Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца (сборник)
Был случай, когда я попросил Яна забронировать мне номер в гостинице: предстояла встреча с женщиной, от которой, как мне тогда казалось, зависела моя судьба.
Я звонил ему трижды на неделе, последний раз в день выезда, и получил заверения, что гостиница меня ждет. Он даже называл, какая именно. Но когда я приехал в Ялту, в гостиницу «Южная», места там не оказалось. Не было и Яна. Промучившись до ночи, мы заночевали у какой-то старухи в предбаннике… Женщина разнервничалась и, пока я бегал с утра в поисках сносного жилья, оставила злую записку и отбыла навсегда. А вскоре объявился Ян, чуть помятый, но вполне в форме, очень удивился, что я уже в Ялте, а у него в мозгах, видишь ли, что-то перепуталось со сроками, но он готов исправить свою оплошку и выбить хоть сию минуту какой нужно люкс… Ян даже кинулся к телефону, но я удержал его.
– Не надо люксов… Ничего вообще не надо! – сказал я обреченно. – Займись лучше своими перепутанными мозгами!
Больше ни о чем и никогда Яна не просил. Правда, больше и случая такого в жизни у меня не было.
И на этот раз Ян объявился сам собой, когда его не искали. Достаточно потрепанный, но не настолько, чтобы не мотаться дальше, готовый одновременно спать, пить (лучше кофе, но можно и вино), куда-то спешить, где его ждут, но еще и потолковать по душам, поскольку не виделись тыщу лет…
Накануне они кого-то куда-то провожали… А может, встречали… Или – поздравляли… Он точно не помнит. Но была там одна сексапилка, и он назначил ей свидание… А вот где? Впрочем, Ялта городок небольшой, где-нибудь да найдется… Главное, ее при встрече узнать. Но до этого пропасть времени, и надо пойти искупаться и проветрить мозги.
Мы идем на массандровский пляж, который чуть почище других, и, пока Ян купается и обсыхает на солнце, его майка и трусы, прижатые на линии прибоя большим камнем, сами по себе отстирываются. Мокрыми он напяливает их на себя. И снова свеж и доволен жизнью.
Мы пускаемся в поход по набережной, чтобы отыскать упомянутую девицу, но натыкаемся на Сашу Маркова, работника уголовного розыска. Саша утверждает, что с девицей этой, судя по описанию, он немного знаком, она на стационарном лечении в кожвенерологическом диспансере… Несколько раз сбегала.
Ян чрезвычайно мнителен и от таких сведений даже бледнеет. Пытается вспомнить, что у него было с девицей; раскаяние за всю свою непутевую жизнь отражается на его лице.
– Это была любовь навеки… Ведь бывает любовь навеки? – пытает он нас.
– Но ты же ее не помнишь?
– Не помню, – признается Ян. – Но чувства… Чувства вы же не отвергаете?
Чтобы утешить несчастного Яна, мы согласно киваем. Хотя с логикой у него так себе. К тому же Марков, который по роду занятий должен все и про всех знать, после некоторого раздумья решает, что вообще-то не уверен, о той ли самой девице идет речь… Но, как написано на плакатах, следует опасаться случайных связей или пользоваться презервативами!
– Изыди, легавый! Надо же так напугать! – кричит в сердцах Ян и швыряет в приятеля кепочкой, под которой он скрывает раннюю лысину.
Впрочем, лысина Яна не портит: лицо у него мужественное, глаза с мягкой голубой грустинкой, бабы сходят от таких глаз с ума. И при этом детская блуждающая улыбка, не сходящая с губ.
Ян покладист и легко мимикрирует, становясь мгновенно своим в любой компании. А сколько их по курортам Ялты, которая в летние месяцы становится филиалом столицы… И среди множества сборищ, литературных, артистических, киношных и непонятно каких, встречаются и не самые, что ли, приличные, и даже вовсе не приличные, а подобная неразборчивость частенько заканчивается для Яна скандалами.
Просто он такой, что при нем всегда что-то происходит.
Ну спел, сыграл на гитаре, стишки свои прочитал, а баба – чужая – прилипла… И как следствие: скандал, драка, милиция…
И где-то уже прозвучит: «Что? Опять Вассерман?»
Как-то Ян с тремя приятелями попал в милицию. Заранее договорились не называть себя. Ян назвался: Иванов… Второй назвался: Петров… Третий: Сидоров… А четвертый растерялся и говорит: «Вассерман…»
Словом, фамилия Яна не сходит с уст здешних блюстителей порядка. Это их зубная боль. Они-то, в конце концов, и выперли его из пограничной, а значит, особо режимной зоны, в которую входит жемчужина Крыма курортный город Ялта.
А еще Ян замечен в частых контактах с писателем Виктором Некрасовым. Их связывает дружба.
