Петр Алешковский - Крепость
– Странный вопрос. Насколько я знаю, этот памятник культуры отдан в аренду на шестьдесят девять лет.
– Ну да. Лет через пять, уверен, Величко найдет способ перевести его в собственность.
– Разорится на реставрации ваш Величко. Дом построен на плывуне, с одним фундаментом сколько раз мудровали, а угол как отваливался, так и отваливается.
– Разорится, говоришь? Это вряд ли. А что про путевой дворец скажешь?
– Интерьеры сохранились плохо, надо искать остатки, работы специальные не велись, насколько я знаю. Само здание несуразное: комнаты анфиладой, если делать гостиницу, много людей не поселишь, лучше губернаторский дом отстроить, там хоть остов крепкий.
– Интерьеры искать? – Пал Палыч затянулся и потерял к Мальцову всяческий интерес. Отошел на шаг, нарочито взял под локоть прокурора, закусывавшего малосольным огурчиком, прокомментировал:
– Гриб и огурец – в жопе не жилец! Сальцем закуси.
Прокурор заржал и тут же парировал вельможную шутку – рассказал сальный анекдот про огурец и монашку.
Так хамски с Мальцовым еще не разговаривали никогда. Он пошел к столу, но по пути столкнулся с вездесущим Николаем.
– Иван Сергеевич, скорей одевайтесь, егерь всё подскажет. На охоту, на охоту пора!
В одной из спальных комнаток с двухэтажными нарами облачались Сергей и один из неприметных москвичей, милиционер Руслан и летный генерал. Здоровенный егерь со зловещим лицом, не иначе бывший спецназовец, принялся напяливать на Мальцова теплый комбинезон. Затем подал сапоги с шерстяными носками, навесил на пояс портупею с двумя рожками и выдал вязаную шапочку с прорезями для глаз.
– Банк пойдем грабить, – сострил Мальцов, скрывая смущение.
– Никак нет, Иван Сергеевич, кабанов лупить! – Генерал подмигнул ему по-свойски. – Печеночку-то, небось, любишь?
Мальцов в жизни не пробовал кабаньей печени.
Егерь выдал ему карабин с оптическим прицелом.
– СКС, классика, десять патронов в обойме, сняли с предохранителя, – продемонстрировал на незаряженном оружии, – оттянули затвор, готово к бою. Карабин полуавтоматический, передергивать затвор вторично не требуется. Оптика отечественная – «Пилад», крест – простая и надежная. Вопросы есть?
Егерь вставил обойму в магазин, поставил карабин на предохранитель, протянул Мальцову.
Последний раз Мальцов стрелял на сборах черт знает сколько лет назад. Заслужил тогда оценку «отлично»: стрелял кучно и метко – из «калаша» и СВД, его даже отметили в приказе по сборам.
Егерь подтолкнул Мальцова на выход. У дома дожидались уазик-буханка для охотников и «Нива» с егерями. Степан Анатольевич сидел на командирском кресле рядом с водителем, в ногах стояла короткая винтовка с богатой золотой гравировкой.
– «Голанд-голанд»? – спросил Мальцов с иронией.
– «Зауэр-303», корневой орех, спецзаказ. Пал Палыч подарил.
Из дома вышел Сергей, он тоже нес навороченную иностранную винтовку. У остальных – генерала, милиционера и москвичей, у прокурора и Маничкина, которых быстро снарядили вслед Мальцову, – были отечественные карабины, как и у него. Гостевые, догадался Мальцов.
Пал Палыч сел в «кадиллак» и отбыл в столицу. Уазик тронулся. За ним отъехала «Нива» с егерями. Оставшиеся помахали охотникам на прощание и ушли в дом.
– Теперь выпьют в удовольствие, безнадзорно, так сказать, – прокомментировал генерал.
– Маток не стреляйте, бейте молоденьких сеголеток, – отдал последний приказ Степан Анатольевич, – а выйдет секач – постарайтесь отличиться.
Въехали в лес. Мальцов всё думал о словах «великого и ужасного» Пал Палыча; стрелять не хотел и молился в душе, чтобы зверь не вышел из леса.
Первым ссадили одного из москвичей, из «Нивы» вылез один из егерей, повел того на засидку. Следом настал черед Мальцова.
Здоровенный егерь, объяснявший ему принцип работы СКС, повел его к поляне. На плече у него висел стандартный карабин, у пояса широкий нож в ножнах, на шапочке – прибор ночного видения. Поймав заинтересованный взгляд Мальцова, егерь пояснил:
– Вам и оптики хватит, ночи светлые, а нам полагается. Отстреляетесь, звоните, – подал визитку с номером мобильного. – Телефон, конечно, сейчас выключите. Залезайте, располагайтесь, зверь выйдет.
Перед большой поляной у кромки леса стояло сооружение, похожее на избушку Бабы-яги. Высокий сруб с упрятанной внутри лестницей, на втором этаже крепкий пол, удобное деревянное кресло и бойница с обшитым старым матрасом подоконником, чтобы приклад не шумел. Мальцов сел в кресло, отключил телефон, отставил карабин и вперился в поляну. Метрах в ста посередине пустого пространства торчала одинокая кормушка – деревянное корыто, покрытое от дождя добротным навесом. Засидки Бортников строил генеральские – деревенские ходили на кабана с лестницей: прислоняли ее к елке на краю засеянного поля, садились на верхнюю ступеньку и, замерев, как куры ночью на нашести, караулили зверя.
