парижах и Нью-Йорках… Морозно, но не холодно, и даже снег скрипит по-деревенски. Будто мы и не в городе-заводе.

Я медленно пошла по своей улице вниз. Улица Декабристов. Странно – насколько сильно прикипаешь к названию, настолько же оно теряет смысл. Когда-то здесь шли декабристы в Сибирь, а теперь течет поток машин.

Справа парк, я часто тут гуляю. Дорога удобная – спуск с горы. Слева – магазин, а я помню, что когда-то в этом здании работала пивная под названием «Кафе Восточное», там можно было встретить разных удивительных людей. Где они теперь?

Перед перекрестком с Белинского зашла в «Уральскую книгу». Купила себе пару книжек. И потом перебралась на правую сторону. На старом каменном мосту, глядя на дымящуюся гладкую воду, я вспомнила давешний сон, забытый поутру. Вспомнила четко, будто только что увидела.

Надо срочно бежать домой и смотреть, что там в папке. Хотя очень здорово было бы еще немножко погулять – не убежит ведь от меня эта папка. А в квартиру Эмиля Сергеевича мне пока не попасть – Надежда Георгиевна сообщила, что новый жилец въедет только через неделю. Тогда Ира и появится. Надежда Георгиевна делала какие-то мутные намеки касательно Ириных взаимоотношений с этим самым жильцом, но я в ответ изображала, что не понимаю ее.

В общем, пройдусь еще. Дойду до Александро-Невского собора – бывшего, как я помнила с детства, краеведческого музея. Во дворе там долгие годы стоял танк, и мы лазали по нему с братом – это было увлекательно и страшно.

Здесь уже не так много машин.

Мимо нищих, матерящихся в споре за лучшее место и моментально сменивших риторику при моем появлении, мимо трех старых автомобилей, припаркованных чуть ли не под иконой на воротах, мимо граждан, ковыляющих по ледяным дорожкам, я прошла на церковную территорию и встала у входа в храм.

Оттуда вышли невысокая старуха в черной косынке и молодой человек. Оба крестились истово.

Я бы тоже хотела так… Завидую тем, кто искренне верует, не изображая несуществующих чувств, не подделывая эмоции. Легко представить себе, каким мощным подспорьем может стать собственная вера. В принципе, только она способна оправдать и объяснить все, даже самые нелепые и страшные события жизни.

Верующим людям не страшно умирать, они думают, что их ждет лучшая жизнь – где-то там, далеко.

А я не могу. Не знаю, что тому виной – атеистическое воспитание, которое досталось всему моему поколению, или не те книжки, читанные в детстве?.. Как бы мне хотелось поверить, что после смерти будет что-то еще. С детства боюсь смерти, даже не самого этого факта, а другого – после смерти не бывает ничего. Меня мучили кошмары про это самое ничего, оно представлялось мне чем-то вроде полой статуи, в которую меня поместят, так что складки мрамора повторят черты лица, и будет нечем дышать. В детстве я даже маме не могла объяснить, что именно меня пугает, просто спрашивала: