Алексей Сухаренко - Блокада. Запах смерти
– Главная провокация – это Дед, – усмехнулся Зарецкий.
Однако он ошибся. Вечером Мышкина, Зарецкого и Дрына вывели на улицу и поставили у кирпичной стены котельной, а напротив выстроилось отделение вооруженных карабинами солдат. Затем появился Нецецкий с выражением злорадства на физиономии.
– Все, Ванечка, амба, пора тебе за все отчитаться, – были первые его слова.
– Перед тобой, что ли, гнилушка старая? – огрызнулся Зарецкий.
– Да, Цыган, и передо мной тоже, – усмехнулся Нецецкий.
– Дед, а че происходит? – вытаращил испуганные глаза Дрын.
– Валить вас, суки, сейчас будут, – с торжеством объявил старый вор.
– За что, Дед? – запаниковал уголовник.
– Тебя, Дрын, за то, что дурку гнал насчет побега Цыгана из-под стражи. Значит, ты на легашей работаешь, – пояснил Нецецкий.
– Не врал я! Ей-богу, правду говорил! – перекрестился Дрын, начав трястись мелкой дрожью.
– Не было никакого побега, подстроено все было, – не глядя на Дрына, развернулся в сторону Цыгана, – только сейчас доказательства пришли. У немцев в городе свой человек в больших начальниках.
Зарецкий почувствовал, как по спине, по самому позвоночнику, тоненькой струйкой потек пот, и переглянулся с Мышкиным. Сергей держался спокойно, хотя это давалось ему с огромным трудом.
– А что, красноперый, думал немцев с их разведкой обмануть? – повернулся к нему Нецецкий.
– Это ошибка, – заявил в ответ Мышкин.
– Ошибка была, когда ты Цыгана с собой прихватил, – хихикнул Дед. – Один-то, может быть, ты мозги немцам и засрал бы, но на меня напоролись, а я уж с Ванечки за все взыщу. Так что ошиблись твои начальнички, когда ставку на ссученного сделали.
К котельной, в сопровождении еще одного офицера разведки и человека в штатском, подошел обер-лейтенант Шнип. Дед направился к нему. Мышкин, воспользовавшись паузой, повернулся к Ивану, взглядом пытаясь поддержать.
– Итак, господа, ваша операция раскрыта, – с ходу начал Шнип. – Вон тот человек – наш агент, он приехал из блокадного города специально, чтобы опознать и разоблачить вас как агентов советской разведки.
Он указал рукой на мужчину в штатском, и тот, подойдя к ним вплотную, стал по очереди вглядываться в лица всех троих. Первым на его пути стоял Дрын. Уголовник, полностью деморализованный, сейчас собрал все силы, попытавшись придать своей физиономии подобающее выражение. А оно получилось просящее, словно у нищего.
– Да, этот человек подготовлен НКВД для подтверждения легенды Зарецкого о побеге из-под стражи, – холодно произнес мужчина.
Его слова обрушились на Дрына как приговор, и уголовник вдруг опустился на четвереньки, завыв от отчаяния. По команде Шнипа его подняли на ноги двое солдат.– Ты можешь остаться в живых, если признаешься, что работал на НКВД. Иначе будешь расстрелян на месте, – обронил Шнип.
Дрын только обвел всех безумным взглядом.
– Кончайте его! – скомандовал Шнип.
Из шеренги вышел фельдфебель. Солдаты, державшие Дрына за руки, повернули его лицом к стене и отошли.
– А-а-а! – вдруг завыл Дрын, зажмурив глаза и опускаясь на колени.
Немец подошел к нему, приставил парабеллум к затылку и хладнокровно выстрелил. Голова Дрына мотнулась вперед, потом откинулась назад, оставив на кирпичной кладке большое красное пятно.
Ванька не ожидал такого поворота. Угрозы Нецецкого его пугали, но он полагал, что Дед просто хотел над ним поиздеваться. Но произошедшее сейчас повергло Цыгана в шок. Он понял, что сейчас умрет, и, чтобы унять дрожь в ногах, стал думать о своей жизни, вспоминая все, что в ней было хорошего, поэтому в памяти всплыл образ Анастасии. Его накрыло волной страха, что он больше никогда не увидит любимую, и тут Зарецкий заметил торжествующее лицо Нецецкого. Страх исчез, и его место заполнила всепоглощающая ненависть. «Эх, вмазать бы ему напоследок…» – завертелось в его голове. Злость вернула Цыгану хладнокровие. Теперь он был занят только одной мыслью – как бы перед смертью оставить на физиономии старого вора свою отметину, чтобы хоть чем-то испортить ему удовольствие от зрелища казни. Но под ногами, как назло, даже камня приличного не было.
Тем временем немецкий агент поправил шляпу и подошел к Сергею Мышкину.
– Э-э-э… – протянул он. – А нельзя ли в профиль встать, голубчик?
