Максим Мамст - Мир детей
– Ты носила его не снимая? – обратился Сергей к Анечке.
– Ага, как вы и сказали, – она продолжала прижимать руку к груди. – Я настолько к нему привыкла. Без него я словно голая. Так не хочется снимать его. Мне страшно…
– Анечка, я бы с удовольствием оставил его тебе. Но прямо сейчас, недалеко, кстати, отсюда, от рака умирает ребенок. Только эта штука может спасти его. А ты, как я уже сказал, вне опасности.
– А если рак вернется? – спросила хозяйка. – Неужто снова придется проходить через все это? Это ужасно.
Она заметно помрачнела.
– Не вернется, – ответил Сергей. – Если сделаете, как я скажу.
Он помолчал, выдержал паузу, затем начал говорить.
– Прежде всего, вы должны знать, что рак, хоть и побежден, но никуда не ушел. Он дремлет внутри в глубокой ремиссии. И может начаться снова. Через месяц, год, двадцать лет.
Анечка вспыхнула, хотела перебить, но Сергей поднял руку, останавливая ее.
– Рак – это не болезнь. Это расплата за наши грехи. Конечно, у каждого свой крест. Кто-то пьет, курит по-черному, и доживает до девяноста лет. А кто-то живет без вредных привычек, а умирает молодым в страшных мучениях. Тот крестик, что на тебе – он не лечит в буквальном смысле слова. Его святость обеляет грех, и рак отступает.
– Чем же грешно бедное дитя шестнадцати годов? Не курит, не пьет. С мальчиками ни-ни. До сих пор невинна. Каждое воскресенье мы ходим в церковь. За что нам такое наказание?
– Есть грех, страшный грех. Который совершает каждый из нас. Каждый день, каждый час, – ответил Сергей.
– Какой? Я не понимаю…
– Есть одна из строжайших заповедей, которую дал нам Господь – не убий.
– Но как?..
– Люди не поняли, что сказал Господь в этой заповеди. Они решили, что нельзя убивать людей. На самом деле нельзя убивать живое. Не случайно Господь принял живые злаки Авеля, и отверг мертвого барашка Каина.
– Так Господь разрешил разводить животных, – вставила Анька.
– Разводить можно, убивать нельзя. Животные могут убивать, на них греха нет. Такими их создал Господь. Но люди другие. Господь создал нам столько пищи, человек может жить, не убивая. Поэтому нам убивать – грешно.
Забойщик, убивая бедную свинушку, берет немножко греха на себя. Но, в основном, мерилом греха является количество съеденного мертвого. Мясник в лавке раздает грех вместе с телом убитого животного. Кто-то взял больше, получит больше, кто-то меньше, получит и греха поменьше. Но в целом, каждый принимает грех за убийство на себя. Просто он делится по-честному.
Грех копится в человеке. Чем его больше, тем больше болезней сваливаются на нашу голову. Наконец, когда он достигает предела, приходит рак. Предел этот у всех разный. Рак среди молодых – редкое явление, а вот большинство стариков страдают этим недугом.
– Так что, Аньке нужно переходить на вегетарианство? – озабоченно спросила женщина. Она верила Сергею, и отнеслась к его словам очень серьезно.
– Если бы! Все гораздо сложнее. Растения-то тоже живые. Они тоже живут и умирают. Даже их плоды живут своей жизнью. Взять, например, яблоко. Осенью вы осторожно снимаете яблоки, чтобы не повредить. И складируете в подвале или погребе. Весной, те яблоки, что были повреждены, заболели и умерли. Превратились в черные сморщенные головешки. Остальные яблочки живут. Проходит зима, а они все равно наливные, упругие, сочные. В этом и вся разница. Вот яблоко, – он взял одно яблоко из декоративной корзинки со стола. – Если вы его спечете, то оно, конечно, приобретет своеобразный вкус. Но станет мертвое. Если я съем его, я поглощу внутрь себя смерть. Если же я съем живое…
Он откусил кусочек, пожевал, и демонстративно проглотил:
– Я поглощаю жизнь. Яблоко не умирает, когда я его кусаю, когда жую. Его клеточки живут. Когда яблоко попадает мне в желудок, оно растворяется в нем. Оно растворяет свою жизнь во мне. Господь создал его, как пищу для меня.
Сергей сделал паузу и подвел итог:
– Будете есть мертвое, будете приближать смерть. И наоборот, кушайте живое и увеличивайте свою жизнь.
– А если я съем живого червяка? Его жизнь перейдет ко мне? – спросила Аня.
– Боюсь, червяк погибнет, прежде чем раствориться. Ты получишь смерть.
– Так что вообще можно есть тогда? – спросила мать девушки.
– Овощи, фрукты. Только их нельзя готовить. Ни варить, ни жарить, ни замораживать. Только сушить и только на солнце. Слава богу, что-то можно заготовить с лета. Что-то продается на рынке, в магазине. Только брать нужно белорусское. Ни в коем случае не привозное. Да и наше, белорусское, нужно хорошенько мыть. Вообще, правило здесь такое. Что живое вкусное, то можно есть. Если вкус неприятен, или не нравится, лучше воздержаться. Картошку и свеклу живую не очень-то пожуешь.
