Алексей Синицын - Искусство скуки
Странно, почему довольно уже тёплым весенним утром она вспомнила о своих зимних шалостях. Ах, да, старик в клетчатом пончо, похожий на Леонардо да Винчи заблудившегося во времени, или на боцмана давно затонувшего корабля. Она ещё подумала, что ему, должно быть, очень холодно. Сколько всего нужно пододевать в такую стужу, чтобы не околеть. Наверное, бездомный. Агнетта выбежала на улицу, как была, в лёгких брючках и домашнем свитере, захватив с собой старую дублёнку своего бывшего мужа. Ему она всё равно даром была не нужна, а старику бы пригодилась. Может быть, чуть великовата, но это ничего, велика – не мала. Выбежала на улицу, оглянулась по сторонам, а старика уже и след простыл. Прохожие смотрят недоумённо, женщина с мужской дублёнкой в руках, кого-то потеряла. Как будто муж ушёл от неё к другой не два года назад, а вот только сейчас, ухитрился выскочить из дублёнки, подлец, и затеряться в толпе (А что, такие случаи бывали). Она подумала, что выглядит очень глупо, и поспешила обратно, ветер пронизывал до костей.
Ну, так вот, вчера возле бакалейной лавки она снова увидела этого старика. Значит, зиму он всё-таки пережил. Не сумев тогда вручить ему дублёнку, она решила, хотя бы помолиться за него. Точно – он, его ни с кем не перепутаешь. И то же самое клетчатое пончо в жёлто-коричневую крупную клетку на нём, только, вроде даже поновее. Это потому, что весна, подумала Агнетта, глядя на благообразного экзотического старика, стоявшего прямо напротив витрины и внимательно рассматривающего живописные изображения булок, пряников и кренделей. Может пригласить его к себе, напоить чаем? Но, вдруг от него дурно пахнет? Она неприятно поразилась своим мыслям, как может в ней одной умещаться всё это! Тогда выбежала за ним по морозу, хотела согреть, молилась, а теперь испугалась запаха его отчаянной бездомной неустроенности. Разве, у неё не было для него горячей воды и душа? Душа – души… Поразилась, и приглашать старика к себе не стала, а просто подошла и торопливо сунула ему в руки деньги на бакалейщину – возьмите, меня это не обременит.
Мало ли не сделала того, что нужно было сделать? Мало ли на что не решилась, когда нужно было решиться? Сейчас нужно просто собираться, бежать, она опаздывала. Сначала, забрать у Наташи рукопись, потом к парикмахеру, дальше, заехать в офис, потом… потом… Предстояло сделать ещё пару важных звонков, один в Турагентство, а второй, ему? Или лучше подождать, пока сам позвонит? Принять решение, когда весна, когда сходишь с ума, как девчонка, когда всё так… Нужно погадать! Сейчас прибавлю звук, если соседка не успеет постучать в стенку, так и быть, позвоню сама, а если успеет (ещё, примерно, половина песни осталась), тогда, милый Серж, ничего не поделаешь, придётся тебе. Она улыбнулась своей счастливой находке, и с удовольствием крутанула громкость по часовой стрелке, да ещё и сама запела: «The gods may throw a dice. Their minds as cold as ice. And someone way down here. Loses someone dear…». Однако, как ни старалась, за стеной не раздалось ни звука. «Умерла, или за молоком пошла». Агнетта вздохнула, придётся самой, всё самой…
– Ты, всерьёз считаешь, что любую перестановку глав твоего романа местами, суд готов будет признать новым литературным произведением? Роберт, не дури. – Агнетта рассеяно курила.
Ещё только обед, а она чувствовала себя уставшей. А всё потому, что его подопечному горе-литератору пришла в голову эта навязчивая авантюра.
– А как же?! – («Нет, он и вправду сошёл с ума»). – По-твоему, выходит, просто поменять местами главы! Но, это уже будет совсем другая структура композиции! Я тебя умоляю, Агнетт, не будь формалисткой. – Он доверительно склонился к ней через стол. – Разве это не авторская работа? Я же не Флобера перелицовываю, себя, своё детище, плоть от плоти…
– Ещё бы он Флобера перелицовывал! Издательства просто затаскают нас по судам. Я не хочу остаток своей, и без того не слишком счастливой жизни, провести с репутацией самого тупого литературного агента в мире!
– А, что не так с твоей жизнью? – Роберт снова выпрямил спину. – Юридически, вся ответственность ляжет на меня.
– Не в этом дело. Просто, я хочу тебе сказать, что со мной перестанут здороваться, и это всё, конец карьере!
– Ты просто трусиха, и не хочешь слушать доводов разума!
– Роберт, о чём ты?
– Ну, хорошо, хорошо. – Молодой литератор вскинул ладони вверх. – Но тогда ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Ответишь?
– Вот уж даже и не знаю! – Она загасила сигарету.