Виктор Платонович худощав, подвижен, с усиками, которые ему идут. Наезжает сюда со старенькой мамой, о которой проявляет трогательную заботу. Яна он по-отечески опекает, к слабостям его снисходителен, а всех прихлебателей, и особенно здешних сыщиков, посылает, как бывший фронтовик и человек крайне независимый, по матушке, так далеко, как возможно.
Пьет он крепко. И если в трезвом виде интеллигентен и даже подчеркнуто галантен, то после поддачи груб и невыдержан… Но ему все прощается, он автор лучшего романа о войне «В окопах Сталинграда». После переименования города – это произошло при Хрущеве – Некрасов, надравшись, подходил к коллегам в Доме творчества и вызывающе вопрошал: «Вы не читали, случайно, роман «В окопах Волгограда»? – Получив отрицательный ответ, кивал удовлетворенно: – И я не читал…»
Живописать Яна, наверное, надо через его окружение, а оно было многообразно и непрерывно менялось. Менялся и Ян. С Викой, как друзья называли Некрасова, он был иным, чем с дружками где-нибудь на набережной. Или с тем же Сашей Марковым…
Марков милиционер. Это не профессия, а образ жизни. Но тяга к поэзии, любовь к поэтам и собственное сочинительство не позволяют ему стать «типовым» ментом.
Как-то зайдя к нему на работу, я увидел, как два блюстителя в темном коридорчике избивают подростка, и сказал Саше. Он отреагировал молниеносно: выскочил и вскоре вернулся, буркнул: «Больше не повторится». Будто был виноват.
Саша плотно скроен, увалист, мужиковат и любит в делах порядок, порядочность. У него характерное для крестьянского парня скуластое лицо и чистые серые глаза. Сейчас он направляется к кому-то на новоселье и тащит нас за собой.
Новоселье в нашей с Яном программе не запланировано, но мы не очень сопротивляемся. Ян выдает по этому случаю подходящую цитату вроде: «Попутный ветер надувает паруса лишь того судна, которое знает, куда плывет…»
Вряд ли это касается самого Яна. Сам он плывет по воле волн, и порой кажется – во все стороны сразу. Но литературные премудрости, которых у Яна полон рот, – это одно, а его жизнь – совсем другое.
Саше Маркову необходимо забежать на работу и переодеться. Мы ныряем в неопрятное, всегда дурно пахнущее здание милиции и, пока Саша переодевается, осматриваем – не в первый раз – его так называемую «криминалистическую лабораторию»: ножи, финки, кортики, а на стенах – фотографии обезображенных трупов…
Ян суеверно отворачивается: «Как тут можно работать?»
– А копаться в кишках – лучше? – спрашивает Саша из угла, натягивая штаны.
– Мы лечим, а ты калечишь, – парирует Ян. Переиначенная реплика из кино нашего детства о Котовском.
– Тогда ступай к себе в морг, – кричит Марков. – Там веселее…
Это намек на давнюю историю, когда Ян, заигравшись в преферанс у своего коллеги, патологоанатома, так наклюкался, что остался ночевать, а проснувшись ночью, обнаружил, что он в морге… Что было дальше, лучше не вспоминать.
На одном из стендов у Маркова выставлен нейлоновый член, принадлежавший здешнему хозяйственнику-старичку, который использовал его для интимной жизни с молодой женой. Но та однажды доперла и послала шарлатана-мужа подальше. Старик повесился на своей даче, а член как вещественное доказательство был приобщен к делу, а потом перекочевал в лабораторию, привлекая внимание случайных посетителей еще и тем, что сработан с профессиональным знанием дела, вручную, своего рода предмет искусства.
Ян покачал головой, рассматривая экспонат: бывший владелец преувеличил свои мужские возможности, на чем, видно, и попался… Сходил бы лучше дружек в «греческий зал…». То бишь в музей. Там ведь наглядно показано, что человечество в целом обладает весьма скромными детородными органами… Остальное – плод воображения сексуальных маньяков.
– А еще точней – маньячек, – добавляет он.
Саша еще и фотограф, одну из стен в своей лаборатории он заполнил фоторепродукциями, отвиражированными почему-то в густо-синий цвет, на которых изображены почитаемые им поэты: Пастернак, Ахматова, Цветаева, Заболоцкий…
– А это еще кто? – Ян подозрительно вглядывается в один из портретов. – Евтушенко?
– А что?
– Ничего. А почему же Вознесенского не вывесил?
Но это уже поэтические комплексы. Ян знает своих современников наизусть. Но Андрей Вознесенский возникает в разговоре неспроста, он тоже побывал в Сашином «криминалистическом музее» и даже стихи о нем написал, которые начинались так: «Саша Марков, ты король криминалистики… и дитя…»
