Надежда Нелидова - Училка тоже человек
Таня отвела трубку от уха, чтобы не слышать ужасных слов. Чтобы самой не сорваться, не наорать, не зарыдать. Не испортить отношения. Мать груба и бесцеремонна, это так. Но всё Танино семейное благополучие зиждется исключительно на ней, на маме.
Это она выходила болезненного Валерика. Три года сидела с ним – Таню из-за больничных давно бы уволили с фирмы.
Удобная «двушка» в центре – благодаря разменянной родительской квартире, мать выехала на окраину. Выплачиваемые кредиты за операцию, деньги на лекарства, на фрукты для Валерика, на приличную обстановку в квартире, на ту же плазму, где идёт «Титаник» – всё из маминого кошелька. Хорошая после школьного директорства пенсия плюс репетиторство, по знакомству, с богатенькими ричи.
Надо стиснуть зубы и терпеть. Выслушивать, и поддакивать, и отмалчиваться, и сглаживать, и уговаривать, и умасливать, и мирить, и делать вид, что всё хорошо… Но, господи, сколько можно тиранить, ведь она, Таня, не железная!! Этого мать не понимает?!
Сначала она от зятя была без ума: «Олежка, Олеженька». Вежливый, не пьёт – не курит, спортсмен. Рост метр девяносто восемь, плечи задевают дверные косяки. Пищащую от счастья Таню не спускает с рук, как ребёнка.
Мать вызвалась протолкнуть зятя в газово-нефтяной институт, у неё там давние связи. Тем более, Олег после армии, служил на границе. Освежил бы с её помощью физику-химию, взяли бы вне конкурса.
Но Олег встретил друга, тот увлёк его в детскую спортивную школу, вести кружок каратэ. Зарплата – копейки. Уже тогда в маминых глазах и голосе появился ледок. Ну ладно бы занимался с теми же богатенькими ричи – она бы и это устроила. Так нет, набрал шантрапы, безотцовщины – нянчится с ними с утра до позднего вечера.
Однажды мать приходит: Олег как с ума сошёл от радости. Схватил в охапку Таньку и Валерика, галопирует, вальсирует с ними по комнате, те пищат. Оказывается, его ученик-каратист, который из детской комнаты милиции не вылезал, за ум взялся. В участковые пошёл и какой-то подвиг районного масштаба совершил.
Лучше бы сам зятёк за ум взялся. Сын родился – что-то такой радости не проявлял. О чём мать тут же ядовито не преминула заметить. Олег поставил Таню на пол и с Валериком на руках ушёл на кухню. С этого началось.
Иначе как пренебрежительными местоимениями «он», «этот» и «твой», мама Олега не называла.
– Мам, вот ты вечно говоришь: «Олег такой, Олег сякой». Ты знаешь, что его попросили стать директором Зареченского школы-интерната? Представляешь, самый молодой директор в области, а может, и в России?! В 28 лет – такое доверие!
– Какого-какого интерната? Зареченского? Ой, не могу! Сбились с ног, четыре года искали на эту должность идиота – нашли, слава-те господи. Танька, нынешние интернаты, мне ли не знать, – это клоаки, сточные ямы для отбросов общества, для малолетних преступников. Зареченский – клоака из клоак. Туда все областные интернаты сливают деточек. Их невинные проступки рецидивистам не снились.
У Тани враз ослабла рука, держащая трубку. Конечно, мать умела подпортить настроение, у неё это здорово получалось. Но слишком её слова смахивали на правду.
– Зачем же они так… С интернатом?
– Чтобы статистику не портить, глупенькая. Ни милиции, ни гороно. Спихнули за реку – с глаз долой, из сердца вон, подальше от комиссий. В сущности, это не интернат, а готовая колония. Только в колонии воспитатели с пистолетами ходят, а здесь без. В Зареченский ни за какие коврижки нормальных людей не заманишь. А уж директором – разве что кандидата в самоубийцы. Так что если ЭТОТ не передумает, бери Валерика в охапку – и дуй куда глаза глядят.
Олег наметил план, где первым пунктом стояло: наладить контакт с ребятами. Без этого никак. Но действительность смяла его план в комочек и сдула с ладони.
Точно так смял и демонстративно сдунул с ладони удостоверение, что он, Олег Николаевич Дудник, является директором данного интерната, парень в вестибюле. Он вальяжно развалился на расстеленном на полу одеяле – явно обкуренный.
Олег нагнулся, поднял удостоверение, развернул. Не оглядываясь, ушёл под гомерическое ржание парня.
Немедленно следовало начинать с материальной базы: первая же проверка покажет, что помещение не соответствует санитарно-гигиеническим нормам проживания. Интернат будет расформирован.
Завхоз уволился перед приходом Олега: а какой резон оставаться, воровать уже нечего. Продукты, одежду, бельё – не сумками, а в багажниках машин – тащили в конце рабочего дня кухонные работники и кастелянша.
Олег, в сопровождении галдящих возбуждённых, как воробьишки, малышей прошёлся по спальням, холлам, классам – трудно было поверить, что здание жилое. В половине окон вместо стёкол – листы ДСП. В туалетах расколотые унитазы плавают в вонючей прокисшей жиже, к ним проложены дощечки.