Что касательно злаков. Они не живые и не мертвые. Это зародыши будущей жизни. Научитесь их проращивать, это будет большим подспорьем. Дешево и сердито. И очень полезно. Будет, чем набить животик.
– А хлеб хоть можно?
– Нет. Ни хлеб, ни сахар, ни супы, ни каши, ни молоко и его продукты. Это все мертвое. Молоко еще более-менее можно ребенку до двух лет. После ни-ни. Считай, что мертвое. Кстати, пусть Анечка погуглит рецепты сыроедческой кухни. Там очень много вкусных блюд, которые можно приготовить из живых продуктов. Даже хлеб. Который будет оставаться живым.
– Сыроедческих?..
– Сыроеды, это люди, которые питаются так, как я сказал. Только у них идеология другая, физиологическая. Они опираются на объективные биологические процессы расщепления пищи. Что есть, конечно, отражение глубинных духовных процессов. Мне не нравится определение, сырая пища. Сырая – это когда из подвала, с плесенью. Живая пища – несет в себе жизнь.
Сергей разложил на столе чистую белую тряпицу.
– Не бойся, Анечка. Все будет хорошо.
Анька медленно сняла цепочку с шеи.
– Ой, так тяжело расставаться с ним.
– Я знаю, зайка. Но что поделать, крестик один, а страждущих много. Сейчас он очень-очень нужен другому ребенку.
Все так же медленно она положила крестик на тряпочку. Сергей бережно завернул и засунул за пазуху. Он допил чай.
– Послушай, Анечка. Питаться живой пищей, когда все вокруг едят нормальную, мертвую – очень тяжело. Очень много соблазнов. Но я уверен, что ты справишься. Тебе отступать некуда. Господь всегда дает крест по силам. А вы, мама, поддержите дочурку. Переходите вместе. Так будет легче.
– Сергей, а можно легенький супчик, хоть иногда?
– Нет, нельзя. Даже немного обычной пищи не даст организму отвыкнуть. Это будет как постоянная пытка. И хочется, и колется. Долго так никто не продержится.
– Ну, хоть пару раз в неделю. Это же супчик, считай одна вода.
– Стоп-стоп. Хозяюшка, вы с кем спорите? Явно не со мной. Я ведь уже все объяснил. Наверное, с собственной совестью. Стоит ли рисковать жизнью дочери ради супчика или нет?
Хозяйка пристыжено замолчала.
Мы попрощались, поблагодарили за угощение. Сергей погладил Аньку по голове, взлохматил ей волосы.
– Да не дуйся ты. Все будет нормально. Если что – я всегда рядом, – сказал он. На ее лицо возвратилась улыбка
– Спасибо вам, дядя Сережа. Слава богу, что вы рядом, – прошептала она, и приложила его ладонь к своему лбу.
Когда мы вышли, я спросил Сергея:
– Серега, объяснишь?
– Что именно?
– Что это? – указал я ему на грудь, где под спецовкой топырился узелок.
– Это крестик, – просто ответил он. Капитан Очевидность, блин.
– Я вижу. Это что, какой-то чудодейственный крестик?
– Это артефакт. Крест Иоанна Кормянского, – сказал Сергей. Увидел недоумение у меня на лице, добавил: – Жил такой священник. Очень людей любил. Когда умирал, его душа сильно болела за людей. Так сильно, что от нее оторвался маленький кусочек и поселился в его нагрудном кресте. Крестик стал артефактом, и теперь помогает людям, так же как и Иоанн Кормянский при жизни. Не бойся, дома я все расскажу и объясню. Просто сейчас некогда.
Мы подошли к грузовику, подняли на ноги Гену, и помчались домой. Сергей попросил остановить около гориводского перекрестка. Вышел, и позвал меня с собой.
– Гентос, ну мы на сегодня все. Я думаю, норму выполнили. Сейчас мы с Юпитером кое-что закончим, и домой. Прикрой чуть что, если Гардей хватится.
– Ладно, – махнул рукой Гена, – как знаешь, Шаман. До завтра.
Он захлопнул дверь, и машина помчалась в клубах пыли.
– Нам туда, – зашагал Сергей через дорогу.
– В Пересвятое?
– Оно самое.
– Что там? Больной ребенок?
– Да. Я думаю, ты и так уже все понял там, в Молчанах.
По дороге в деревню я не удержался, спросил:
– Сергей, а нам с тобой не стоит перейти на живую пищу?
– Страдаешь тяжелым недугом? – спросил он в ответ.
– Я? Нет.
– Тогда зачем тебе нести чужой крест? Это очень тяжкое бремя.
Несколько минут мы шли молча. Я переваривал увиденное. Сергей тоже молчит. По лицу невозможно было догадаться, о чем он думает.