7
Он устроился поудобнее. Положил карабин на мягкий подоконник, оглядел опушку леса: просветленная оптика позволяла изучить каждое деревце, каждую группу кустов. Затем тщательно осмотрел землю, искал примятую на выходах траву. Выходов оказалось два – около большой березы справа и в прогале между зарослями олешника слева. Кабаны ходили часто: невысокая отава была утоптана до самой кормушки. Затем направил прицел вдаль. Поляна походила на широкую просеку – наверняка раньше тут было колхозное поле. Бортников просто приспособил его под нужды охоты, не дал зарасти: в конце июня егеря косили траву, создавая нужную полосу метров в триста шириной. Справа, там, где поле начинало скатываться под уклон, виднелась крыша еще одной кормушки. В линии деревьев напротив нее он разглядел засидку попроще – простую платформу с перильцами, сколоченную прямо на мощных ветвях березы, и черную точку – притаившегося охотника.
Скоро стена леса слилась в единое пятно, солнце уже зашло, стремительно наползала темень. Мальцов развалился в кресле, наблюдал, как засыпает природа. На небе начали загораться звезды. Сбоку из-за леса выползло ночное светило, косой серебряный свет растянул тени, облил неровности на поляне. В древние времена люди поклонялись луне: свет ее пугал и притягивал их одновременно.
Луна поднималась быстро. Он слушал ночь, затаившись в скрадке, как птица в ветвях дерева. Кормушка-ориентир, ни звука кругом, серая мгла и изрезанная угловатая полоска деревьев на фоне звездного неба. Бесшумная тень упала с высоты, спикировала на конек кровли над корытом. Сова. Расположилась на командной высоте, обозревала луг, но вдруг сорвалась и растворилась в черноте. Часы показывали половину десятого. Еще с полчаса он настороженно вслушивался, уловил один раз далекий хруст, но не сменил позы. Сидел, скрестив ноги, в самом центре отрезанного от мира заповедного пространства и смотрел, как по краям его прочерчивается нервная линия: верхушки деревьев на фоне неба строгой стеной опоясали этот рукотворный уголок дикой лесной пустыни, скроенный для мимолетного кровавого развлечения. Где-то далеко ухнул филин. Эхо недолго покатало сиплый голос, но ночь быстро съела и его. С безжизненного поля потянуло холодной росой. Где-то справа сухо хлопнул выстрел. Началось! Мальцов поднял воротник комбинезона, долго вглядывался в темноту, глаза стали наливаться свинцом. Кругом стояла тишина. И тут он услышал визг молодняка. Свиньи давно выжидали, стояли в темноте у березы, как колхозницы, поджидающие автолавку, и вот – вывалили сразу все, причем первыми вышли две матки: прогнутые спины, отвисшие животы, за ними – темные сгустки кипящей энергии – поросята.
Свиньи замерли перед последним рывком. Мальцов наклонился к бойнице, передернул затвор, сон как рукой сняло. Он не уловил сигнала – малышня-сеголетки, черные, казавшиеся издалека хохлатыми, уже мчались галопом по тропе. Они рвали наперегонки, более крепкие и крупные оттирали слабых. Свиньи всё так же стояли у кромки, стерегли стадо. Молодежь начала тыкаться рыльцами в чистое зерно, повизгивая и хрюкая от нетерпения. Сеголетки были слишком возбуждены, вертелись, расталкивали друг друга. Ловя на перекрестье их силуэты, Мальцов вдруг понял, что не принадлежит себе; примагниченный к крестику в окуляре, он решился стрелять, адреналин бушевал в крови, адских сил стоило наладить дыхание, а потому отложил карабин, лишив себя соблазна необдуманного выстрела. Свиньи наконец успокоились и потрусили к корыту, бесцеремонно раскидали деток, закопались в корм с головой.
Наевшись, поросята принялись носиться по поляне, описывая круги вокруг кормушки, подлетая иной раз к угощению уже из чистого озорства. Это и был его шанс. Некоторые проносились близко от засидки, так что трава шуршала и свистела, но стрелять по движущейся мишени Мальцов не умел. Он выжидал.
И тут всё изменилось. Поросята как один дернули было к лесу, затем замерли, подняв уши-локаторы. От их тел валил пар. Прямо из-под домика, где сидел Мальцов, появился секач. Зверь деловито пересек поле широким хищным шагом. Спеша к дармовой еде, он грубо оттолкнул зазевавшуюся свинью, и та, хрюкнув, отлетела в сторону, словно слепленная из папье-маше новогодняя игрушка. Вторая свинья покинула корыто заблаговременно. Сеголетки уже сбились в стадо: от голодного папаши можно было ожидать любой пакости. Кабан жрал молча, зарываясь в корыто по плечи, и вскоре поросята снова принялись играть. Некоторые, понастырней, даже подскакивали к кормушке, хватали крохи и уносились прочь от недоброго взгляда борова. Свиньи так глупо не рисковали – стояли поодаль, пока господин набивал утробу. Наконец он наелся и отошел в сторону.