Следовало немедленно сколачивать команду, но при слове «Заречье» друзья и знакомые отмахивались от Олега, как чумного. Однако, видно, совесть пощипывала: нехотя откупались кто чем. Деньгами, стройматериалами, сантехникой, присылали штукатуров-маляров.
В кабинетах при упоминании Зареченского интерната тоже морщились, как от дурного запаха. Чтобы отвязаться, отщипывали крошку от барского пирога. Для них крошка – для интерната весомый кусок. Постепенно интернат «Заречье» приобретал жилой, даже где-то приличный вид, вроде прифрантившегося нищего. Олега это не смущало.
Он похудел. Вальяжная спортивная походка вразвалочку сменилась на быструю, суетливо-озабоченную. Лицо осунулось. Таня его жалела. Заваривала на ночь успокоительные чаи, поила «Новопасситом». Будила ночью, когда он стонал во сне и бил ногами, переворачивала на другой бок. Поднимала сброшенное на пол одеяло, укрывала как маленького. По вечерам подсовывала книжки: «Педагогическую поэму» и «Флаги на башнях» Макаренко, «Правонарушители» Сейфуллиной.
Приходила мама. Полистала и небрежно швырнула книги обратно на стол.
– Какая наивность! Те, в гражданскую войну, по сравнению с нынешними – ангелочки. У тех родителей поубивали: дворян, купцов, крестьян – тогда люди в бога верили! А в этих уже на генном уровне пакость, как раковая опухоль, проросла. Уже их дедов-бабок, алкашей и алкашек, следовало стерилизовать, чтобы не размножались, экологию не портили. И ТВОЙ собирается их перевоспитать?! Скорее комок грязи от грязи отмоешь.
– Мама! Ты рассуждаешь как фашистка! – ужасалась Таня. – И ты всю жизнь проработала с детьми?!
– Именно. Всю жизнь проработала с детьми, потому знаю что говорю.
– Помнишь, – говорил Олег, возвращаясь из очередного учреждения: то ли комиссии по правам ребёнка, то ли департамента по делам семьи, то ли органа попечительства – их нынче развелось как грибов. – Помнишь, ты как-то сказала, что не смогла бы работать в доме малютки, в детдоме… Вообще с такими детьми? Что либо усыновила бы их всех чохом, либо бы у тебя лопнуло от боли сердце? В чём-то ты близка к истине.
Нигде не видел большей толстокожести и ужасающего, холодного цинизма, чем в работницах подобных учреждений. Несчастные дети – их хлеб. Чем таких детей больше – тем хлеб жирнее. Так что в хлеб они вцепились бульдожьей хваткой.
Копаясь в интернете, он отыскал чудовищные цифры: «Сегодня в детдомах России полтора миллиона детей. Каждый второй из них будет пить. Каждый четвёртый попадёт в тюрьму. И каждый десятый покончит жизнь самоубийством».
– Вот чьей кровью, – потрясал распечаткой, – пропитан тот хлебушек.
Раскрывал Танину книжку, читал вслух:
– «…А тётя Зина всех голубчиками зовёт. По головке гладит. Липкая. Самой неохота, а гладит. И разговорами душу мотает.
– Пуговки застёгивать надо, миленький, и головку чесать. Ты уже большой. Хочешь, я тебе книжечку почитаю? А ты порисуй.
Ведьма медовая! Анкетами замаяла…»
Олег зло смеялся:
– Вылитые мадамы, с которыми я встречаюсь. Анкетки, тестики, картинки, муси-пуси. Прикинь, Тань: ребят после ремонта попросил класс помыть – набежали, закудахтали: эксплуатация детского труда, нарушение прав ребёнка… А как у вас с организацией интересного досуга? Летний трудовой лагерь? Упаси бог: детки простынут, заболеют, мозольки натрут.
Саньку на брусьях страхую, поддерживаю – «тётя Зина» из гороно увидела. Шум подняла страшный: налицо факт педофилии, ах, ох! Это ж нынче последний писк! А то, что детей в жизнь выпускают: чай заварить не умеют – это ничего. Думают, он готовым в коробках продаётся.
С тех пор, как идти решать вопрос в «медико-педагогические» органы, Олег говорил:
– Ну, я к тётям Зинам.
За директорским креслом прямо по белой стене краской он крупно вывел лозунг:
«НЕ «РЕБЁНОК», А – ЧЕЛОВЕК!
НЕ «ИНТЕРЕСНЫЙ ДОСУГ», А – ТРУД!»
Как-то Олег, придя, замешкался в прихожей.
Таня выглянула из кухни: в большую мужнину ладонь вцепился мальчик, чуть старше Валерика, исподлобья неприветливо посматривал вокруг. Худ, измучен, лобик сморщен гармошкой, как у старичка. И при этом бесподобно хорош: охапка вьющихся кольцами антрацитовых волос, глаза как у оленёнка Бемби. Под казённым бельецом угадывается ладная, удивительно пропорциональная мускулистая фигурка. Валерик по сравнению с ним хиленький, бесцветный, болезненный.