– Почему ты никогда не слушаешь классическую музыку задом наперёд, на обратной перемотке, а?
«Какая глупость. Но он торжествует, как будто этот вопрос открывает путь к последним тайнам Вселенной».
– Роберт, в этом нет абсолютно никакой нужды. Меня устраивает то, как она написана…
– Написана? Переписана! – Почти закричал он. – Но, не станешь же ты утверждать, что токката и фуга ре-минор на обратной перемотке, это то же самое произведение Баха! А ноты, прошу заметить, остались прежними, ничего не изменилось, кроме порядка их воспроизведения! – Писатель бросил вилку на стол, явно довольный своим убийственным аргументом.
Агнетта молчала.
– Как курьёзный прецедент, при определённых условиях, наверное, это возможно…
– Вот!
– Но, пойми, Роберт, мне не нужна такая дурная слава. И тебе она не принесёт ничего, кроме скандальной известности, в лучшем случае, на несколько недель.
– Нет, ты не понимаешь! Ты решила, что я хочу по-быстрому срубить славы и денег, и при этом, попутно, легко подставить тебя. Так? Признайся, ведь ты именно так подумала? – Писатель смотрел на своего литературного агента с откровенной укоризной.
– А на самом деле? – Агнетта потянулась за очередной сигаретой.
– А на самом деле, это переворот в литературном процессе, и в издательском деле! Революция! Всё теперь будет по-новому. И мы с тобой…
– Без меня! – Она попыталась встать, но Роберт мягко удержал её за руку.
– Ну, хорошо, хорошо. Без тебя. Жаль, конечно… Но, видно, ничего не поделаешь. Гении обречены, быть непонятыми современниками. – Роберт изобразил на своём лице оскорблённую гениальность.
– Да, вы уж гении, как-нибудь в этот раз без нас. – Агнетта немного упокоилась.
Писатель хитро посмотрел на неё. («Что он ещё такого задумал?»).
– Хочешь, покажу тебе щегла, поющего Аве Еву из «Сотворения мира» Гайдна нота в ноту, от начала и до конца?
– Врёшь? – Агнетта недоверчиво покосилась на него.
– Обижаешь, старушка! Сама всё увидишь.
– Да, ну тебя, такого не может быть.
– Твоя беда в том, что ты не веришь в чудеса. А я не далее, чем сегодня вечером, он взглянул на свои часы, – могу представить тебе это истинное чудо. Но! – Роберт держал многозначительную паузу.
– Ну, что ещё? – Агнетта снова устало вздохнула.
– Если птичка споёт Ave Eva из «Сотворения мира», ты, – она напряглась, – отнесёшь один вариант моего романа в «Галлион».
– Роберт, я же сказала!
– Только один вариант, и только в «Галлион».
«В гальюн бы твой роман, а не в Галлион» – не зло, а с сожалением подумала она.
– Ладно, но тогда и у меня одно условие!
– Слушаю тебя внимательно.
– Я скажу Наташе, что это творение молодого неизвестного автора, а тебе придётся придумать себе специальный псевдоним.
Роберт кривил и поджимал свои мясистые губы, пока раздумывал.
– Идёт! – Наконец решился он.
– От начала до конца, нота в ноту, – Агнетта, как пистолетом тыкала в грудь ему указательным пальцем, – Гайдн, Ave Eva.
– Всё так и будет, не сомневайся, старушка. Там делов, всего-то минуты на четыре.
– И прекрати называть меня старушкой! Лучше бы сказал, что-нибудь хорошее о моей стрижке.
– Ok. Как скажешь… А от твоей стрижки, ты же сама видишь, я не отрываю ни на секунду восхищённого взгляда!
– То-то же. Ну, так, где твой гениальный щегол?
– Ты уже сама меня торопишь? – Роберт покровительственно засмеялся. – Подожди, – он снова взглянул на часы, – его хозяин, скрипач играет на Площади Всех Несуразностей, ближе к вечеру. Думаю, часов в шесть будет самое то.
Сказать, что Кристиан был доволен Цвингли – ничего не сказать. У щегла был прекрасный музыкальный вкус! Он соглашался разучивать исключительно проверенные временем классические произведения Баха, Моцарта, Гайдна, Дебюсси. Любил Вивальди, «Времена года», но почему-то желал участвовать только в исполнении «Зимы». Зато, как он её исполнял! Звонкие и остренькие, как маленькие иголочки нотки, вылетая из его серенькой птичьей грудки, неистово резали воздух и попадали в самое сердце слушателей. «Конечно, конечно, Цвингли. Я не имею права настаивать, – не уставал повторять Кристиан, – искусство не терпит насилия! Твоя душа не может лгать, идя на компромисс с тем, что не вызывает в ней полного и глубокого отклика. Ты преподал мне хороший урок, Цвингли, и за него я тебе особенно благодарен. Ведь мне в жизни, часто не хватало именно этого – честности с самим собой…».