Мышкин повернулся лицом к Зарецкому. Цыган увидел его смертельную бледность и напряженные скулы. Чтобы поддержать его, он еле заметно прикрыл один глаз. Мышкин понял и подмигнул ему в ответ.
– Я его в форме видел, он сотрудник НКВД, – опознал Сергея человек немцев.
– Что ж, – выступил вперед Шнип, – вам также предлагается для сохранения жизни признаться и заявить о готовности сотрудничать с нами.
– Это чудовищная ошибка, – с трудом разжав губы, произнес Мышкин. – А этот человек либо идиот, либо провокатор. Мне очень жаль, что немцы, такой умный и аккуратный народ, допускают столь нелепые ошибки.
– Ладно, за высокую оценку немецкой нации мы, пожалуй, не станем вас расстреливать. Допустим еще одну нелепую ошибку, – усмехнулся Шнип. – Мы вас повесим. Но пока вас не вздернули, у вас есть возможность остановить казнь, так что торопитесь. Повесить в котельной!
Последние слова Шнип адресовал солдатам, и те, схватив Мышкина под руки, потащили его в здание. А пустые выпуклые глаза человека, проводящего опознание, обратились на Зарецкого.
– Да, это завербованный НКВД уголовник, – кивнув, отошел от него штатский.
– Ну а вы? – спросил Шнип, зевнув, словно присутствовал на скучном концерте. – Пойдете на сотрудничество с нами или разделите судьбу своих друзей?
– Я уже пошел на сотрудничество с вами, когда, рискуя жизнью, отправился через озеро, – облизнув пересохшие губы, произнес Цыган. – Этот человек говорит неправду.
– Господин обер-лейтенант! – подскочил к немцу Нецецкий. – Разрешите я лично расстреляю эту суку? Вы мне обещали!
– Ну Зарецкий, выбирайте, – обратился к Ивану Шнип. – Или сознаетесь, или ваш враг лишит сейчас вас жизни. Разве не обидно? Да только ради того, чтобы не доставить ему такого удовольствия, стоит признаться.
– Да в чем сознаться-то? Соврать, чтобы спастись? Но ведь я не смогу назвать ни имен, ни чего другого, и все равно потом буду расстрелян. Так ведь? – поинтересовался Зарецкий.
– Да, нам одного признания недостаточно, – кивнул Шнип.
– Зачем на такую вошь столько времени тратить? – Нецецкий подскочил к Цыгану. – Он и так уже на несколько минут задержался на свете!
А Иван затаив дыхание выстраивал в голове комбинацию ударов, которые нанесет своему заклятому врагу. Наконец остановился на любимом варианте и, схватив Нецецкого за волосы, нанес ему сначала удар головой в лицо, потом коленом между ног и еще раз коленом – снова по лицу. Нецецкий без сознания рухнул на землю. Ваньку скрутили, связали руки за спиной. Дед через несколько минут пришел в себя и, отплевываясь выбитыми зубами вперемешку с кровью, поднялся на ноги, обратил разбитое лицо в сторону Шнипа, словно прося об отмщении.
– Хорошо, – кивнул Григорий Иванович Шнип. Затем достал парабеллум и протянул окровавленному уголовнику. – Стреляй.
Цыган понял, что настали его последние секунды. В голову ему вдруг пришла молитва, которую он слышал в церкви отца Амвросия в Волковой деревне, и Иван стал читать ее, удивляясь, что слова выстраиваются как будто сами.
Схватив пистолет, Нецецкий изменился в лице, на котором вновь появилась хищная улыбка. Он начал медленно подходить к своей жертве. Остановившись возле Цыгана, передернул затвор и приставил ствол к его виску. Холод вороненой стали заставил Ивана вздрогнуть и чуть-чуть сбиться с молитвы.
– Кранты тебе, сучий потрох, – удовлетворенно произнес Дед и спустил курок.
После назначения на должность старшего инспектора продовольственного отдела Христофоров наконец обрел спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Теперь он вспоминал свои, до пребывания в разведшколе, злоключения как кошмарный сон, при воспоминании о котором делается неприятно и в то же время хорошо от того, что такое больше не повторится. В первый же день поехал принимать от Брюжалова продовольственный склад. Тот располагался в бомбоубежище, вырытом накануне войны прямо под трибунами футбольного стадиона. Охранник открыл первую дверь в хранилище своим ключом, а вот вторую дверь, которая вела непосредственно в продсклад, Брюжалов отомкнул своим, который тут же передал Христофорову.
– Теперь он будет храниться у тебя, – внимательно наблюдал за его реакцией Семен Иванович, – принимай склад.
То, что увидел здесь Христофоров, выходило за рамки даже самых смелых его предположений. Хранилище было разбито на три сектора, разделенных между собой тяжелыми металлическими дверьми. В первом и втором помещении, как пояснил Брюжалов, хранился весь продовольственный запас, довоенное разнообразие которого вызвало у Бронислава Петровича обильное слюноотделение.